Анатолий Буйлов - Большое кочевье
— Неужели русский?
— Да, русский, — вызывающе ответил Николка, подсаживаясь на корточки ближе к костру.
— И пасешь оленей?
— Да, и пасу оленей, — в тон ему ответил Николка.
— А кто же у вас председатель?
Николка ответил. Брови сидящего в кресле выгнулись, он умиленно заулыбался:
— Товарищи, да ведь я ее знаю. Помнишь, Дмитрий Петрович, на совещании она выступала у нас? Камчадалка. Ничего, энергичная такая женщина…
— Меня к вам пастухи прислали, — нетерпеливо перебил Николка, поднявшись на ноги, — велели спросить батарейки для «Спидолы».
— Константин! У нас есть батарейки?
— Кажется, есть, Николай Иванович. Принести?
— Принеси, голубчик, принеси.
Молодой пилот упруго поднялся и ушел к вертолету. Через минуту он протянул Николке две круглые батарейки, полушутя-полусерьезно сказал:
— За каждую батарейку по гусю. Согласен?
— А это не мои гуси. Это подранки ваши, я их только добил, чтобы не мучились. Так что берите их, — Николка презрительно усмехнулся в нежное, как у женщины, лицо пилота, и, подчеркнуто сухо поблагодарив за батарейки, торопливо пошел прочь, и батарейки, лежащие в кармане, казались ему тяжелыми горячими гирьками, которые нестерпимо хотелось выбросить.
Вертолет улетел. И опять над сопками и тундрой стояла прощальная осенняя тишина. Но что-то было уже не так в этом тихом горенье природы, в этом холодном блеске озер, в этом грустном бездонном небе, в этих задумчивых облаках, во всем этом едва уловимо ощущалась какая-то неясная тревога, какая-то смутная угроза, словно маленькая коварная трещинка появилась на искусно сделанной хрустальной вазе, — ваза по-прежнему красива и чиста, но звенит надломленно, и этот надломленный звон остро проник в Николкину душу.
Отполыхали тальники и заросли ольховника, осыпались листья карликовой березки, над бурой, точно облезшая медвежья шкура, тундрой уже не кричали гуси, не свистели кулики-ягодники, пусто было в небе, и сиротливо, тускло поблескивали в тундре темные зеркала наглухо застекленных льдом озер, вокруг озер золотой оправой желтели мхи, щедро окропленные уже подмерзшей темно-бурой клюквой.
Вскоре на склонах гор покорно пригнулся к земле стланик. С севера медленно широким неохватным фронтом подступали снеговые тучи.
На рассвете, выйдя из чума, Аханя увидел над орлиным гнездом двух парящих кругами орлов. Кружились они долго. Затем медленно, как бы неохотно набрали высоту и, тяжко взмахивая мощными седыми крыльями, полетели на юг.
Приложив ладонь к глазам, Аханя напряженно и задумчиво смотрел вслед улетающим орлам, пока они не скрылись из виду, и на душе у него было неспокойно, тревожно… Раньше он провожал орлов не так — он был уверен, что они вернутся сюда с первым весенним теплом, теперь такой уверенности не было…
На четвертый день после первого снега из поселка пришел Худяков.
— Чего так поздно пришел? — укоризненно спросил Долганов, когда тот, напившись горячего чая, отодвинулся от столика. — Мы уж больше полстада собрали…
— Раньше не мог, — невозмутимо ответил Худяков, принимая от Фоки Степановича папироску. — Мальму для колхоза на Студеной ловили.
— Ну и как, хорошо поймали?
— Хорошо-о! Три тыщи штук! Себе тоже немножко поймали.
— А с кем ловили-то?
— С Бабцевым. Потом под конец Логинов немножко помог.
— Значит, подработал нынче? Ну, а как там Ганя наш поживает? Как там новый завхоз Плечев справляется со своими делами? Давай рассказывай, что нового в поселке?
— Да что там рассказывать? — Худяков, раскурив папиросу, поперхнулся дымом, раскашлялся, покачал головой. — В поселке все нормально, чего там… Плечев ничего работает, хи-итрый мужик…
— Почему хитрый? — спросил настороженно Фока Степанович.
— А как же не хитрый? Хитрый… Иванова в отпуск на Черное море поехала на все лето, Плечев за нее остался, а тут сенокос как раз. Шефы из Магадана каждый год приезжали косить, а нынче не приехали, как назло. Плечев в Брохово — к директору рыбокомбината: дай, дескать, людей на сенокос, на колхозных угодьях косить будете, половину сена вам дадим. Не дает директор людей. Плечев ему: как же так, мы вам молоко поставляем, мы вам рыбу ловим, оленьим мясом вас снабжаем, картошку, капусту вы у нас берете, а сено помочь накосить не хотите? Откомандируйте к нам человек шесть хотя бы, мы им хорошо заплатим. Ни в какую директор! А сено-то косить надо. Плечев и говорит тогда: «Ну, раз людей не даете, тогда забирайте нынче наш нижний покос, не пропадать же ему». Сказал и ушел. А потом стал слухи распространять, что колхоз косить на нижних покосах нынче не будет…
Худяков многозначительно подмигнул пастухам, помолчал, попыхал дымом и, понизив заговорщически голос, продолжал:
— Ну вот, распустил он слухи, что колхоз отдает нижние покосы рыбокомбинату. Вскоре рыбокомбинатовские косари приехали на покосы и давай косить! Плечев подъедет к ним, из-за кустов понаблюдает — и назад тихонько. А те косят! — Худяков опять подмигнул пастухам, усмешливо скривил губы. — Накосили дуралеи двенадцать стогов! Плечев молчит. Подмерзла дорога, рыбокомбинатовские к сену на тракторах подъехали, два стожка хотели увезти. Плечев тут как тут: «Вы зачем наше сено воруете?» — «Как ваше? Это наше! Мы косили!» — «Косили вы или не косили, а угодья эти наши, и вы не имели права на нашей территории косить. Вот как! Ну, раз уж произошла такая ошибка и вы по незнанию в наши угодья залезли, так и быть, мы заплатим вам за сено по высшим расценкам, но половину сена вы нам уступите». Директор хотел судиться, да Плечев его надоумил: «Ты, — говорит, — на наши покосы залез без письменного нашего согласия, и за это тебя же суд и осудит, а сено все будет наше, и мы вам в таком случае ни копейки не заплатим. А без суда решим полюбовно: половину сена забирайте, а за другую половину получите денежки…» Тому деваться некуда — пришлось согласиться. Однако спрашивает Плечева: «А почему ты не остановил моих косцов, когда они косили?» — «А я их не видел…» Вот так и накосил Плечев сено колхозу. А ты спрашиваешь, почему хитрый!
Пастухи долго разбирали поступок Плечева и наконец пришли к одному выводу: может быть, он действовал не очень честно по отношению к директору, но для колхоза принес пользу, и особенно благодарны должны быть Плечеву колхозные коровы — не подыхать же им от голода!
Вот уже все поселковые новости рассказал пастухам Худяков, но главную страшную новость все никак не может объявить, прячет глаза от вопрошающего взгляда Ахани. Не зря Ганя, прощаясь в прошлый раз, крепко обнял Аханю, чего раньше никогда не делал, не зря в тот день Аханя ходил грустный и подавленный. Пастухи тогда не придали этому значения: взгрустнул старик, провожая брата, — дело обычное. Не сказал тогда Ганя пастухам о своей страшной, неизлечимой болезни, одному только брату сказал. Оттого и смотрит сейчас Аханя на Худякова с таким напряжением, но тот ничего не говорит о Гане, умышленно не говорит — значит, вести привез очень плохие. Аханя опустил голову и молча обреченно ждал.
Николка между тем тоже вспомнил о Гане и весело спросил у Худякова:
— Ну, а как там Ганя наш поживает? Обещал прийти — не пришел…
— Вздрогнул Худяков, втянув голову в плечи, обращаясь к сидящему с опущенной головой Ахане, тихо сказал:
— Нет теперь Гани…
— Что, наверно, на Маякан уже ушел? — допытывался Николка.
— Умер Ганя, — по-прежнему обращаясь к сгорбившемуся старику, еще тише сказал Худяков. — Рак у него был, рак печени. В Магадане операцию ему сделали… Ничего не помогло.
— Что ты говоришь? Как это умер? Он обещал в гости… — Николка осекся, только теперь до него дошел смысл сказанного.
Он испуганно замер, пораженный этой страшной вестью, хотел еще переспросить Худякова. Но нет, не ослышался он — Ганя действительно умер! Добрый, неунывающий Ганя умер, совсем умер, и никогда, никогда его больше не будет, и не сможет Николка подарить ему ни бинокля, ни часов, ничего уже не нужно Гане…
Пастухи, притихшие, скорбно смотрели на оцепеневшего от горя Аханю, на его низко склоненную седую голову. Улита, как и другие, ничего не знавшая о Ганиной болезни, всплеснув руками, тихо взвизгнула, заскулила, запричитала, торопливо, невпопад крестясь и покачиваясь из стороны в сторону.
Успешно закончив корализацию, пастухи откочевали в места зимних пастбищ…
В бригаде осталось только четверо пастухов: сам бригадир, Аханя, Костя и Николка. Хабаров уехал в Уссурийск сдавать экзамены, Фока Степанович вместе с Татьяной взяли отпуск, ушел из бригады Худяков.
После корализации оленей Долганов ходил довольный. То и дело шутил с Николкой, задавал ему вопросы, часто совсем дурашливые:
