Виктор Курочкин - На войне как на войне (сборник)
— Так вот, товарищи колхозники, надо кандидатурку.
Колхозники зашумели:
— Чего там кандидатуру! Не надо. Пускай остается Ремнев. Лучшего бригадира не найдешь.
— Товарищ председатель, Илья Фомич, дозволь слово, — послышался робкий голос.
Филимон Петрович вытянул шею и увидел Филиппа в шапке с завязанными ушами. Он стоял, подняв кверху рукав полушубка.
— Я туда не полезу, — махнул Филипп в сторону президиума, — я прямо отседова скажу. Я вот что скажу. Правду говорит Стульчаков…
— Стульчиков, — нажимая на «у», поправил Филимон Петрович.
— То есть товарищ Филимон Петрович, председатель райисполкома, — поправился Филипп. — Правильно: бригадир — командир корабля. Он должен все усмотреть, чтоб на берег не наткнуться, людей не потопить в глыбком месте или еще там чего… А вот Антон Ремнев и хозяйственный мужик, а тут-то и недодумал, не пошевелил мозгой. Опалубку в мерзлую землю совать нельзя, это факт. А только выход есть: нешто нельзя землю отогреть? А потом ты, Антон, больно прямой человек, язык у тебя как бритва. Нешто можно такие слова в глаза самому товарищу Стульчикову говорить? Начальство все-таки… Вот что я скажу, — Филипп сел, руки у него дрожали, а лицо побагровело от волнения.
— Правильно, правильно товарищ выступает, — скороговоркой заметил Филимон Петрович и потер ладони.
Однако и после выступления Филиппа никто не называл имени нового бригадира. Колхозники сердито шумели, в углу ребята рассказывали анекдоты про Стульчикова, а девчата давились от смеха.
Тогда опять встал Филимон Петрович:
— Товарищи, мне ясно, что вы затрудняетесь подобрать бригадира. А я вижу его. Я бы вот кого рекомендовал, — и Стульчиков ткнул пальцем в сторону Филиппа. — Вот он!..
— Он у нас пастух, — возразил председатель колхоза. — Не справится он…
— Нельзя Филиппа. Такого пастуха упускать? Кому скот оставить? — загудело собрание. — Ремнев — хороший бригадир…
— Пастух! — воскликнул Филимон Петрович. — Что такое пастух? Это фигура, это своего рода тоже организатор. Нам нужно смело выдвигать способных людей на ответственные посты. Вы слышали, как он сказал? Отогреть землю! Просто и умно. Вы здесь сто человек с председателем не додумались, а он, пастух, додумался.
Выборы прошли гладко. Поднял руку один председатель колхоза, хотя трудно было понять: хотел ли он голосовать или только почесал затылок. Остальные не голосовали. Зато в протоколе записано было: «Против и воздержавшихся нет».
А бородатый колхозник Максим Хмелев, уходя, буркнул:
— По нашему председателю — хоть черного борова бригадиром ставь, раз начальство велит. Вот поглядим…
Филипп ничего не понимал и беспокойно оглядывался. Выступление Стульчикова оглушило его, лишило языка.
Придя домой, Филипп с маху швырнул полушубок на лавку.
— Ты чего развоевался? — спросила Авдотья.
— Чего! На-ка вот, понюхай, чем пахнет, — и он сунул под нос Авдотье кукиш. — На-кось, возьми меня. Кто я теперь?
— Кто ж ты? — изумилась Авдотья.
— Бригадир.
— Бри-га-дир?!
— Ну, что уставилась? — вспыхнул Филипп. — Миром выбран. Сам Стульчиков рекомендовал, — и он повел перед глазами Авдотьи заскорузлым пальцем. — Сидишь тут, горшки считаешь…
Рано утром к Егоровым заявился Ремнев. Филипп только что встал и, свесив с печки босые ноги, жадно тянул из кувшина квас.
— Ты чего так рано, Антон, аль дела какие? На-ка вот, прохладись, — и он протянул Ремневу кувшин.
Ремнев, прикончив кувшин, крякнул, вытер рукавицей губы и сказал:
— Иди, принимай хозяйство.
— Чего, какое хозяйство? — замигал Филипп.
— Бригаду.
— Бригаду? Постой, постой, — Филипп потер лоб, подергал бороду, — так это что ж, Антон, меня и взаправду бригадиром назначили… — И Филипп вспомнил о вчерашнем собрании, вспомнил и ахнул.
По дороге в правление он решил отказаться от бригадирства наотрез.
— Вот и новый бригадир, — приветствовал Филиппа председатель колхоза.
Филипп снял шапку, помял ее и кашлянул в кулак.
— Так что ж это, Илья Фомич, как же так?
— Так-то, брат, — вздохнул председатель, — принимай бригаду.
— Уволь, Илья Фомич, малограмотный я. Скотину пасти — вот это дело я понимаю.
— Не могу, Филипп, не могу. Так уж получилось…
— Нет уж, уволь, Илья Фомич, не совладать мне.
— Ничего, ничего, привыкай командовать, а мы поможем. Теперь слушай, какие работы твоей бригаде предстоят…
«Не иначе как божье наказанье», — решил Филипп и пошел принимать дела.
Когда прием подходил к концу и оставалось только разобраться с конской упряжью, приехал Стульчиков. Филимон Петрович шумно поздоровался, назвал Филиппа молодчиной. Но бригадиру от этого не стало легче. Он отозвал Стульчикова в сторону и, глядя под ноги, сказал тихо:
— Эх, Филимон Петрович, не дело, право слово, не дело. Не совладать мне…
— Ничего, ничего, товарищ Егоров… Поможем. А ты газеты читай. Мы обязаны растить людей, смело выдвигать. Трудно будет — звони ко мне. В обиду я тебя не дам, — заверил Филиппа председатель исполкома.
Эту ночь Филипп не спал. Он кряхтел, ворочался с боку на бок, поминутно вставал, курил. Авдотья тоже не спала. Она то вспоминала господа, то шептала: «С ума сошел на старости лет, совсем ополоумел».
…Прошел месяц, Филипп похудел, почернел и все чаще жаловался на слабость. Глядя на него, Авдотья тоже хирела. Частенько, облокотясь на сухонький кулачок, она с тоской смотрела на Филиппа, пока он, обжигаясь, торопливо ел.
— Замучился ты, Филиппушка… Плюнь ты на это бригадирство. Ничего тебе не будет.
— Нельзя, Авдотья, хозяйство бросить… Спросят с меня, — возражал Филипп и, отложив ложку, вздыхал: — Что-то долго Филимона Петровича не видно. А как приедет, так и скажу: «Делай ты со мной, товарищ Стульчиков, что хошь, а я больше не могу».
Но Филимон Петрович не приезжал. Он в это время отдыхал на курорте, не то в Кисловодске, не то в Крыму. Икалось ли ему там — трудно сказать, только Филипп вспоминал о нем каждый день. Встав чуть свет, он бежал в избы — давать наряд. Входя в дом, старательно обмахивал веником сапоги и, кашлянув в рукав, говорил:
— Степан, надо бы сегодня навозцу повозить.
А Степан отказывался:
— Не могу, товарищ бригадир, в город собираюсь — овцу продать, ребятишкам одежонку купить.
И Филипп соглашался со Степаном, что без одежонки ребятишкам холодно. В другом доме колхозница упрашивала бригадира оставить ее дома — белье постирать; в третьем — охали, жалуясь на боль в пояснице…
Потом Филипп шел в кладовую и принимался сортировать зерно. Заработавшись, он забывал о том, что надо бежать, просить, назначать и спорить.
В помощь Егорову председатель колхоза назначил Ремнева, надеясь, что он постепенно заменит Филиппа. Но нелегко было теперь и Ремневу. Ему частенько приходилось слышать: «Мы на таких начальников-мочальников начхали. Назначили нам бригадира — и ладно».
На совещаниях или на правлении председатель старался не вспоминать Филиппа или делал это так:
— Что-то в последнее время вторая бригада начинает сдавать.
Филипп вставал и мял шапку:
— Не слушается меня народ.
— А ты построже будь. Ты не сам работай, а их заставляй… Руководи.
— Не получается у меня, — разводил руками Филипп, — совсем народ не слушается.
Как-то председатель напомнил Филиппу о парниках. И он взялся за парники. Взялся с жаром, не жалея ни сил, ни времени. Он сам рубил лес, надрываясь, таскал бревна по глубокому снегу — к дороге. Нередко за полночь запоздалый ковшовец слышал на улице фырканье лошади, скрип снега под бревнами и хриповатый голос Филиппа:
— Эй, милая, давай, давай.
Председатель подумал, прикинул что-то и направил в бригаду Филиппа всех колхозных плотников.
Радостное и вместе с тем тревожное чувство испытывал теперь Филипп. Работы на парниках подвигались ходко — это его радовало. Начиналась оттепель, с крыш сочилась капель — и это его радовало. Но какое-то непонятное сомнение тревожило бригадира.
Наступил день, когда все было готово. Снег сгребли в огромные сугробы, на очищенной земле сложили березовые дрова.
— Завтра начнем отогревать, — говорил Филипп и улыбался, может быть впервые с тех пор, как стал бригадиром. Он еще раз обошел подготовленные срубы и, присев на березовую чурку, вынул кисет с махоркой и взглянул на небо…
Уже вечерело. На западе быстро росла зеленоватая щель, расширялась, раздвигала тучу. Над самым горизонтом медленно выплыло из тучи оранжевое солнце. Лес принял резко-лиловый цвет, мелкие облачка на небе порозовели; те, что были ближе к солнцу, просвечивались насквозь, подальше — горели ярко-красным огнем, а у самых дальних только накалились края. Бездымный пожар охватил деревню Большие Ковши. Окна, отражая лучи заходящего солнца, казалось, плавились… Но вот резко оборвался последний луч, стало вокруг серенько. Быстро стемнело. Но не так, как вчера: небо усыпали звезды… Филипп сидел как окаменелый.
