Константин Коничев - Из жизни взятое
– Ребята! Что вы безобразничаете! – вскрикнула Еликонида.
– Мы?.. Мы это в утиль. Эти штуковины слабо держатся, а тяжёлые. Без зубьев лазать через решетку будет удобнее.
– Слезайте сейчас же, а то милиционера позову… Вы сами не понимаете, что творите. От бомбежки решетка уцелела, а от вас страдает. Дворник, дворник! Подь сюда!..
Кабачкова со страстью шумела, вызывая дворника. Из собора вышел какой-то служащий. Ребятишек задержали. Записали адреса. Может быть, недостающие зубцы найдутся и встанут на своё место?
Любовалась Еликонида на решетку и увидела за ней большое здание с барельефом на фронтоне. Я сколько раз бывал здесь и никогда не примечал этого барельефа с изображением птицы, сидящей в гнезде с птенцами. Мало ли какие есть эмблемы на старых петербургских зданиях… И тут меня удивила наблюдательность и острая память вологодской кружевницы.
– Что находится в этом доме? – спросила она меня.
– В этот дом главный вход с Мойки. Здесь находится Педагогический институт имени Герцена…
– А не ошибаешься?
– Ни в коем случае.
– А зачем этот знак воспитательного дома?
– Такого я в Ленинграде не слыхал.
– Так послушай меня, деревенщину. Эта птица с детёнышами точь-в-точь раньше печаталась в игральных картах на бубновом тузе. А вокруг была надпись: «В пользу воспитательного дома имени императрицы Марии Фёдоровны…» Значит, здесь был воспитательный сиротский дом…
Наш разговор подслушал сидевший на скамейке щупленький, со складочками на узком лице старичок довольно интеллигентного вида. Он подбежал к нам и, торжествуя, заговорил:
– Есть ещё люди, помнят это! Да-с. Совершенно верно. Воспитательный дом. А вы, гражданка, наверно, ещё до революции здесь жили?.. И на этих хулиганчиков очень правильно вы накричали.
– Я в Ленинграде первый раз. Пятый день в гостях у своего земляка, – ответила Еликонида. – Мне просто память подсказала. Туза бубнового как не запомнить?
– Хорошая память.
– А вы из каких будете, гражданин товарищ?
– Я немножко писатель. Может, слыхали или читали – Леонид Борисов.
– Извините меня, вологодскую бабу. До нашего села не все писатели доходят. Извините, вернусь домой – в библиотеке поспрашиваю.
– Не обязательно, не обязательно. Как вам Ленинград, нравится?..
– Еще бы! Недаром – колыбель революции, недаром – город-герой…
– И город научно-технической мысли, передовых методов труда, и тэ-дэ, и тэ-пэ… – добавил к её словам писатель. – Значит, вологодская?
– Да, тамошняя.
– А звать как?
– Еликонида…
– Какое редчайшее имя! – изумился писатель. – А знаете, что оно значит? Оно в переводе значит – женщина с горы Геликона. Есть такая гора в Греции. Рад, что вы такая находчивая, памятливая… Колхозница?
– Да, и кружевница…
– Вдвойне хорошо. У меня женка тоже из вологодских, а кружев плести не умеет.
– Вы и без кружев проживёте, а я не расстанусь с этим делом, пока глаза видят.
Когда мы вышли на Невский проспект, Кабачкова поинтересовалась:
– А что, это знаменитый писатель? Неудобно, ведь я его не читала.
– Почитай, не пожалеешь…
Погостив у меня недельку, побывала Еликонида Ивановна во всех основных музеях города. В Этнографический сходила дважды. Там большая экспозиция кружевных изделий. Многое из этой выставки для пользы дела Еликонида Ивановна приметила и карандашом в тетрадь зарисовала.
– В нашем деле глаз да глаз нужен, хорошая память и рачительность, – пояснила она, показывая мне рисунки.
На вокзал она собралась за два часа до отхода поезда.
– Голубушка, зачем так рано?
– А уж так спокойнее. Лучше на два часика пораньше, чем на одну минуту опоздать, – рассудила она здраво, по-вологодски. – Накупила вот крендельков – сушки полпудика. Страсть люблю чай с кренделями…
– До свидания, милая Велинка! Всех благ тебе, дорогая землячка Еликонида Ивановна!..
ПРОНЯ-КНИГОНОША
Рассказ-быль
Довелось мне ехать от Вологды до Москвы с моим земляком, известным авиаконструктором Сергеем Владимировичем Ильюшиным. Он родом с западного берега Кубенского озера. Озеро наше длинное – километров на шестьдесят, ширина в среднем до десяти километров, бурное в непогодь, рыбное во всякую пору и богато утиными стаями, особенно в начале осени. Зимой оно сплошь покрывается толстым льдом. Много раз в молодые годы случалось мне с возами и порожняком переезжать это озеро на пути в Вологду и обратно…
В купе вагона с Сергеем Владимировичем нашёлся у нас общий разговор о наших заозёрских местах, о бывших торговых людях, о лесопромышленниках и пароходовладельцах. О том, какие были до революции в деревнях свадебные обычаи, гулянья на ярмарках и на масляной неделе. Вспомнили мы также о прочитанных в детстве книгах.
В ту давнюю дореволюционную пору мы не имели понятия о библиотеках, так как их вблизи от наших деревень не было. Книги брали «напрокат» у соседей, да и сами иногда покупали у разносчика Прони-книгоноши. По фамилии его никто не называл. Она значилась в паспорте, да ещё в свидетельстве, выданном на право торговли книгами в разнос с лотка или из короба.
Это был замечательный подвижный старичок, один из тех четырех тысяч сытинских офеней пеших и конных, распространявших книгу по всей России. Потом, как известно, офени почти исчезли по приказанию Победоносцева и Каткова, нашедших, что светскую книгу, а особенно сочинения Льва Толстого, пускать в народ опасно. Однако, как редкое исключение, разносчики книг кое-где в глухих углах тогда ещё сохранились. Таким редким исключением оказался и бойкий Проня. И вот, спустя примерно полвека, мы его вспомнили и установили, что «радиус торгового охвата» этого книгоноши по деревням вокруг Кубенского озера был не менее двухсот километров.
Проня появлялся с книгами то там, то тут. Летом он носился с коробушкой за спиной. Зимой по скрипучему снегу таскал за собой салазки с большим сундуком. Дальние расстояния от Вологды, где он брал со склада книги и дешёвые картины, Проня преодолевал на попутных подводах и расплачивался за это книжками. Также книжками в деревнях Кубено-Озерья рассчитывался он за хлеб, чай, сахар и ночлеги.
Проня был небольшой грамотей, но книги знал, любил, а главное, хорошо запоминал насущную потребность в них в деревнях за Вологдой. Он знал, когда, в какой избе, кому требовались сказки и песенники, кому «жития святых», кому умные книжки русских классиков, а кому и книги о приключениях.
Из «картин» больше всего расходились «Как мыши кота хоронили» и «Страшный суд». Девкам и парням по нраву была картинка на тему украинской песни «Била жинка мужика, за чупрыну взявши». Заботливые хозяйки, чтобы отвадить своих мужей от водки, охотно покупали у Пропи картинку против алкоголя «От чего погиб Иван».
Вспоминая добрым словом Проню-книгоношу, мы с Сергеем Владимировичем стали по памяти перечислять, какие книги в ту давнюю пору довелось нам читать. Конечно, в числе их были «Бова Королевич» и «Еруслан Лазаревич», «Ермак Тимофеевич» и «Гуак», «Кощей Бессмертный» и «Портупей прапорщик», «Алёша Попович» и «Арап Петра Великого», «Солдат Яшка» и «Тарас Бульба», «Конёк-горбунок» и «Купец Иголкин», «Кот в сапогах» и «Кавказский пленник», «Христофор Колумб» и «Серафим Саровский», «Битва русских с кабардинцами» и «Похождения пошехонцев»…
Перебрали мы в своей памяти подобной литературы несколько десятков названий. Потом перешли к серьёзной, научной, образовательной литературе изданий незабвенного Ивана Дмитриевича Сытина. Мы почтительно говорили об этом издателе, прогрессивном деятеле, выходце из глухого захолустья, откуда-то из-под Солигалича. И единогласно признались друг другу в том, что начатки грамотности, благодаря издателю Сытину и его широко развернутой книжной торговле, по-хорошему отразились на дальнейшем развитии людей нашего поколения.
О многом мы, земляки, тогда переговорили. Не касались только охоты на Кубенском озере: у Сергея Владимировича три ружья и… ни одной утки.
Поздней ночью мой собеседник заснул. Я думал о нём, о его прославленных самолётах, где-нибудь и в эту ночную пору преодолевающих дальние расстояния. Как далеко он пошёл, высоко взлетел – от первых познаний из книжек Прони-офени до ученого с мировым именем авиаконструктора. Как не позавидовать доброй завистью человеку-творцу, о делах которого со временем сказки расскажут и песни споют!
Эх, Проня, Проня-книгоноша! Посмотрел бы ты, – да нет тебя давно среди живых, – посмотрел бы на любивших тебя когда-то ребятишек за твой ходовый, интересный товар и подивился бы, кем они стали, пройдя жизненный путь.
Вспоминая прошлое, я не мог заснуть до того часу, пока не перебрал в своей памяти всё до мелочей, что знал о Проне. И удивительно, что под старость легко вспоминается запечатлённое в свежей памяти детства и юношества.
