Павел Гельбак - ...И вся жизнь

— Ворюга. От горшка — два вершка, а туда же. Куда только родители смотрят?

— В милицию его, в милицию. Там дознаются, кто его научил воровать, — посоветовал парень с комсомольским значком на борту пиджака.

— Что за шум, — весело сказал Анатолий, — это мой пацан. Я его и попросил подержать пальто.

— Тогда другое дело, — разочарованно произнесла женщина и отпустила мальчишку.

— Извините, я подумала, — стала оправдываться девушка, протягивая Анатолию двадцать рублей, посланные отцом по телеграфу.

Воришка понял, что незнакомый парень спас его, но не до конца поверил ему. Когда вышли на улицу, он стал усиленно шмыгать носом, моргать глазами, пытаясь выжать слезу:

— Ты меня в тюрьму поведешь, да?

— Охота мне на тебя время тратить.

— Я больше не буду, дяденька.

— Как тебя зовут, племянничек?

— Сергунька.

— Лопать хочешь?

— Еще как.

— Я тоже. Пошли в ресторан.

— Я? — удивился мальчишка. — У меня денег нет.

— Угощаю, — и вспомнив Светаева, спросил: — Признавайся, любишь жаркое из охотничьих собак?

— И котлеты тоже.

Старшие Ткаченко не пустились в пляс, когда на пороге квартиры появился Анатолий со своим подопечным.

— Как же это ты так, Толечка?

— Толечка, Толечка, — перебил жену Павел Петрович. — Кому нужны его объяснения… Такого позора…

— Дурак я, и сам это понял, — склонил голову Анатолий, — устраивает тебя такое признание? Или, может быть, мне пасть на колени? Впрочем, вместо одного дурня, ты видишь теперь перед собой полтора. Вот и его я к вам притащил.

— Боже мой, — всплеснула руками Тамара Васильевна, — а это еще что за явление? Да на нем ни одного чистого местечка нет.

— Отмоем, мамочка. Познакомились мы на почте в Морском, в момент, когда сей гражданин пытался совершить поступок, явно не совместимый с моральным кодексом советского человека.

Более подробный разговор состоялся за обеденным столом. «Сей гражданин» после того как был отмыт в ванной, облачен в чистое белье Анатолия и его свитер, сиял словно шар на новогодней елке. Закончив единоборство с двумя котлетами и жареной картошкой, гость удовлетворенно заявил:

— Я уже сыт.

— Раз сыт, тогда будем знакомиться, — предложил Ткаченко-старший, — меня зовут Павел Петрович, можешь называть дядей Павлом.

— Дядей? — удивился гость и ткнул пальцем в Анатолия, — он — дядя, а ты — дедушка.

За столом засмеялись. Павел Петрович кивнул в сторону жены.

— Вот она — бабушка Тамара.

— Нет, — замотал головой гость, — тетя. Бабушка — это когда старая, а тетя молодая.

Тамара Васильевна рассмеялась:

— Съел, старый дед?

— А ты, оказывается, пацан, дипломат.

Мальчишка замотал головой:

— Не угадали. Сергунька я.

— Значит, Сергей-воробей будем тебя звать.

— Это только мальчишки так дразнятся, — беззлобно заметил тот, — папа меня всегда Сергунькой называл, а мать, как пьяная напьется, «обормотом» прозывала, а когда заплачет, то «горем сирым»…

— Где же твои родители? — спросила Тамара Васильевна.

— Отец помер, а мать спилась. Вот и загудела в дальние края, как чистая тунеядка…

Чудовищно, страшно звучало в устах мальчика «чистая тунеядка» в соседстве со словом «мать».

История, рассказанная Сережей с пятого на десятое, потрясла взрослых. Коротко она сводилась к следующему: потеряв мужа, мать Сергея утратила человеческий облик. Начала пить, а потом и вести безнравственный образ жизни. Мамины «гости», пьяные драки, скандалы не давали мальчику возможности учиться, нормально развиваться. Вмешались соседи, милиция. Дело кончилось судом. Мать лишили родительских прав, выслали из города. Суд не обошел вниманием и мальчика. Было решено направить его в школу-интернат. Но это решение почему-то не выполнили. Из детской комнаты милиции хотели послать его в детский дом, но тоже что-то не получилось. Тем временем недобросовестные соседи оттяпали у мальчика комнату, а его выгнали на улицу. Бездомный, предоставленный самому себе, Сережа бродил по улицам Принеманска, попрошайничал, стал понемногу воровать. Потом решил повидать свет. Ездил «зайцем» на автобусах, поездах, так очутился в Морской, где и встретился с Анатолием.

— Черт знает что! — возмутилась Тамара Васильевна.

— Как же у нас такое могло случиться? — недоумевал Анатолий.

— Ты возьми и разберись, — посоветовал Павел Петрович. — Ты журналист, а это обязывает. Кому, как не тебе, встать на защиту мальчика, обиженного чиновниками.

— А я имею право, — спросил Анатолий, прямо глядя в глаза отцу, — после всего, что сделал?

— Это решат в редакции. Думаю, что пока еще не выгонят.

Сергунька привел Анатолия к большому серому дому:

— Вот здесь на втором этаже мы и жили.

— Какая квартира?

— Двенадцатая, — ответил мальчонка, — только я туда не пойду. Ну их!

Несмотря на то, что еще не начало смеркаться, дверь отпер заспанный мужчина лет под сорок, из-под майки торчали густые рыжие волосы.

— Вам кого? — недоуменно уставился он на Анатолия.

— Здесь жил мальчик, по имени Сережа…

— Может, и жил. Сейчас не живет.

— Я из редакции, — представился Анатолий, — хотел бы с вами поговорить…

— О чем говорить, — глаза рыжеволосого беспокойно забегали. — Мальчишка, видно, вслед за матерью в тюрьму угодил, а если речь идет о комнате, так у нас есть ордер, на законном основании.

Весь следующий день у молодого журналиста ушел на поиски тех дельцов, которые дали возможность рыжеволосому «на законных основаниях» отнять комнату у мальчишки. Встречался он с управдомом, заведующим райжилотделом, но толку не добился. Выходило, что ордер действительно выдан на законном основании. В комнате никто не жил, за нее никто не платил. А что касается мальчишки, какой же он квартиросъемщик в десять-то лет… К тому же было решение суда определить его то ли в интернат, то ли в детский дом.

Следующий визит Анатолий нанес в школу, где учился Сережа. Его здесь хорошо помнили, и учительница третьего класса, которая учила мальчика, и директор школы.

— Да, мальчишка был способный, — сказала учительница, — но влияние семьи, конечно, сказывалось. Я встречалась с его матерью. Падшая женщина.

— Что же сталось с мальчиком, почему он не ходит в школу?

— Было решение суда перевести его в интернат, — ответил директор школы.

— И он теперь там учится?

— Помилуйте, — поднял руки директор школы, — у меня шестьсот учеников, не могу я о каждом помнить.

— Ну, а вы? — спросил журналист учительницу.

— Что я? Он больше в моем классе не учится.

Директор посоветовал обратиться в городской отдел народного образования. Они принимали решение о переводе Сережи в интернат.

В гороно распределением ребят по интернатам занималась женщина лет пятидесяти с добрым материнским лицом. Когда Анатолий вошел в кабинет, женщина приветливо улыбнулась, показала рукой на стул, а сама продолжала разговаривать по телефону.

— Что сказал врач? — спрашивала она в трубку. — Нет, нет, пусть ни в коем случае не встает с постели. Мало ли, что нет температуры. Приду, сама посмотрю. Спроси у Сашеньки, что ему купить… Хорошо, обязательно куплю.

Трубка положена. Женщина объясняет:

— Внучок заболел, беспокоюсь. Чем могу быть полезна редакции?

Анатолий называет фамилию Сережи и просит объяснить, почему его не устроили в интернат. Женщина листает толстую книгу, тихо повторяя фамилию мальчика.

— Вспомнила. По указанию заместителя председателя Принеманского горисполкома товарища Петрило на это место в интернат мы послали девочку, родители которой не имели возможности ее содержать. Кажется, у них не было квартиры, только приехали… Мальчика направили в детский дом.

— Какой?

— Не скажу. Детскими домами занимается другой инспектор, Вера Ивановна, ее кабинет тридцать второй, направо по коридору…

Вера Ивановна помнила, что с ней говорили об устройстве мальчишки в детский дом. Она позвонила в несколько детских домов… В тот момент не было мест, но обещали…

Заведующий гороно, выслушав рассказ журналиста о судьбе Сережи, возмутился:

— Безобразие, бюрократизм. Какое бездушие! Будьте уверены. Я строго взыщу с виновных!

На прощание завгороно еще раз пообещал наказать виновных, а вопрос об устройстве мальчика в интернат, — сказал он, — можно считать решенным.

В воздухе пахнет грозой

2 марта

«Люблю грозу в начале мая…» В редакции, по-моему, грянет гром в начале марта. Новый главный начинает показывать коготки. До сих пор он лишь приглядывался, принюхивался. Сегодня же произнес, так сказать, программную речь. И она прозвучала предвестником близкой грозы! Главный сказал, что журналиста прежде всего отличают от людей других профессий глаза. Он смотрит на мир широко раскрытыми глазами. В «Заре», по его наблюдениям, кое-кто настолько постарел, что разучился удивляться, ленится раскрыть глаза, чтобы бросить хотя бы мимолетный взгляд на окружающее. Некоторые товарищи ко всему привыкли, не в состоянии взорваться, увидев несправедливость, зубами схватить за горло бюрократа. Всякому, обожающему покой, следует найти более спокойную работу, чем работа в редакции ежедневной газеты.