Иван Лазутин - Родник пробивает камни
На площади трех вокзалов Кораблинов вышел из такси, купил цветов и приказал шоферу везти их в ресторан «Чайка».
— Уже так поздно, Сергей Стратонович. Меня давно ждут дома, — забеспокоилась Светлана.
— Позвоним из ресторана. Скажем Капельке, что живы и здоровы и скоро будем дома. А если хотите, вытащим и ее.
Светлана несколько успокоилась.
И снова всю дорогу Кораблинов не умолкал. Он рассказывал о своих творческих планах, о своих задумках, жаловался, что в нашем кинематографе еще не полностью оценен гений Достоевского, что его давнишняя заветная мечта — экранизировать «Фауста» Гёте… Говорил, говорил, говорил…
Мелькали дома, размытые хвосты огней, редкие пешеходы… Временами Светлана впадала в полузабытье и не знала, где находится, куда едет.
За всю дорогу Кораблинов к ней ни разу не прикоснулся.
…Но вот и летний ресторан «Чайка». Кораблинов щедро рассчитался с таксистом и, поддерживая Светлану под локоть, пошел к входной двери, у которой толпились несколько уже солидно подвыпивших парней, делавших старику швейцару знаки, чтобы тот открыл дверь. Твердокаменный швейцар с бородой патриарха неумолимо качал головой и взглядом показывал на вывеску «Свободных мест нет».
Сделал знак и Кораблинов. Но это был не такой знак, какие делали толпящиеся у двери. Шест его как-то по-особому подействовал на швейцара. Он слегка полуоткрыл дверь, и из-за нее высунулась его лопатистая седая борода.
— Слушаю вас.
— Мне к директору. — И снова последовал особый, величественный кораблиновский кивок головы в глубину ресторана.
Никто из толпившихся у двери даже не успел возмутиться, когда за Кораблиновым и Светланой закрылась дверь.
Они прошли между рядами кабин, в которых розовели лица уже изрядно захмелевших посетителей.
Кораблинов спиной чувствовал на себе взгляды тех страждущих, которые беспомощно толклись на улице у дверей уже заканчивающего работу ресторана, а поэтому не оглядываясь прошел в кабинет директора.
Директор сразу его узнал, как только он открыл дверь. Засуетился:
— Давненько, давненько вы у нас не были, Сергей Стратонович… Аж с прошлой весны. — Склонившись, он обеими руками тряс его руку.
Кораблинов раньше знал и имя и отчество директора. Причем то и другое было заковыристое. А сейчас, хоть убей, не мог вспомнить. А поэтому, чтобы чем-то притушевать погрешность памяти, он, как ровню, обнял левой рукой директора и крепко, словно друга старого, прижал к груди.
— Ну вот, видишь, взял и приехал… Думал, забыли, ан нет… Даже борода распахнул дверь. — И он кивнул в сторону двери, у которой, как страж у врат Тамерлана, стоял неумолимый старый швейцар.
— Уж кого-кого, а вас-то, Сергей Стратонович!.. В любое времечко… Мы сейчас живо!.. А, извините, девушка с вами? — Наметанным взглядом он стрельнул в сторону Светланы, стоявшей у дверей и от неловкости переминавшейся с ноги на ногу.
— Со мной… Моя студентка. Готовлю на роль, которая откроет ей дверь в ваш ресторан и днем, и ночью.
— Очень приятно!.. — подобострастно, с медовой улыбочкой, потряс Светлане руку директор и поклонился, — Рад знакомству. Иордан Каллистратович.
— Светлана, — растерянно ответила Светлана.
Сразу нашлось все: и свободная кабина, и проворный официант, который, накрывая стол белоснежно-чистой скатертью, время от времени бросал на Кораблинова взгляд, полный уважения и понимания, что к чему.
Не прошло и десяти минут, как на столе стояли фрукты, коньяк, сухое вино, шоколад…
Прижав к груди цветы, Светлана сидела бледная, подавленная. Ее рассеянный взгляд скользил поверх кабин, затянутых зеленым плющом… Устала она за вечер. Очень устала… Столько нового и ранее не испытанного ею узнала она сегодня. А эта поездка в такси?..
— Что мне делать с цветами? — робко спросила Светлана, переведя взгляд на Кораблинова.
— Считайте, что это первые цветы за вашу «Лунную сонату». А теперь продолжим наш ужин.
— Вы обещали позвонить ко мне домой.
— Ах, да, чуть не забыл. Вот огорошу Капельку. — Кораблинов встал. — Простите, забыл телефон. — Он подал Светлане паркер с золотым пером и золотой прищепкой.
Светлана на бумажной салфетке написала номер.
— Кто подойдет к телефону?
— Тетушка. Капитолина Алексеевна.
Кораблинов рассеянно улыбнулся и неизвестно кому пьяно подмигнул.
— Уж с ней-то я договорюсь.
Он ушел. Его не было минут десять. К Светлане дважды подходил подвыпивший лысоватый и весь какой-то облезлый парень в желтой тенниске, приглашая ее на танец, но она дважды отказывала, даже не взглянув на него.
Светлана не сводила глаз с двери кабинета директора. В воображении она летела домой, где сейчас ее ждет тетка. И, наверное, пришел Владимир. Она ясно представила их лица, видела пепельницу, заваленную сплющенными окурками сигарет. Владимир стоял у распахнутого окна, нервничал и курил. Волновалась и тетка.
Но вот наконец дверь директорского кабинета открылась и показался Кораблинов. Огромный, сияющий, с улыбкой, которая молодила его морщинистое лицо. Вошел в кабину, и Светлане показалось, что он всю ее заполнил собой.
— Состоялся милейший разговор. Капелька разрешила вам помечтать еще часок.
Кораблинов налил Светлане вина и пододвинул поближе к ней вазу с фруктами.
Подняв рюмку с коньяком, он торжественно провозгласил:
— Выпьем за то, что мы встретились!
— Нет, нет, я больше пить не могу… — Светлана замахала руками и отодвинула фужер.
— Сегодня вы имеете право выпить. Более того, вы должны выпить. Прошу.
Кораблинов до тех пор держал рюмку с коньяком, не спуская глаз со Светланы, пока она не подняла свой фужер.
Чокнулись молча. Без улыбки, глядя друг другу в глаза. Выпили оба, одновременно. Кораблинов тянул коньяк медленно-медленно, наблюдая за Светланой, дожидаясь, когда фужер ее опустеет.
Светлана выпила до дна и закашлялась. Кораблинов подал ей салфетку.
Повернувшись в сторону невидимого оркестра, он болезненно поморщился.
— После венецианской баркаролы эта ресторанная рвань режет слух.
— Италия… Вы так хорошо рассказываете об этой стране. После вашего описания мне кажется, что и я там была… Хоть недолго, но была. — Светлана поочередно прикладывала влажные ладони к пылающим щекам. — У меня кружится голова.
— Вот уже две недели, как я ступил на землю родной матушки-России, а в ушах до сих пор звенят мелодии этого веселого, никогда не унывающего народа.
— Ой, как это интересно!.. — оживилась Светлана. — Расскажите, пожалуйста, что-нибудь об этой стране еще.
— «Интересно» — не то слово. Скорее всего это божественно!.. — И снова Кораблинов налил себе коньяку. — Если б вы могли представить себе Венецию! Это не город, а легенда! Ничего подобного по архитектуре я не видел. — Он поднял рюмку. — Выпьем за красоту!.. Она понятна на всех языках.
— Вы так много видели!..
— Только там, в Италии, я по-настоящему понял, почему венецианская баркарола, эта своего рода лирическая исповедь гондольеров, вдохновила на гениальные творения не только Россини и Мендельсона-Бартольди, но и наших великих русских композиторов — Чайковского и Глинку, Рахманинова и Лядова… — Он повернулся и поманил к себе официанта.
Официант вырос у стола как из-под земли.
— Слушаю вас.
— Попросите, пожалуйста, оркестрантов, чтоб играли потише. И вообще, нельзя ли что-нибудь понежнее?
— Передам вашу просьбу, — почтительно ответил официант и поспешно направился в сторону затянутой плющом эстрады.
— Что касается Неаполя, — продолжал вспоминать Кораблинов, — то мне он показался городом резких контрастов. Красота, как солнце, ослепляет. Она, точно гигантская ширма, заслоняет собой горькие картины бедности и нужды. Радость всегда сильнее печали… Так уж устроен человек.
Брови Кораблинова бугристо сошлись у переносицы, образовав поперечную рытвину: оркестр начал играть еще громче.
— Разве это не безобразие?! — раздраженно бросил он, кого-то выискивая глазами в купах сирени и молоденьких лип.
И снова по знаку Кораблинова к ним проворно подошел официант.
— Я просил вас передать оркестру, чтоб играли что-нибудь поприличней и потише.
— Вашу просьбу я передал. — Официант виновато и сконфуженно развел руками.
— А они?
— Сказали, что постараются. И представьте себе…
— Позовите, пожалуйста, директора.
— Директор ненадолго отлучился.
— Тогда попросите администратора.
— Администратора сегодня нет. Он болен. — В глазах официанта колыхнулась тревога. Было видно, что ему очень хотелось красиво и душевно обслужить Кораблинова. Об этой его, очевидно, просил директор.
— Его кто-нибудь замещает?
— Старшая официантка.
