Николай Плевако - Полнолуние
— Пойду, — сказал он, натягивая на одно плечо плащ и не попадая рукой в рукав.
— Да что стряслось? — в голосе Елены прозвучала насмешка.
Но Бородин с силой натянул на плечи плащ, толкнул дверь.
— А ты знаешь, где пройти? — спросила Елена почти в отчаянье.
— Где?
— По балке.
— По какой балке?
— Пойдем покажу. — И застряла с ним в дверях. Бородин смотрел на ее верхнюю губу с едва заметными светлыми волосиками и капельками пота, выступившими от волнения, на зарозовевшие щеки и думал: «Что же это творится! Поберегись, Василий! Это может стать такой же ошибкой, как любовь к Лиде. Вспомни, чем все кончилось! Сейчас, именно сейчас дай Елене понять, что между нами могут быть только товарищеские отношения».
Елена приклонила голову к его плечу. Бородин услышал, как гулко бьется девичье сердце, как высоко вздымается грудь, и взял в горсть туго сплетенные, сухо шуршащие волосы, поцеловал их. Елена подняла на Бородина глаза, и он словно погрузился в голубые волны, которые вот-вот сомкнутся над ним.
В прихожей послышалось шарканье ног.
— Непонятное творится на дворе, — сказала Семеновна, входя в комнату. — То ли дождь надвигается, то ли пожар где-то начался. Чернота какая-то плывет от хутора.
Елена приникла к окну.
— При таком ветре страшно подумать о пожаре, — сказала она. — Что-то беспокойно у меня на душе. Пойдемте, Василий Никандрович, в хутор.
Теперь они не могли расстаться ни на минуту, крепко держась друг за друга, качались на ветру, как две камышинки, пока не приткнулись к стогу соломы, в затишке. Елена, отрываясь от его губ, шептала с закрытыми глазами: «Не надо, не надо…» И они брели дальше, стараясь прикрыть друг друга от ветра и секущих лицо и руки комочков земли. Он подумал о странном совпадении того, что творилось у него на душе и в природе, и вспомнил, что уже что-то подобное пережил, такой же ветер и неустроенность, такое же безрассудство. Это было много лет назад, во время одной загородной вылазки, когда вдруг закружился вихрь, пыль поднялась над степью и они с Лидой забежали в шалаш на бахче: хлынул проливной дождь с градом. При вспышке молнии арбузы на бахче превращались из зеленых в серо-стальные, напоминая пушечные ядра. По шалашу хлестало, рвало ветки, вода просачивалась, попадала за шиворот. Лида дрожала от холода. И теперь многое напоминало тот день и ту погоду, и было так же неустроенно, смутно на душе, как тогда.
«Пусть, пусть, — твердил он себе, — пусть все повторится. Чего бояться? Жизнь не зануздаешь!»
8
Ночью негаданно-нежданно стих ветер, посветлело, и, выйдя во двор, Елена увидела на агатово-черном небе чистую, яркую луну. Далеко была видна степь, призрачная, в холодно-серой стыни.
Где-то на краю хутора завыла собака, и по сердцу словно провели наждаком. Елена невольно подумала о том, что это не к добру. Кому же предназначалось в хуторе уйти на покой? Но, может быть, собака предчувствовала какую-нибудь другую беду?
Елена поежилась, вернулась в дом с грустными мыслями, даже безветрие не радовало. А утром она пробудилась под знакомое подвывание. Вначале показалось, что это та же собака, но взыграл после ночного отдыха еще более свирепый астраханец.
Пыль в воздухе висела мелкая, как мука, и все вокруг нее было припорошено, как возле мельницы. Редко-редко где появится человек, еще реже простучит за окном подвода. Хутор притих, лишь надсадно скрипела чья-то незакрытая калитка. Бригадный двор опустел, по убитому пятачку ветер гонял шматки соломы. Под навесом амбара, в затишке, толпились бабы. Вызванные с ферм для протравливания и отгрузки семян в поле, одетые в стеганки, туго повязанные платками, в грубых сапогах, с засохшим на голенищах навозом, они угрюмо молчали. А прежде бы от шуток и смеха дрожали стены амбара.
Одна Варвара нет-нет да и скажет что-нибудь злое, вроде: «Гоняют людей зазря! А дома вся работа стоит».
Но никто не отзывался. Хуторские бабы недолюбливали Варвару за развязность, даже за накрашенные губы в эти черные дни, когда всем было не до своей внешности.
Варвара сердито стукнула о землю деревянными граблями:
— Сколько можно ждать кладовщика?
— Правда, бабоньки, ведь у самих дел невпроворот, — поддакнул кто-то.
И сразу все загомонили:
— Деньги нам не начислят за то, что стоим под амбаром.
— Сходил бы кто-нибудь к Чопу. Варвара, где твой дядя задевался?
— Вон, кажись, катит… Или это Филипп Артемович?
Во двор на почтовой линейке въехал взъерошенный Сайкин, на ходу, не выпуская из рук вожжей, соскочил на землю.
— На вас лица нет, Филипп Артемович. Что случилось? — кинулись к нему бабы.
— Эх и не спрашивайте. По всему видно, не быть урожаю!
— А что сделаешь, если метет и метет?
— Ничем не уймешь бурю.
— Наделала делов, — запричитали бабы.
Сайкин взмахнул кнутовищем:
— Да при чем здесь буря! Всю ночь озимые бороздили культиваторами. Поезжайте посмотрите: черным-черно… Где Чоп?
— Сами ждем. Семена надо протравливать, а его нет.
— Какие семена, бабы? Подумайте, можно ли сеять в такую бурю?
Сайкин поддел кнутовищем грудку земли, которая ударилась о стенку амбара и вдребезги рассыпалась, мол, пропади все пропадом. Линейка, громыхая, покатила со двора. В перспективе улицы, уносимая взмыленной лошадью, быстро уменьшалась угловатая фигура ездока с торчащей на затылке шапкой и воинственно поднятым кнутом.
— Что-то непонятно, — сказала одна из баб. — Вроде против своей дочери Филипп Артемович.
— Давно у него нелады с Еленой.
— Смех да грех.
Варвара бросила далеко от себя грабли, которые смешно заковыляли то одним, то другим концом.
— Опять кукурузой засеют полстепи!
— Выйдет ли еще кукуруза? — вздохнул кто-то в толпе.
— Ничего с председателем в юбке не выйдет! — выплюнула Варвара вместе с лузгой семечек.
— Тише ты! Вон она сама легкая на помине.
Из-за амбара вышла Елена. Лица на ней не было: серая пыль въелась в брови, набилась под крылья ноздрей, видно, все утро председатель колесила полями.
Бабы зашумели пуще прежнего:
— Сколько Чопа можно ждать?
— Что мы тут без толку стоим!
— Отпускай домой людей, председатель! — посоветовала Варвара.
— Как это домой! А деньги кто нам начислит? — запротивились бабы.
— Варваре что! Если и месяц в колхозе не поработает, не обеднеет.
— Хоть год! — вызывающе сказала Варвара.
— Конечно, базар прокормит.
— Ну и бабы! Расчихвостили почище, чем на собрании.
— А разве не заслуживает? — сказала Елена, словно подгадывала момент. Так уж бывало не раз, и Варвара терялась и в бессильной злобе готова была на крайность.
— Правильно писали про тебя в «Колючке», — продолжала Елена.
Трудно стать передовым,Это не забава.Но путем пошла инымЧоп Варвара к славе.
Бабы посмеивались и покачивали головами, вспоминая, как на рисунке в стенгазете свинарка широко шагала к ферме с мешком за плечами, раз в пять больше ее самой.
Варвара такого не могла перенести, смахнула ладонью прилипшую к губам лузгу и набросилась на свою обидчицу:
— Я не посмотрю, что у тебя дружок секретарь райкома! Повыдергиваю волосы, стыдно будет людям показаться.
Заметив, что некоторые женщины не удержались от улыбок, Варвара насела с еще большим ожесточением:
— Найду я на тебя управу почище «Колючки». Не рыскай, не рыскай зенками!
— Чего ты кричишь как резаная? И не совестно тебе? — Елена спокойно, даже с улыбкой, уклонялась от хватких рук свинарки, которая изо всех сил пыталась достать ее волосы. — Посмотри, на кого гы похожа! Настоящая базарная баба.
— Ах ты, председательша несчастная! Да мы все тут базарные. Нашла чем попрекать!
Толпа плотнее сомкнулась. Загорелись любопытством глаза. Видно, бабам хотелось увидеть, как начальство выйдет из щекотливого положения.
— Вот Варвара! Ну и бой-баба!
— Верно она говорит, чего там! — подлил кто-то масла в огонь.
Елена съежилась и растерянно оглядывалась, удивляясь, почему бабы взяли сторону Варвары. Наверное, крутыми мерами на работе она кое-кому насолила и теперь страдала не столько от наскоков свинарки, сколько от этого равнодушия. С малых лет она росла в хуторе, но отношение к ней до сих пор было, как к чужому, пришлому человеку. Это особенно чувствовалось в словах Варвары. Чего только она не плела! Потом вдруг клещом вцепилась в Елену, глаза налились тупой животной яростью. Обращаясь к бабам, она визгливо выговаривала:
— Посадить бы Сайкину в свинарник, в клетку, да покормить тем, чем мы сейчас свиней кормим, она бы подумала, перепахивать или не перепахивать озимую. Вот тебе! Будешь знать наших!
