Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников
Наталья бросилась на колени, обхватила посеревшую от пыли Филиппову крагу, мальчик залился плачем.
— Видано ли, видано ли, чтобы мой-то худое сделал? Не губите, — еще громче запричитала она.
— Там разберемся, — пытаясь высвободить ногу, сказал Филипп.
Хорошо, что Митрий очувствовался, подскочил, сердито поднял жену.
— Встань, а ну встань. Ничего мне не будет. Или я Гырдымову этому неправду сказал? Не старо время над мужиком изгиляться.
Верил, видно, что спасет его Капустин. Как же, пригрелся около него.
Наталья действительно опамятовалась, сунув мальчика Митрию, кинулась в клеть, притащила впопыхах набитую котомку с лямками из опояски. Митрий по-старинному в ноги поклонился ей. Надолго, может. Наталья заголосила. Когда поехали, без боязни бросилась к телеге, чуть не попав под колесо, кричала, что того, кого надо брать, не увидели.
Филипп выхватил у Василия Ефимовича вожжи и стегнул лошадь, чтобы быстрее выбраться из села, не слышать крик. Но еще долго стояло в глазах отчаявшееся лицо Натальи, плачущий Архипка с острыми вздрагивающими лопатками.
«Я тут рассусоливаю, а он контра, да и точно контра: Карпухина прятал, против комиссара пошел, пусть этот комиссар и Антошка Гырдымов», — сердито убеждал себя Филипп.
— Дак ты что это лошадь-то понужаешь? — взмолился Василий Ефимович. — Ну-ка, дай вожжи, — и отнял их у Филиппа. И Филипп уже поостыл.
А Митрий насупился. Молчит. Видно только худую щеку да выгоревший ус. Пусть помолчит. Это и лучше.
Проехали версты полторы, и с высокого моста через Тепляху, под которым пенились бурые, как сусло, воды, увидел Филипп на пестреющем курослепом склоне около кирпичной магазеи скопище телег, тепляшинских мужиков, выносящих мешки из беспризорно распахнутых дверей.
— Из этих вон кой-кого ловить надо, товарищ Солодянкин, — с обидой выдавил Шиляев. — Хлеб-то общественный да для Питера приготовленный грабят.
Филипп похолодел, напрягся и потянул у мальчишки вожжи, намереваясь направить лошадь по головокружительному спуску к магазее. Но на этот раз Василий Ефимович намертво вцепился в них и хрипло заревел:
— Не трожь, моя лошадь. А там отымут. Я знаю, отымут.
Филипп сплюнул.
— Не вздумай, Шиляев, удрать. Я сейчас вернусь, — и бросился к магазее.
Взлетев на приступок склада, он гаркнул что было силы:
— А ну, прекратить грабеж! — и дважды пальнул в небо.
Затрещали телеги, в стороны сыпнули мужики. В разноликой толпе страх и смятение.
— Именем советской власти приказываю: выгружай и сноси хлеб обратно. Иначе будет худо. А ну, вон ты неси первый, — и ткнул дулом револьвера в Абрама Вожакова.
— Я-то чего? Я-то почто первой?
— Неси. Я тебе сказал.
Вдруг из толпы сладенький голосок:
— Эй, мужики, почто испужались? Одного испужались. Не бойтесь, подмога придет.
Старик с лицом святого, Афоня Сунцов, дергая за рукав то одного, то другого, подзуживал, натравливал на Филиппа.
— Все равно уж, раз начали. Дело-то святое. Неуж одного…
Толпа всколыхнулась, загустела, придвинулась ближе к Спартаку, заполоводив выход к дороге, который еще был до этого свободен.
— А кто первой-от пойдет? У него еще пять пуль. Пятерых уложит, — выкрикнул кто-то.
— Дело-то святое, — пропел в ответ Афоня.
Филипп взял бы на мушку этого старикана, но как его выследишь: он мелькает в толпе, как поплавок на ряби. Вдруг схватился Афоня за Фрола Ямшанова.
— Вот Фролушко у нас первой пойдет. Дело-то святое. Его, жданого, без единого зернышка комиссары оставили. — И взрыднул: — Ох, то ли еще будет, мужики. — Сунцов подтолкнул онемевшего от неожиданности Ямшанова. — Не подымется у него рука стрелить в дряхлого человека, иди. А мы за Фролушкой пойдем. Все пойдем.
Филипп ждал, хотя понимал, что ждать нельзя. Что с толпой, если хлынет она, ему не сладить. Но не бежать же ему, не оставлять же магазею. Он прислонился к стене, крикнул:
— Под буржуйскую дудку поете?!
Подслеповатый Фрол попятился в толпу, но Сунцов обнял его, опять вывел вперед.
— Да как я? Да что вы, мужики? — разводил руками Фрол.
— Ты старик. Иди, иди. Надо их поучить, комиссаров-то. Пущай хлебушко наш трудовой зазря не изводят. Не засмеет он в тебя стрелить, Фролушко, не засмеет. А помогать тебе мир завсегда поможет.
— Эй, мужики, не верьте этой лисе! Обведет вас вокруг пальца. На какое дело он вас толкает-то. Хлеб, который для голодного Питера, хочет пустить в грабеж! — выкрикнул Филипп, но от обломка кирпича, ударившего в лицо, захлебнулся кровью. — Ох, сволочи!
Унимая одной рукой кровь, он теперь следил за толпой, готовый выстрелить в того, кто еще попробует метнуть камень.
Вдруг откуда-то сбоку вырвался из толпы Митрий Шиляев и стал рядом с Филиппом.
— Эй, одумайтесь, мужики! Одумайтесь! Себя не жалко, про семью подумайте. Что вы делаете-то? — закричал он. — Хлеб-то для Питера. Для голодных людей.
— Иди, иди, Фролушко, — мухой зудел Сунцов, и Ямшанов, видимо, решился. Сдернув заячью шапку, бросил оземь, перекрестился и, по-слепецки вытянув руки, пошел на Филиппа.
— Господи, баслови, — бормотал Ямшанов.
— Иди, иди, — напевал вслед Афоня.
И толпа медленно двинулась за стариком. Сомкнется она, и от самосуда не спасешься ничем.
Вдруг увидел Филипп — пылит на дороге обоз. «Продотряд едет», — вспыхнула радостная догадка.
— Эгей, сюда! Сюда! — закричал он, и толпа в страхе отхлынула от магазеи.
Филипп кинулся к обозу.
— Продотряд?
— Продотряд, — как-то кисло ответил кривой мужик, ехавший на первой подводе. — Вона старшой наш.
Возницы расступились перед остроглазым, в грязно-белой папахе парнем.
— Я вроде ба заправляю. А что?
— Документы есть на хлеб? — спросил Спартак и для достоверности протянул свой мандат.
Вдруг протолкался к остроглазому Афоня Сунцов.
— Его арестовать, — сказал Филипп.
— Попутал вас, попутал вас со своими, жданой, — с лаской сказал Афоня, и Филипп все понял, рванулся в сторону.
Митрий тоже в этот момент понял, что надо бежать изо всех сил, скрыться, иначе будет конец: из-под мешков доставали обозники обрезы, драгунки. Какой продотряд?! Это была банда спекулянтов. Кто-то зазвал ее сюда. Но Митрий не побежал, а тревожно крикнул Спартаку:
— Берегись, Филипп! — и вовремя крикнул.
Спартак еле успел отскочить, кривой занес над ним кол. «Велледок» выпал из руки. Трое завернули Филиппу назад руки, и он полетел на землю. Филипп мгновенно поднялся и в слепой ярости кинулся на того, в белой папахе, но тут же отлетел от удара сапогом. Пинок пришелся в грудь.
— Чего вы делаете, ироды? — закричал Митрий на плачущей, бабьей ноте.
Филипп поднялся, грязный, тяжело дыша. Нащупал руками невидимую лежалую слегу и, крутя ею, кинулся на мужика в папахе. И успел-таки задеть того, остроглазого. Папаха свалилась. Тут же от ударов по лицу Филипп опять захлебнулся кровью, хлынувшей из носа.
— Чего вы делаете, ироды?! — крикнул Митрий. —
