Дмитрий Нагишкин - Созвездие Стрельца
— Так и видела? Во всей красоте?
— Ага! — сказала Фрося. — Зиночка, это как же понимать?
— Дурная ты, Фросечка! Вот так и понимать. Сколько ты уже живешь одна-то? — Потом с озорным смешком сказала. — Живой? Бьется? Значит, кто-то к тебе стремится! Вот Марченко, например! — она поглядела на мрачного капитана, который отошел к двери в коридор, чтобы покурить, а потом вообще вышел на веранду, задетый словами Зины и сердясь на нее. Вдруг она тихо сказала. — Фрося! Пойдем поздравим депутата с Первым маем, а!
Как ни была Фрося пьяна, ей показалось зазорным идти от накрытого стола в чужую комнату. Что-то это не то! Зачем? У них своя жизнь, у соседей своя! Не идет же Вихров в комнату Фроси, чтобы поздравить ее с праздником! Живое чувство обиды шевельнулось в Фросе. Потом волна доброжелательства и душевной широты опять разлилась, захлестнув ее целиком…
— Сейчас! — сказала она Зине, которая ничего не увидела и не почувствовала. — Я сама! Сейчас, Зиночка!
Она выскочила в коридор. Дверь квартиры Вихровых была приоткрыта. Там шло шумное веселье. Фрося увидела за столом Прошина. Черно-красный, он хохотал, что-то громко говоря низко склонившей голову с тяжелыми темными волосами, собранными в тугой узел на затылке, приятельнице Вихровой — Анке. Она смеялась не столько словам Прошина, сколько над ним самим и искоса бросала взгляды на Галину Ивановну, которая понимала подругу без слов. Прошин все время брал руку Анки с длинными пальцами и полной ладонью, женственную руку зрелой женщины, и пытался поцеловать, а Анка легонько била его по губам. Тут тоже говорили вразнобой. Кто-то, невидный Фросе, кричал: «Предлагаю тост! Предлагаю тост!» Вихрова, покрывая весь шум своим звонким голосом, отвечала: «Все тосты уже сказаны! Долой профсоюзную дисциплину, Сурен! Я не хочу быть организованным членом общества! Я просто овечка! Бе-е-е! Ме-е-е!» Прошин обратил к ней свой масленый взор: «Боже, какая прекрасная овечка! Я чабан!» Галина Ивановна показала ему длинный нос, а Анка сказала: «Андрей, вы пьяный! Не кричите так страшно, у меня лопнет барабанная перепонка!» Прошин сел на стул, лицо его омрачилось, он сказал: «Вихров! Меня обижают в твоем доме!»
Тут взгляд его упал на Фросю в коридоре.
— Кто вы, прекрасная незнакомка? — крикнул он, узнал Фросю и стал тяжело подниматься из-за стола. — Ухожу, униженный и оскорбленный. Но не сломленный! Вы — злая моя судьба! Я убью вашего мужа на дуэли, как только мне разрешат пользоваться главным калибром резерва главного командования! — сказал он Анке.
— Скатертью дорога! — сказала Анка, с облегчением вздыхая.
— Долой крепостников! — крикнула Галина Ивановна.
— Куда ты, Андрей? — спросил Вихров, удерживая друга.
Фрося поманила Прошина ладошкой.
— Прекрасная Нивернеза зовет меня покачаться на волнах Сены и Уазы! — сказал Прошин и вцепился в Вихрова. — Уйдем, друг Димитрий, отсюда. Нас не понимают в этом обществе элоев, над которым властвуют овечки, не признающие чабанов, и жестокие черные дамы! Пойдем на низовую работу — она вернет нам ощущение почвы под ногами и сознание подлинной человечности! Уйдем!
— Вот мелет! — сказала им вдогонку Галина Ивановна и закричала: — Сурен! Вы все знаете! Скажите мне, почему мужчины так много говорят? Притом чепухи!
Прошин прикрыл за собой дверь.
— Прекрасная Нивернеза! Мы готовы отдаться в вашу власть!
— Здравствуйте, соседка! — сказал Вихров, увидя рюмку в руке Фроси и попеняв себя за то, что забыл о ее существовании. — Поздравляю вас с праздником. Сердечно желаю вам всего хорошего!
— И вас с Первым маем! — отозвалась Фрося и открыла дверь. — Зайдемте, чокнемся! Все-таки Первое мая же. Не каждый день…
— О! О! О-о! — сказал Прошин, увидя Зину и Дашеньку, — Димитрий! Я остаюсь здесь навсегда!
Дашенька сказала обрадованно:
— Ой! Товарищ Вихров! Как хорошо, что вы зашли! — Она обернулась к насторожившемуся лейтенанту — Федя! Познакомьтесь с товарищами…
Вихров от порога увидел Зину. И она глядела на него не отрываясь, будто в комнате не было никого, кроме их двоих. Она, как-то очень красиво, высоко держа бутылку, так, что струйка вина в свете лампы показалась ключиком живой воды, налила рюмки и подала одну Вихрову.
— Я хочу выпить с вами! — сказала Зина и встала, близко подойдя к Вихрову. Темные глаза ее словно притягивали взгляд Вихрова. И опять, как тогда, в дремоте, он увидел их прямо перед собой, и погрузился в бездонную глубину их, и заметил, что зрачки ее глаз то сужались, то разливались, чуть не покрывая всю радужную.
— Я рад видеть вас! Я хочу пожелать вам в этот день…
Но Зина как-то изучающе и вместе с тем беспомощно и будто чего-то боясь опять заглянула ему в лицо, посмотрела на его губы, потом в глаза.
— Что вы можете мне пожелать? — сказала она, обрывая его официальный тон и словно показывая, что слова совсем не нужны ей, что она наперед знает, что может он сказать ей тут, с рюмкой в руке.
И Вихров замолк, чувствуя себя неловко оттого, что Прошин вдруг многозначительно кашлянул и очень уж громко заговорил с Фросей и Дашенькой. Помолчала и Зина. Потом она спросила:
— Вы хороший?
— Не знаю! — ответил Вихров, смущаясь еще больше. — Стараюсь!
Зина покачала головой, отметая пустые его слова.
— Вы хороший! — сказала она и, сделав ему знак — «пейте!» — одним глотком выпила свое вино и опять долгим взглядом глянула на него, потом трогательным движением маленькой девочки взялась своими красивыми ладонями за щеки и за виски, потерла их, не думая о том, что этот жест не красит ее. Рассмеялась, и в этом смехе Фрося услыхала какие-то новые нотки, каких прежде не слышала. — Он, я совсем пьяная! — сказала Зина.
— Вы не пьяная, вы красивая! — сказал Прошин и, не в силах сдержаться — он очень любил красивых женщин! — положил ей руку на запястье и потащил ее руку к губам.
Зина как-то очень спокойно вынула свою руку из клещей Прошина и сказала:
— Ну зачем же так тащить? Не держикорень ведь! — Она мило поднесла к его губам свою руку. Он поцеловал раз-другой. Зина так же просто убрала руку и с неприметным вздохом сказала. — Не говорите «красивая», спросите, счастливая ли. А красота что́…
— Счастливая ли? — спросил тотчас же Прошин.
— Была не очень…
— А теперь?
Из столовой Вихровых донесся возглас Сурена:
— Товарищи! Я считаю присутствующих: один, два, три… Делю на два. Правильно? — И, перекрикивая смех, шум, возгласы «правильно!», сказал. — Четырех не хватает? Делю на два. Не хватает двух! Верно? Предлагаю организовать поиски пропавших…
Зина мягко коснулась руки Вихрова:
— Вас ищут. Идите… Не надо, чтобы приходили сюда…
Вот и тайна, пусть маленькая, связала их.
…После ухода Вихрова и Прошина Дашенька засобиралась домой.
— Да куда же, Дашенька, голубка моя? — с искренним огорчением спросила ее Фрося, смятенная и испуганная том, что ее праздник, кажется, кончается. — Ну, посиди еще. С Федюшкой поговори еще. Вы оба, как птицы на заре, молодые, хорошие! Найдется о чем поговорить. Споем, выпьем, поболтаем! А, Дашенька?
Даша обняла Фросю.
— Тетя Фрося, я бы с дорогой душой. У вас так хорошо, уютно! Да у меня подружка больная! На днях искупалась в Амуре, теперь лежит с воспалением легких, а это дело такое, сами понимаете! Я веселюсь тут, а она с температурой. Такая девушка — просто золото, хорошая, веселая, добрая…
— А чего она в Амур-то? — спросила Зина, занятая какими-то своими мыслями, не очень внимательно слушая Дашеньку.
— Да в ледоход какого-то мальчишку на льдине унесло. Мимо нашей купальни плыл. Ну, Танюшка и кинулась. Мальчик-то ничего, а она искупалась…
— Большой? Маленький? — спросила Зина.
— Не видала. Школьник. Девчата так перетрусили, что даже не спросили его, где живет, как зовут. Ушел он — и все, а Танюшка болеет…
— Бывают же такие матери! — сказала Фрося, наливая вино, и с осуждением покачала головой. — Ведь мальчишек надо держать вот так! — она сжала свой маленький кулак, сделав это точно тем же движением, как делал Николай Иванович. — Ведь за ними глаз да глаз нужен. Река, железная дорога, машины на улицах — долго ли до беды! Я бы, Дашенька, разыскала эту мать да и прописала бы ей по первое число, чтобы не распускала детей!..
6После того как закончилась демонстрация и оцепление было снято, почтальоны пошли продолжать свое хорошее дело.
Петя Тимофеевич тоже взвалил тяжелую сумку себе на загорбок и отправился с горки на горку, как между связистами называлась разноска почты по холмистым улицам города.
Петя Тимофеевич не принадлежал к числу старейших работников почтовой конторы только потому, что ему еще не было шестнадцати, хотя, как он считал, он уже прошел те сто тысяч километров пешком, которые надо пройти, пока ты не станешь настоящим почтальоном. И у него, как у старых почтальонов, к вечеру ломило плечи и ноги, между лопатками гнездилась боль, а руки сводило от усталости, как у заслуженного ревматика республики, уже истребившего первый миллион муравьев на предмет избавления от нудной ломоты, мешавшей жить и быть полезным своим согражданам.
