Тайна сибирской платформы - Осипов Валерий Дмитриевич
Тарьянов прервал чтение, отложил тетрадь в сторону и стал закуривать. Мы молча сидели на койках и смотрели, как доставал Тарьянов папиросу, спички, как разминал табак, прикуривал, как выпустил первое колечко голубоватого дымка, которое, постепенно растворяясь в воздухе, поплыло к открытой форточке, в которой уже брезжил ранний полярный рассвет.
— А что было дальше? — не выдержав, спросил лохматый геофизик.
— Да, что же было дальше? — услышали мы голос Ивана Семеновича.
Радист сидел на своей высокой табуретке, напряженно подавшись вперед. Его наушники лежали на столе, в них давно уже что-то попискивало, на одном из металлических ящиков мигал зеленый глаз сигнальной лампы — кто-то вызывал поселок, — но Иван Семенович ничего не замечал.
Тарьянов стряхнул пепел в консервную банку, угрюмо оглядел всех и взял письмо.
«…Добрый день, Вера! Был большой перерыв в нашей переписке. Не писал я тебе потому, что случилось огромное, непоправимое несчастье. Вот уж действительно, от радости до беды только один шаг.
Мы нанесли на карту подробный план месторождения, набили кимберлитами несколько рюкзаков и стали сплавляться вниз по ручью. Последний лагерь на «Ручье Веры» разбили в полутора километрах от места впадения его в основное русло. Отсюда нам надо было проплыть до косы — места встречи с самолетом — около двухсот километров.
Ничего не подозревая, не догадываясь о приближающейся беде, мы поставили на берегу «Ручья Веры» палатки, вытащили на берег лодки, поужинали и легли спать. Погода в тот вечер была обыкновенной: как всегда, туманилась река, слегка морозило. Мы сильно устали и не стали перетаскивать из лодок в палатки ящики с консервами и рюкзаки с кимберлитами, оставив их, как обычно, под брезентовым пологом.
Усталость была причиной и того, что никто из нас не услышал, как примерно часов в двенадцать начался свирепый осенний ливень. Мы сытно поели, настроение у всех было хорошее — трубка найдена, возвращаемся с победой.
Ливень начался часов в двенадцать и продолжался всю ночь. Мы спали — добротные стены палаток не пропустила ни одной капли.
Первым проснулся Сергей. Было шесть утра. Услышав шум, Сергей принял его за порывы ветра и хотел снова уснуть, но тут его осенило: дождь! Он поднял всех нас. Из палаток нельзя было высунуть и носу. Мы сидели, съежившись от холода, и смотрели сквозь шнуровку на сплошную стену воды, падавшую перед нами. Ты даже не представляешь себе, что это такое! Никакие тропические ливни не идут в сравнение с полярным дождем! Казалось, что все льды и снега Ледовитого океана превратились в облака и выпали дождем над нашими головами.
— Лодки! — вдруг закричал Сергей.
Мы посмотрели на берег — он был пуст. На том месте, где были привязаны наши лодки, глухо ворочался и плескался вышедший из берегов ручей. Это уже был не ручей, а бурная горная речка. По ней стремительно неслись сломанные ураганом деревья.
Неведомая сила вышвырнула нас из палаток. Не сговариваясь, сонные, полураздетые, бросились мы под проливным дождем вниз по ручью. Может быть, лодки еще не успело вынести в главное русло? Это была ужасная пытка. Ледяная грязь сводила ноги судорогами. Я приказал Тане вернуться, но она бежала вместе со всеми.
В устье ручья громоздился завал. С каждой минутой река приносила все новые и новые стволы и сучья, и они, не находя выхода, яростно лезли друг на друга.
— Смотри, лодка! — схватил меня за руку Сергей.
Внутри завала что-то желтело. Это была одна из наших надувных «резинок», это были консервы, кимберлиты, это было наше спасение. Но как достать ее?
Пока я думал, Сергей (простить себе не могу, что не успел остановить его) уже вскочил на завал и, балансируя на бревнах, полез к лодке. И тут произошло непоправимое. Деревья, словно ожидавшие, что кто-то подтолкнет их и поможет выйти из тесного устья в главное русло, рассыпались, не выдержав веса человеческого тела, и весь завал, увлекаемый освобожденной водой, с грохотом и ревом устремился в широкое русло бешено мчащей свои воды большой реки. Последнее, что мы видели, — это руку Сергея, пытавшуюся схватиться за бревно. Но на это место обрушилось сверху несколько толстых стволов, и все унеслось в главное русло.
Сейчас, несколько дней спустя, я могу писать спокойно вспоминая подробности. Но тогда мы оцепенели от ужаса. Страшно закричала Таня, всхлипнул Герман, что-то оборвалось у меня внутри. Гибель Сергея произвела на нас убийственное впечатление, мы были потрясены. Совершенно ошеломленные, разбитые, раздавленные, мы стояли в одном нижнем белье под этим страшным ливнем, и дождевые капли катились по нашим щекам вместе со слезами.
Потом я вспомнил о палатках, и мы побрели назад, не обращая внимания ни на грязь, ни на холод. Вода уже затопила наши палатки, и они готовы были вот-вот сорваться. Мы с трудом перетащили на сухое место спальные мешки, одежду, две винтовки, промокшие патроны и десятка два консервных банок, случайно оказавшихся не в лодке (накануне кто-то, к счастью, поленился отнести их). Мы могли, конечно, спасти и кое-что из вещей, например топор, который сейчас крайне необходим, но трагическая гибель Сергея словно лишила нас всех разума.
Только часа через два, немного опомнившись от потрясения, мы поняли всю серьезность нашего положения. Мы остались втроем в глухой якутской тайге. Ни топора, ни карт, ни компаса — все унесла вода.
Дождь продолжал лить. Он немного ослаб, но по-прежнему потоки воды устремлялись с небес на землю. Мы ждали целые сутки — ливень не прекращался. Тогда мы решили идти. Мы взяли одну палатку, спальные мешки, консервы, ружья, патроны и двинулись в путь.
С первых же шагов мы поняли, что до места встречи с самолетом — большой галечной косы — нам не дойти. Река разлилась по обе стороны километров на двадцать (в этом-то и заключается главное пакостное свойство якутских рек — при дождях и ливнях, вбирая в себя воду с огромных площадей, они обладают способностью мгновенно выходить из берегов и затоплять колоссальные территории). Плыть по разливу было бессмысленно: местами вода неслась с большой скоростью, образуя воронки и завалы, местами же стояла неподвижно, как в заводи. Кроме того, нам было нечем и не из чего делать плот: все деревья вокруг стояли в воде.
Идти до косы пешком тоже представлялось несбыточной фантазией. Нужно было все время забирать в сторону, обходя разлив. Это удлиняло путь раз в двадцать.
В конце концов мы остановились на первом варианте. С трудом наломали каких-то мокрых толстых прутьев, разорвали одну палатку, связали что-то наподобие дна от старой плетеной корзинки и поплыли, отталкиваясь палками от вязкого дна. Это была сплошная пытка. Когда я привезу это письмо и ты будешь читать его, ты даже не сможешь представить себе и одной тысячной доли наших мучений.
Первый день мы «подгребали» к основному руслу. Ночевали на воде. На второй день нас понесло. Все время приходилось остерегаться столкновений с большими деревьями, плывшими по реке, — вернее, с их корневищами. Наш утлый «плот» они могли бы перевернуть, в два счета. Сначала мы хотели укрупнить наш «дредноут» за счет этих корневищ, но этого нельзя было сделать из-за завалов. Они стали встречаться через каждые два-три километра. Мы перелезали через них, проводя плот под ними — низом. Конечно, управляться так с тяжелым плотом нечего было и думать.
Подошла вторая ночь. Дождь не прекращался ни на минуту. Одежда на нас расползалась. Сражаться ночью с завалами, в кромешной темноте, под проливным дождем было немыслимо. Это значило бы идти на верную гибель. Мы стали отчаянно выгребать с главного, русла на разлив. И здесь-то на нас налетела огромная коряга — наш ветхий плотишко рассыпался на куски.
Не знаю, как мы не утонули тогда. Хорошо, что коряга зацепилась ветками за бывший берег, и мы сумели кое-как выплыть на место, где течение было потише. Я помогал Тане — она совершенно выбилась из сил. Герман плыл с рюкзаком, в котором были палатка, спальные мешки и консервы (просто не представляю, как он ухитрился не утопить все это).
