Пространство и время - Георгий Викторович Баженов
* * *
И как только отвалил трамвай от причала, так Бахолдин тихо сказал: «Прощай…» Он прощался с Нижним-и-Верхним Полем, со всем тем, что пережил в ночь и в утро в этом поселке, и сам не понимал, почему говорит не «до свидания!», а «прощай!»…
Он сидел немного в стороне от всех, так, чтобы, не разговаривая с людьми, слушать, что говорят они, и в то же время смотреть на воду, думать свое…
Удивляла его Свято-река в эту навигацию, хотя какова она в другие навигации, он знать не мог, ибо работал здесь, на этой реке, всего пятый месяц… Широка и полноводна шла она, река, вместе с трамваем вниз, несла видимую, мощную свою силу… И такая была весна, столько снегу, видать, стаяло где-то там, далеко в верховьях, да и здесь тоже много, что разлилась по ранней весне по всем низким местам, по далеким ровным лугам, как какая-нибудь Волга, всего-то Свято-река!..
И теперь еще, в горячую пору лета, залиты по округе низины, и как плывешь, по какой такой дорожке, вовсе не понимаешь, и только речники знают, что иди на красный колышек-ориентир, фарватером, и никогда не ошибешься… То здесь, то там, то слева, то справа — вдруг мель, трава, кусты, а то какой-нибудь домишко, или сараюшко, или мостики от старой, заброшенной по весне сортировочной сетки… И хоть лето, по календарю — лето, а посмотри-ка по берегам на березы, липы — желтеть да краснеть начинают они… И так всегда — только начал цвести, только распустился, потянулся только к свету, к теплу, солнцу, а время стучит свое: дружище, давай увядай, хватит тебе, уступи, дружище, место другому… И отчего же так тоскливо Бахолдину понимать это, отчего совсем другая печаль, другая тревога, чем ночная или утренняя его, пришла к нему?..
Плыть по Свято-реке, вниз до Трех Проток, долго еще Бахолдину, километров так двадцать пять… И то, что видит вокруг Бахолдин, видят и знакомые его муж и жена, и на этот счет они как-то громко и уверенно посмеиваются — над здешней природой, здешними местами и — немного — здешними людьми.
— Да нет, — спорит с ними какая-то очень добрая, с ласковым мягким голосом женщина, — жить можно и здесь… правда, можно.
— А медведи здесь есть? — спрашивает жена, а зовут ее Оля, как становится понятным из разговора.
— Медведи? — улыбается женщина. — Медведи есть… говорят, что есть… и много, говорят. Только я не видала…
— Нет, мы не будем здесь долго жить, так далеко от всего, правда, Коля? — Но Коля почему-то молчит.
А женщина продолжает для Ольги свое:
— Вот к нам, в Ягодное, недавно на рейд приходил… — Она чуть усмехнулась. — Мишка приходил… Говорят, подошел к рейду, с краюшку, самого краюшку, пообнял корову да и унес ее в лес… А вообще они добрые, наверно… не знаю даже…
— А вы, значит, из Ягодного? — спросил Коля.
— Ну да, из Ягодного… вот уж двадцать, нет, вру, пожалуй, лет восемнадцать, как живу в Ягодном… И ничего. Да и вы, ребятишки, привыкнете… это сначала дико, голо… а потом в самый тут раз жить… И заработки хорошие, не везде все-таки один к семи платят… Я вон приехала сама-то на три года сначала… вербовалась. А потом… хорошо потом получилось: замуж вышла, а муж до сих пор хороший мужик… детей у нас трое, и деньги есть, и корова… да и прочее…
— А мы тоже, кажется, в Ягодное. Да, Коля?
— Да. Мы ведь к вам как раз, в Ягодное, — согласился тот, только обращался он к женщине.
— Да неужели? Вот как хорошо!.. — Женщина ласково-ласково улыбнулась. — Уж не врачом ли к нам, Оля?
— Да, — сказала та. — Институт окончила.
— А мы все ждем-пождем вас… вот и хорошо, что к нам… будет теперь своя медицина. А то у нас сестра только… хорошая, конечно, только знает-то не так много… Вот спасибо вам! Вот спасибо!.. — И говорила все это женщина с какой-то искоркой юмора, легкой усмешкой.
— А на первое время есть там где устроиться? — спросил Коля. — В смысле жилья?
— Да хоть у меня и живите… Как приедем в Ягодное, так милости прошу к себе. Живите сколько угодно!
— Вот и по рукам! — сказал Коля. — Вы где, на сплаве работаете?
— На сплаве.
— Ну вот: вы для нас — а мы для вас: надо будет какой-нибудь нарядец подмахнуть — я к вашим услугам. Я ведь в Ягодное техноруком еду.
— Ого! — чуть испуганно, но все так же, по привычке, насмешливо сказала женщина. — А вы, оказывается, большое начальство. Не думала…
Бахолдин был тоже техноруком, только в Трех Протоках; встречаться, значит, не раз еще с этим парнем на совещаниях да собраниях в Нижнем-и-Верхнем Поле, бороться придется за единый план по леспромхозу…
— Мы наведем здесь порядочки! Не верите?.. — Глаза у Николая заблестели. — Меня не для того пять лет в Красноярске учили, чтобы спокойно смотреть на это! — Он указал рукой на два пучка шпальника, плывущего по реке. — Нет, с этим нужно бороться!.. А не выйдет — так мы отсюда махнем! В другие края!..
И Бахолдин, глядя на воду, разгоряченный какой-то мыслью, задумался над судьбой этих двух молодых людей, над будущими их ссорами, над непрощением, над — в скором времени — взаимными жестокостями и думал так для того только, чтобы не позавидовать им и доброй вот этой женщине, у которой есть хороший муж и хорошие дети, и все-таки — слов нет, как он завидовал им.
В таком состоянии Бахолдин долго, видимо, просидел, потому что когда вскрикнула вдруг над ним речная чайка и он поднял к ней глаза и спросил: что? — то правым своим крылом повела его взгляд за собой, полетела прочь от судна к противоположному, за песчаный островок, берегу, и тогда Бахолдин увидел, что как раз проплывают они Среднюю Протоку. Только там, на сортировочной сетке, лебедка молчала, не видно было движения ни около лебедки, ни у запани, ни у бункера, а все почти сортировщики сидели на мостках и глядели вслед проплывающему мимо трамваю, не зная, что на этом трамвае едет и их технорук. Бахолдин взглянул на часы — было еще 10 часов утра; он начал искать глазами среди сплотчиков бригадира, но не увидел желтой его рубахи и про себя выругался. Чуть ниже протоки, километра на два, трамвай причалил к очередной пристани — «Лысово», и Бахолдин сошел на берег. Он прямо направился в магазин, где водку начинают продавать с десяти часов утра, и, открыв дверь, увидел стоящего
