Владимир Рублев - Семья
Клубенцов шагал молча, что-то обдумывая... Они шли из больницы, где от Валентина только что узнали, что такой приказ действительно был.
— Боится ответственности, — прервал, наконец, молчание Клубенцов. — В этой истории могут быть две версии: первая — это то, что Тачинский исходил из благих намерений, создавая особое обеспечение циклующейся лавы за счет других участков. Ну, а насчет второй версии я пока что не уверен, она граничит с преступной халатностью. Даже и в том случае, если бы не произошел обвал, нарушилась бы нормальная угледобыча на других участках.
— Неужели Тачинский не знал этого?
— Вот об этом-то я и думаю...
...Вскоре из треста выехала специальная комиссия для расследования причин обвала. Но единственный, кто мог подтвердить слова Валентина о распоряжении Тачинского — Варавин, месяца два уже работавший начальником добычного участка, где произошел обвал, сказал, что такого приказа не было.
— У меня об этом от главного инженера бумажки нет? Нет! А слова к делу не пришьешь, — заявил он. — Может, и говорил он, да разве все упомнишь?
13
До начала октября Галина каждый день бывала у Валентина, в больнице к ней привыкли и частенько разрешали оставаться у его постели на два-три часа. Доктор, делая обход и заставая Галину в палате, шутливо ворчал:
— Ну, Астанина мне больше лечить не приходится, у него свой врач теперь есть.
Осмотрев Валентина, он каждый раз с удовольствием произносил:
— Хорошо, очень хорошо! Вас, Астанин, за последнее время не узнать.
И действительно, в глазах Валентина теперь не угасал трепетный огонек радости, и едва ли кто узнал бы теперь в нем того бледного, худого юношу, каким он был полмесяца назад.
Временами, правда, Валентин, ожидая Галину, вновь беспокоился, о чем-то тяжело вздыхал, а однажды, не выдержав, сказал ей.
— Боюсь я, что все это обман.
— Что обман?
— Ну... вот то, что ты радуешься вместе со мной, говоришь, что сильно меня любишь... А за что меня любить, ведь я сейчас не такой, как все.
— Не надо, Валя... Если ты меня любишь, то поверишь мне.
— Я люблю... но...
Галина не дала ему договорить, она наклонилась к нему и прошептала:
— А за что?
Он украдкой притянул к себе ее голову и, поцеловав, также тихонько шепнул:
— За то, что ты есть ты... Всю тебя люблю.
— А почему же мне не веришь? — Галина, задумчиво глядя ему в глаза, заговорила: — Вот уехал ты, мне было тяжело, но я не понимала, почему ты уехал. Думала, чтобы сделать мне побольней... Но когда узнала, как ты живешь, услышала о тебе многое от Ивана Павловича, когда он приезжал к нам, я вдруг подумала, что у тебя какая-то своя правда, свой взгляд на жизнь, которого я не поняла... И поняла еще, что ты сильнее, крепче меня в жизни, что я... должна тебя слушать... — Она низко-низко наклонилась к нему: — Ты понял меня?
Он радостно, успокоенно закрыл глаза и кивнул головой: понял, да.
...В первых числах октября Галина ушла в роддом, который находился в том же здании, что и больница, но только с другой стороны*
Вечером к ней пришла Тамара.
— Я только сегодня узнала, что ты приехала. Я ведь замуж вышла за главного инженера этой шахты. — Она с любопытством оглядела фигуру Галины и продолжала: — Другая ты стала, Галинка. Нехорошая... Любит тебя Валентин такую?
— Любит...
— А что ему не любить, он же теперь инвалид, за тебя обеими руками будет цепляться.
Щеки Галины вспыхнули:
— Это наше дело... — отвернувшись, тихо произнесла она.
— Да ты не обижайся. Я ведь просто так, пожалела тебя. А мы с Марком скоро в город уедем жить... Ты и сама посуди — мы люди культурные, образованные, что нам в этом захолустном поселке?
Галина оправилась от смущенья и насмешливо взглянула на Тамару.
— Вы — люди культурные, вам здесь делать нечего... А другим? Разве они хуже вас, те, кто живет здесь по полжизни, кто здесь родится и умирает?
— Зачем сравнивать, Галя, нас со всеми? У Марка высшее образование, он очень ценный работник. Должны же ему дать условия для нормальной, культурной жизни?
— Эх, ты! — усмехнулась Галина. — Все тебе надо «культурной жизни», все ты ищешь, где получше.
— Ну, а как же, Галя? Ну, вот ты с Валентином...
— Знаешь что... — гневно прервала ее Галина. — Ты меня с Валентином не трогай.
— Подумаешь, тоже... — обиделась Тамара и повернулась к выходу. — Совсем забыла, видно, про похождения с Бурнаковым...
И вышла, гулко хлопнув дверью.
Последние ее слова больно отозвались в сердце Галины. Она подошла к окну... На мокрую, в грязных лужах, холодную, осеннюю землю наплывали сумерки. Неуемный ветер пригибал голые, печальные ветви берез и черемух, раскачивал телефонные провода и, схватывая омертвевшие желто-бурые листья, бросал их охапками в канавы и рытвины.
Неужели и Валентин поверил в эту сплетню? Какой кошмар!
Галина глубоко вздохнула, отходя от окна. Внезапно ее, словно током, пронзила резкая боль, она схватилась за спинку кровати, подумав: «Ну вот, это и есть, наверное, роды...» А боль усиливалась, становилась все нестерпимей, в глазах поплыли темные круги. Галина стиснула зубы, чтобы не застонать, но нет, это было очень трудно, она вскрикнула:
— Ой! Как все это... нехорошо.
Сколько времени продолжалось так, Галина не знала, она машинально отмечала, что в комнате вспыхнул свет, забегали сестры, ей что-то говорили, куда-то вели, она просто изнемогала от раздирающей боли, уже плохо реагируя на нее. Но вот резь стала совершенно невыносимой, хотелось кричать, но в сердце что-то словно оборвалось.
Когда она очнулась, было странно легко... Кто это кричит? Неужели все кончено? Это он, он — ее сын — кричит? Она хотела сказать:
— Дайте его сюда... — но язык никак не повиновался. И все же Галина знала: это он, ее сын! Он родился... Лицо ее озарилось слабой счастливой улыбкой.
14
...Мрачный, полный невысказанных гневных слов, шагал Тачинский к дому. Сырой, пронизывающий ветер хватал его за полы пальто, отбрасывая их в стороны, заползал за воротник, хлестал ледяными струями в разгоряченное лицо, но он, сжав зубы, ушел в тяжелые думы... Сегодняшний случай, когда этот молокосос Комлев взялся критиковать его, опытного, заслуженного инженера, явился лишь дополнением к целой цепи маленьких и больших неудач... В переводе в город было вежливо отказано: «причин к тому», видите, ли «не находится»... Потом эта волокита с обвалом... Виноват опять же оказался он, главный инженер... Не нравится им, когда он заявил, что цикличность — пустая затея, если не создать особого обеспечения циклующейся лавы. Они стоят «за общий подъем», а где же найти силы для этого так называемого «общего подъема», если более десяти лет шахта жила исключительно за счет «дней повышенной добычи», и невыполнение плана стало прочной хронической болезнью?.. Спора нет, им удалось добиться небольшого перелома, шахта вышла из прорыва, но это не значит, что нужно сломя голову бросаться снова вперед... Положение сейчас неплохое, ну и сидели бы смирно, пока все хорошо.
Тачинский дошел до дому, но заходить в комнату не захотелось, и он снова зашагал по темной улице... Да... Жизнь складывается не так, как мечталось... И причиной тому — эти «новаторы», явившиеся на шахту несколько месяцев назад: Клубенцов, Шалин, а вместе с ними и десятки местных, которые нашли поддержку у нового начальства: Комлев, Коротовский и прочие... Единственный выход — перевестись работать в город — был теперь в тумане, в тресте явно не одобряют его перехода... А Тамара настойчиво требует перевода в город.
— Где же твой авторитет опытного и ценного работника? — насмешливо заявила она вечером. — Я не желаю больше жить в этой деревне... Видно, ты хорош только на обещания.
— Замолчи, Тамара, — сурово перебил ее Тачинский, хотя понимал, что по-своему она права. — Мне сейчас не до обещаний...
— Как ты смеешь? — вдруг зарыдав, крикнула Тамара. — Ты наобещал мне горы, разрушил нашу дружбу с Аркадием, а теперь тебе дела нет до меня? Подло, подло!
Она бросилась на кровать и, рыдая, уткнулась в подушку.
Вспомнив об этом, Тачинский нахмурился и, остановившись, долго прикуривал на ветру папиросу. Ветер срывал огонь со спичек, не давая ему разгореться.
— А, черт!
Тачинский далеко отшвырнул от себя папиросу и зашагал дальше... Да, жизнь с Тамарой тоже не получается... Тогда, когда он упрашивал ее выйти замуж, ему казалось, что все будет хорошо, едва они сойдутся. Уже теперь, через полмесяца, стало ясно, что загаданное не осуществляется.
...Рядом, во дворе, залаяла собака... Тачинский остановился и, вглядевшись в очертания домов, вздрогнул: он стоял в десяти метрах от дома Татьяны Константиновны... Здесь в былые времена ему всегда было хорошо: с него никто ничего не требовал, он был здесь полным хозяином... Но разве это только прошлое?.. Таня и сейчас еще любит его... А что, если?..
