Ион Чобану - Мосты
— Расплел черт гриву! Теперь только заморозок и может взять его за горло!
День-деньской дед ходил сердитый. Укладывал на завалинку хворост. Схватив какую-нибудь чурку, всю в грязи, швырял ее и чертыхался. Потом шел за рукавицами и колуном. Рубил дрова, укладывал под стрехой, за домом.
Ночи опускались кромешные, сырые. Хорошо в такую пору укрыться дома, расположиться у печки и слушать, как потрескивает огонь, рассказывая древнюю сказку. И рад бы в рай, да грехи не пускают! В самую ненастную пору нам приходилось охотиться за всякой нечистью.
Надсадно покашливая во тьме, мы собрались в длинном кирпичном клубе Теленешт.
Военком поднялся на сцену. Сказал несколько слов о том, как пользоваться доверенным нам оружием.
Начальник милиции Гончарук сообщил, где и как искать Гицу Могылдю. В каких деревнях, у каких родичей. Учил нас, как окружить дом, требовал, чтобы взяли мы Гицу любой ценой и непременно живым.
Мы разошлись группами. Каждая в свою часть села. Местные комсомольцы показывали дома родственников Могылди. Мы делали обыск у тех, где он, как можно было предположить, укрывался. Безуспешно! Ищи ветра в поле. Точно волк, Гица чуял опасность на расстоянии.
Дома у Гицы мы застали четырех маленьких грязных мальчишек и двух девочек. Все они смотрели на нас исподлобья.
Следы на крыльце свидетельствовали, что Гица недавно был дома. И не один. Но малыши были, видно, вышколены, хоть режь на кусочки — слова не выжмешь. Сжались в комок, колени к подбородку, следят за каждым нашим движением. Потом все передадут братцу.
Стол накрыт. В тарелке застывшее жаркое. Черный, как земля, ком мамалыги. За печью — козья шкура и мясо в глиняной крынке.
Пока не выловим Гицу, этих волчат не воспитаешь. Старший брат выволакивает их каждый раз из детских домов. Дома они беспризорные и грязные, но еду Гица поставляет — жир течет с подбородка до самого пупа.
— Товарищ директор!
— Слушаю, Унгуряну.
— Когда нам выдадут одежду?
— Кто обещал?
— Когда я подался в комсомол, был разговор такой… Обещали форму.
— Форму?..
— Да, товарищ… Меня, когда приняли, так сказали… Я ведь из бедняков. Видишь, жизни не жалею для нашей справедливости… А выйти не в чем. Тряпье на мне так и шелушится.
Унгуряну сопел рядом со мной. Шепнул:
— Лопни глаза, кулаки надо мной смеются…
— Смеется тот, кто смеется последний.
— Верно. Но меня уже из дому гонят. День и ночь работаю ни за понюшку табаку. Только платье рву.
Утомился Илие. Шагал вразвалку. Слова его текли размеренно. А раньше вспыхивал, как спичка… Требовал. Как же так? У комсомольца тысяча обязанностей и никаких прав? Хоть бы право на одежду!..
Когда в кооператив прибывала парусина или диагональ на брюки, Илие поднимал шум. Настаивал, чтобы Филуцэ Мокану оставил ему метра два-три на штаны.
Филуцэ кривлялся, дразнил его. Но материал оставлял. Правда, купить его Илие все равно не мог. Для этого надо было предварительно внести в сельпо яйца, шерсть. Но все же его радовало, что Кукоара с ним считается…
Опять мы вернулись с пустыми руками!
Илие поставил в угол, возле печки, винтовку и стянул промокшую одежду.
В низеньком помещении райкома комсомола было тепло. От усталости и мороза мы мгновенно заснули на столах. Проснулись, наверно, на том же боку, на который легли. Кости ломило.
Мы видели в окно, как проснувшиеся горожане с коромыслами и ведрами идут по воду. Против райкома, во дворе столовой, хлопотали поварихи в белых передниках. Надрываясь, тащили на кухню большой алюминиевый котел. Им помогали двое мотористов с электростанции. Как мы увидели котлы, наши кишки марш стали играть.
— Можно?
Постучав, в дверь заглянул Алексей Иосифович, заведующий отделом агитации и пропаганды нашего райкома. Он даже в морозы ходил без шапки. Мягкие, на пробор расчесанные волосы. Худощавое мальчишеское лицо. Даже не верилось, что у него трое детей.
Алексей Иосифович изучающе осмотрел нас. Глаз у него острый, проницательный. От него не укрылись прорехи и заплаты на армяке Илие Унгуряну.
— Комсомолец?
— Да.
Алексей Иосифович подошел к телефону, висевшему на стене.
— Почта? Да, я… Задорожного. Алло, Задорожный? Добрый день! Шеремет… скажи, сколько орденов у комсомола? Не знаешь? А какие материалы у тебя на складах, знаешь? Нет. Нет. За деньги. Без карточек. Такого не понимаешь? Пожалуйста, позвони через час. Сообщи: где, что и как.
Еще от комсомольского секретаря я слышал, что Алексея Иосифовича все в районе боятся как огня. Лицо у него мальчишеское, а слова совсем не детские — острее цыганской иглы. Славится он и неподкупностью. Кое-кому привозили из сел то мешок картофеля, то бурлуй подсолнечного масла. У него такие штучки не проходили. Алексей Иосифович великолепно умел разглядеть тех, у кого рыльце в пушку. Критика его была беспощадной. К тому же он вел занятия в вечерней партийной школе. Захочет кого-нибудь посадить в лужу задаст вопрос из четвертой главы! А когда Алексей Иосифович попадал в какую-нибудь комиссию, о результатах обследования потом судили-рядили не меньше недели. Когда проверяли медиков, он обнаружил, что врачи района не читают газет. Учителя, как выяснилось, небрежно относились к своей работе. Недоброжелатели норой говорили, что его авторитет держится на страхе. Мол, он сам пишет все доклады и решения райкома партии. Кого хочет — милует. Кого хочет — сживает.
Я знал все это понаслышке. Теперь следил за каждым его шагом, чтобы разобраться своим умом, что правда и что вранье.
Мне показалось, Алексею Иосифовичу нравится, когда к нему присматриваются. Он лукаво улыбнулся мне, листая блокнот.
— Значит, не поймали зайца в норе?
— Нет, Алексей Иосифович.
— Не беда, никуда не денется. Главное, чтобы односельчане его осудили.
Он посмотрел на часы, словно ожидая, что пробьет час возмездия.
— Пошли, нас, наверно, ждут в кооперативе.
Так оно и было. Председатель райпотребсоюза поджидал нас возле парткабинета.
— Ну, что-нибудь нашлось?
— Слухаю, Алексей Иосифович…
— Ступайте с ним куда хотите, делайте что угодно. Но чтобы он был одет.
— Слухаю…
Алексей Иосифович стал потирать подбородок — верный признак недовольства.
— Почему вы дискредитируете комсомол? На днях директор поянской школы Штирбей пришел — ботинок подвязал проволокой… Почему дискредитируете интеллигенцию?
— Заготовки вот где у меня сидят!.. — Задорожный хлопнул себя по затылку. Потом он еще долго жаловался на неурядицы. Послал в Оргеев за керосином — подводы вернулись с пустыми бочками. Дождем размыло кровлю заготконторы. Уплыло несколько тонн соли. Размокли ящики с папиросами.
Не переставая ворчать, Задорожный вершком снимал мерку с Унгуряну, пока не добрался до ног.
— А кто будет платить?.. — спросил он испуганно.
— Не беспокойтесь.
К райкому шел Гончарук, неторопливо обходя лужи. Посмотрел на часы.
— Бюро в десять, — успокоил его Алексей Иосифович. Гончарук снял кепи и поглаживал лысину, словно ожидал нагоняя. Сделал вроде все, что мог. Поставил на ноги комсомольцев района. Эх, жаль, не поймали Гицу Могылдю!
В конце концов в выигрыше оказался Илие Унгуряну. Готов был целовать Шеремету руки.
— Пойду соберу два мешка поздних орехов… Пять тысяч штук — и я в расчете…
Скрипели желтые массивные американские ботинки на толстой подошве. Я еле поспевал за Илие. Прямо большой ребенок! Шел саженными шагами — спешил в Кукоару, чтобы похвастать обновой.
4
Отец принес в школу печальную новость. Вслед за шквалом войны надвигался шквал сыпняка.
В телефонограмме из райкома и райисполкома говорилось: «Мобилизуйте всех активистов сельсовета, комсомольцев, учителей…»
О медработниках нечего и говорить. Их мобилизовали оперативно, как на фронт. Но медиков было с гулькин нос — один фельдшер или медсестра на несколько сел. В Кукоару попала рослая, с пышными волосами девушка, похожая на сову, — студентка Московского мединститута по фамилии Генералова. Ее появление вызвало в Кукоаре переполох. На почте не поняли, что к чему, и по Кукоаре разнесся слух, что к нам прибывает группа генералов.
Вскоре после появления девушки в нашем селе бани стали расти, как грибы после дождя. Почти каждый мало-мальски сносный курятник превращался в «чистилище». Бочки из-под керосина приспосабливали под выварку белья. Одно днище вышибали, а бочку ставили на огонь. Дров никто не жалел. Очаги не гасили ни днем, ни ночью.
Все молили бога, чтобы скорей наступили холода. Только мороз мог пресечь эпидемию. Но начинался зимний пост, а лужи едва покрывались тонкой ледяной коркой.
Первой жертвой сыпняка оказался жилец поповского дома монах-расстрига, оставшийся доживать свой век в нашем селе. Дедушка подтрунивал над ним:
