Иван Слободчиков - Большие Поляны
— Слышали, — ответила за всех Стенникова. — Разговоров в колхозе много. И разных... Ждем газет.
— Я тоже не видел газет, но, по сообщению радио, чувствуется — предстоят большие изменения. Так что готовьтесь, товарищи, к более широкому взгляду на жизнь, на свою работу... Вот ехал я к вам, посмотрел на поля и подумал: тесно вы живете, расширяться пора, на простор выходить.
— На простор, говоришь? — переспросил Уфимцев и коротко посмеялся. — Может, лес корчевать? Вести подсечное хозяйство?
— Лес корчевать не надо, — заметил ему Акимов и спросил Попова: — Сколько у вас пахотной земли?
— Около полутора тысяч гектаров, — ответил тот.
— Ну вот, всего полторы тысячи на таких гвардейцев. — Он прищурился, посмотрел с любопытством на Попова и Первушина. — А рядом пропадает свыше двух тысяч гектаров первоклассной земли.
— Это где ты обнаружил такой клад? — опять засмеялся Уфимцев, полагая, что Акимов разыгрывает их. — Да еще рядом с нами? Я что-то не замечал таких кусочков по две тысячи.
— Видел да не обратил внимания. Не твое, за межой лежит... В репьевском колхозе, товарищ председатель.
— Не понимаю, — откровенно удивился Уфимцев. — Почему пропадают? И какое отношение имеем мы к чужим землям?
— Самое прямое: объединиться вам надо с репьевским колхозом.
— О! — только и сказал Попов и полез в карман за расческой.
— Объединиться? — еще больше удивился Уфимцев. — Кажется, сейчас тенденция к разукрупнению, а не наоборот?
— Вообще-то да, там, где зря слепили, создали гиганты. А у вас же карликовые хозяйства даже по нашим уральским масштабам.
— А почему раньше не соединили, когда проводилась такая кампания?
— Пытались, да встретили сопротивление и отступились. Думаю, не поздно еще поправить.
В коридоре настойчиво зазвонил телефон, и Попов, недовольно морщась, вышел из кабинета.
— Возможно, не без основания сопротивлялись, — ответил Уфимцев. — Техники было мало, а без тракторов, без автомашин такой махиной, разбросанной по лесам, не так-то просто управлять.
— Николай Петрович, вас к телефону, — сообщил вернувшийся Попов.
— Теперь другое время, техники больше. А управление не должно затруднять вас, специалистов, людей с образованием, — ответил Акимов, поднимаясь.
Вернулся он озабоченный:
— Придется с вами распрощаться, возвращаться в Колташи: завтра пленум обкома... Так вот, подумайте о моем предложении, подумайте хорошенько, взвесьте все за и против, да не с обывательской точки зрения, а с государственной, и сообщите парткому.
Он стал прощаться, подал руку Стенниковой, потом Первушину, Попову, но, подойдя к Уфимцеву, вдруг хлопнул себя по лбу:
— Вот, растяпа, чуть не забыл! — Открыв окно на улицу, он высунулся по пояс. — Вася! Подай сверточек, на сиденье лежит... Вот-вот, этот самый.
Отойдя от окна, Акимов подал Уфимцеву небольшой сверточек, в котором находились, видимо, не то книги, не то журналы.
— Передай, пожалуйста, это жене, — сказал Акимов и со значением посмотрел на него. — Мария послала. И поклон передай от меня и от Марии. Мне следовало самому заехать, да видишь, как случилось: надо поспеть к вечернему поезду.
Он пожал руку Уфимцеву, кивнул остальным и быстро вышел.
Когда машина Акимова ушла, Первушин сказал, обратись к Уфимцеву, все еще стоявшему посреди кабинета со свертком в руках:
— Думается, Николай Петрович внес хорошее предложение. Неплохо бы прикинуть, Георгий Арсентьевич, что получится, если соединить два хозяйства.
— Уверен, хорошо получится! — ответил за Уфимцева Попов. — Во-первых, поля — там прекрасные земли, не чета нашим подзолам. Во-вторых, люди есть, есть кому работать, можно вводить трудоемкие культуры. И наконец, в-третьих, и это, пожалуй, самое главное: тогда возможна будет специализация. Какая? А вот такая: в Шалашах — свиноферма и откорм крупняка на мясо; в Полянах — молочнотоварная ферма и прифермское хозяйство; в Репьевке — основные зерновые посевы... ну и овцеводческая ферма. Короче сказать так: Шалаши — мясо, Большие Поляны — молоко, Репьевка — зерно.
— Здорово ты расписал! — сказал Уфимцев.
У и его в руках все еще находился сверток, который следовало передать Ане. Сверток жег ему руки, не давая по-настоящему сосредоточиться, подумать о предложении Акимова, которое, похоже, так по душе пришлось его помощникам. Он повертел сверток в руках, потом осторожно положил на стол и сел рядом.
Вскоре все ушли, Уфимцев остался один. Он вновь посмотрел на сверток, даже потрогал его рукой, словно попытался узнать, что там, но не стал развертывать, смирил любопытство. Потом повернулся к окну, взглянул через него на меркнущий день, поднялся, взял сверток, надел кепку и вышел на улицу.
Он пошел вниз по селу, к дому тети Маши. Шагал он ровно, спокойно, будто вышел на прогулку. Прошел возле дома Поздниных, мельком взглянул на окна с опущенными занавесками, на закрытые наглухо ворота, но когда до дома тети Маши оставалось пройти самую малость, вдруг сбился с темпа, сбавил шаг, даже оглянулся назад, потоптался на месте, с лица его исчезла решительность, с которой он вышел из конторы.
Стукнула напротив калитка, он машинально взглянул туда и увидел вышедшую Маринку. Она тоже увидела отца, подбежала, ткнулась лицом в рукав, потерлась, обрадованно подняла глаза.
— Ты где была? — спросил он.
— У девочки сидела.
Он помялся, прежде чем спросить ее о чем-то другом, поглядел в сторону дома тети Маши.
— Мама сейчас где?
— Дома должна быть.
Он опять поглядел вперед, словно измерял, сколько ему еще осталось идти туда, куда он так решительно шел еще совсем недавно, перевел взгляд на Маринку и вдруг протянул ей сверток.
— Унеси это маме. Из Колташей прислали.
Глава одиннадцатая
1
Будто кто подменил Петра Ильича Векшина после памятного ему разговора с женой. Хотя иногда и приходили сомнения, что вряд ли Уфимцев покинет Поляны, если даже жена в город уедет, — женится на Груньке, но остановиться Петр Ильич уже не мог: он готов был на любой шаг, его устраивал любой повод, лишь бы сделать пакость Уфимцеву. А чтобы отвести от себя всякие подозрения, он решил играть роль любезного, радетельного человека даже перед теми, кого не переставал презирать. Эта роль не очень противила ему, это была игра, а такая игра, как говорится в пословице, стоила свеч.
Прежде всего он постарался показать себя во время похорон Позднина. Все видели, как он торжественно, достойно имени покойного организовал похороны, как плакал на кладбище, когда опускали гроб в могилу. Петр Ильич постарался, чтобы не осталось незамеченным жителями села, как он заботливо отнесся к вдове бывшего председателя колхоза: распорядился подвезти дрова на топку, сена на зиму для коровы, — пусть Агафья Петровна живет без хлопот.
А потом в разговорах с людьми неизменно сводил речь к незабвенной памяти Трофима Михайловича, со слезой в голосе говорил о его заслугах, намекал, что теперь, после смерти Позднина, остался лишь он — Петр Ильич Векшин, продолжатель его дела и намерений, который еще думает о колхозниках, беспокоится, не спит ночи. Тем более при таком руководстве, как нынче...
Не зевала и Паруня. Но особенно потрудилась для появления новых сплетен жена Тетеркина. И по селу поползли слухи, что председатель строит дом для продажи, хочет нажиться за колхозный счет. Большинство колхозников не верили слухам — не таков Уфимцев, чтобы заняться спекуляцией. Но были и такие, что засомневались: в самом деле, живет один, а строит себе такой большой дом — на три комнаты с кухней да еще с верандой.
Векшин слушал эти разговоры, ухмылялся про себя и радовался: дело идет на лад! Он и сам при случае авторитетно подтверждал, что да, дом строится за счет колхоза, но как собственность нынешнего председателя, хотя прекрасно знал, решением правления определена его полная сметная стоимость, установлена рассрочка оплаты и Уфимцев регулярно вносит полагающиеся, суммы.
Но слухи о доме — половина дела. Главное для Векшина — добиться, чтобы Аня бросила школу и уехала из колхоза. Пока она тут — Уфимцев не оставит «Больших Полян».
Однажды он нарочно заехал на птицеферму с целью увидеть тетю Машу, попытаться прощупать ее, выпытать о намерениях жены Уфимцева. Птицеферма теперь вышла из его подчинения и вроде причин являться туда не было, но он причину придумал, пока ехал.
Здание птицефермы — дощатый сарай, крытый тесом, — стояло чуть повыше мастерской. Было около полудня, день стоял пасмурный, но бездождный, хотя небо и закрылось сплошной пеленой облаков.
Привязав жеребца к колу изгороди, он прошел по выгульному двору, отпугивая лезущих под ноги кур, и заглянул в комнатку птичниц. Тетя Маша сидела возле теплой печки и вязала носок.
— Здравствуй, Шипкова.
— Здравствуй, здравствуй, Петр Ильич. Проходи, садися поближе к печке. Намерзся небось?
