Берды Кербабаев - Небит-Даг
Не догадываясь, что все вокруг полны самой искренней благожелательности, Нурджан сидел, прячась за чужие спины, не поднимая глаз. Ему казалось, что все глядят только на него. Геолог, конечно, удивляется его нахальству — пробрался, дескать, в такое общество и сидит как пень. Жена Човдурова убеждена, что он недостоин Ольги и надел хороший костюм, чтоб хоть как-нибудь скрыть свое невежество. Сам начальник конторы, наверно, завтра сделает внушение Андрею Николаевичу за то, что тот сажает за один стол с ним такого ничтожного юнца. Но тяжелее всего выдержать взгляд брата, в нем не укор, а негодование. Кажется, он говорит: «Знал бы, что увижу тебя здесь, не пошел бы даже по этой улице! Сафроновы, конечно, люди добрые, но не стыдно ли ждать от них подаяния? Тебе ли владеть сердцем Ольги? Оно у нее широко, как река, твое — узко, как отверстие штуцера. Из-за любого пустяка ты кипятишься, грубишь. Она по доброте позвала в дом, а ты и рад! Как говорят: «Собачьи глаза дыма не видят…»
Погруженный в мрачные мысли, Нурджан не заметил, как наполнили бокалы и рюмки, как подали горячие блюда, как завязался оживленный разговор. Почти все за столом были давно знакомы и понимали друг друга с полуслова.
Тамадой выбрали Султана Рустамовича.
Он не отказывался. Он любил этот дом, хозяина считал лучшим своим другом и уважал хозяйку. Он встал, поднял рюмку и, отведя маленькую руку в сторону, поглядел на коньяк, любуясь его коричневато-золотистым цветом.
— Друзья! — сказал он, и Нурджан, очнувшись, стал слушать, переходя попеременно от мрачного уныния к безудержному ликованию.
— Не удивляйтесь моему вступлению, — продолжал Султан Рустамович. — Хочется напомнить о том, что мы живем в счастливое время… В стране, где уничтожена национальная рознь. Поглядели бы вы на национальный состав сессии Академии наук. Конечно, большинство, как и полагается в нашей республике, туркмены. Но были там и русские, и азербайджанцы, и армяне, и казахи, и эстонцы, были болгары, китайцы. Что поделаешь — я стараюсь быть молодым, но, увы, скрыть этого нельзя: я человек двух эпох. Помню, как в царской России государственная политика заключалась в том, чтобы разжигать отвратительную слепую национальную и религиозную ненависть. Маленьким я видел в Баку ночную резню в кривых переулках, лужи крови, слышал выстрелы, вглядывался в изуродованные тела женщин, детей — армянских и азербайджанских… К черту, не надо вспоминать! Теперь в нашей стране все народы собрались, как за этим дружным столом. А молодежь даже и не подозревает, что нечто такое может препятствовать их дружбе, любви… Там, на краю стола, я вижу, сидят два таких счастливца. Давайте же, вопреки обычаю, на этот раз выпьем первый бокал за самых молодых, за самых счастливых.
Когда Нурджан понял наконец, что речь идет о нем с Ольгой, и поднялся на ноги, он так смутился, что даже пролил вино на скатерть. Не зная, как себя следует вести в подобных случаях — благодарить или молчать, в каком порядке чокаться бокалами, — он только смешно моргал черными невинными глазами. Но со всех сторон стола к нему протягивали полные рюмки, все смеялись, говорили разом, нисколько не озабоченные церемониалом. Как музыку слушая звон рюмок и бокалов, Нурджан подумал, что наша страна действительно прекрасна, уж коли такие почтенные люди пьют, как за равного, за юнца, еще не доказавшего своего права на уважение. Но приятнее всего, что и Аман так ласково сказал: «За ваше здоровье, братишка!» — и развеял все подозрения Нурджана.
Тост Сулейманова и всеобщее внимание, конечно, взволновали Ольгу. Только она не растерялась, как Нурджан, а принимала все как должное. Немножко досадуя, что Султан Рустамович бесцеремонно соединил их с Нурджаном, как молодых на свадебном пиру, она сияла от тщеславного счастья, что на минутку оказалась в центре внимания всех этих милых, совсем старых, по ее мнению, и очень серьезных людей. Ее забавляло и смущение Нурджана. Такой наивный и добродушный, что с ним всегда легко и просто.
Наконец Ольгу и Нурджана оставили в покое. Разговоры возникали и обрывались, как незакрученные нити. Султан Рустамович насмешил всех, мастерски изобразив, как на обратном пути из Ашхабада в вагоне-ресторане Евгений Евсеевич Тихомиров тщетно искал очки, уже давно сидевшие у него на носу. Тамара Даниловна не постеснялась показать в лицах, как Эшебиби пришла сватать Айгюль и заглянула во все шкафы в квартире старых Човдуровых. Нурджану тоже захотелось рассказать про Дурдыева, но он не решился подать голос. Щадя его, Ольга тоже промолчала, а было что рассказать о том, как он, рассматривая деревья в саду, поглядывал на калитку, вроде Подколесина в гоголевской «Женитьбе».
Только Аннатувак глядел насупленно, пил коньяк и мрачнел. Раздражение, накопившееся еще в Ашхабаде, искало выхода. Там, на сессии, все-таки явно возобладала сумасбродная позиция Сулейманова. Аман, ничего не понимающий в делах разведки, поверил ораторам-горлопанам. Красивые слова говорить теперь всякий умеет. У каждого своя теория, свой взгляд на будущее, только слушай. Неприятен был и короткий разговор с управляющим по поводу перехода конторы на разведку. Хорошо, что пока все осталось без последствий. Даже больше того, Аннатувак успел побывать в Ашхабаде у членов комиссии, и у него сложилось впечатление, что они — каждый порознь — прислушались к доводам и склоняются в пользу его мнения, будут стоять за временную консервацию разведки в Сазаклы.
Раздумывая обо всем этом, Аннатувак то и дело тянулся к бутылке и старался не глядеть в сторону тамады, чтобы не дожидаться тостов. А Сулейманов его не останавливал.
— …А ну, отодвиньте стулья! Шире, шире, больше места!
Только сейчас Аннатувак услышал звуки лезгинки — по-любительски храбро играла на пианино Ольга. Кум-дагский торговый работник уже шел по кругу, пошевеливая плечами, помахивая руками. Был он лыс, как булыжник, и очень молчалив за столом, до сих пор никто не слышал от него ни слова. Но вот настала его минута. Сатанинские, высоко вскинутые брови, скульптурно подпухшие веки, сверкающий ряд золотых зубов… Он лихо прошелся, выбирая партнершу и прищелкивая пальцами. Танец его с Тамарой Даниловной произвел впечатление поразительное. Все глядели на дядю как завороженные: так неподвижно было его лицо со вскинутыми бровями и золотым оскалом, и так легки и быстры движения, казалось, будто завели механическую игрушку.
После ужина приезжие гости заторопились домой — им предстояло на рассвете лететь в Красноводск. Пока хозяева провожали их до калитки, женщины убирали посуду, принесли чайники и пиалы, и все-таки разговор свернули на дела конторы, как всегда бывает, когда собираются люди, работающие в одном коллективе.
Аннатувак сидел за столом, но мысли его унеслись далеко. На лбу собирались складки, губы недовольно кривились, будто он обдумывал трудную задачу и сердился на себя, что не может решить. Временами лицо светлело, хмурые складки расходились — он, видно, побеждал какое-то препятствие. И руки, лежавшие на столе, говорили не меньше, чем лицо. Пальцы то собирались в горсть, упирались в одну точку, то приходили в движение, начинали рисовать какие-то восьмерки.
Он все-таки выпил лишнее.
Это особенно бросилось всем в глаза, когда Ольга стала собирать со стола бутылки с ижевской водой. Човдуров вдруг вскочил и торопливо сгреб пять-шесть бутылок, поставил их в круг на столе перед собой и только тогда сел и рассмеялся:
— Вот сколько воды у нас для разведки в Черных песках! — сказал он, глядя на бутылки.
Все поглядели с удивлением. Пожалуй, только Аман понял, что означает загадочная фраза. Это было продолжение спора с той русской женщиной-гидрогеологом. Он быстро подошел к другу и склонился, положив руку на его плечо. Что он шепнул, никто не расслышал, но все услышали, как залихватски громко крикнул Аннатувак:
— А эта бабенка из Ясхана, видно, вскружила тебе голову! Будто она там не воду качает, а коньяк!
При этих словах Аман, не говоря ни слова, вышел на веранду. Ему не хотелось сегодня ни ссориться с этим неистовым человеком, ни усовещивать его. Он невольно слышал, что делалось в комнате, дверь осталась полуоткрытой.
— Вы хотите скомпрометировать политику партии!.. — доносился отрывистый голос Човдурова. Было ясно, что он задирает геолога, а тот молчит, избегает скандала. — Легко приспособили большие тезисы к маленькому делу! Да, к очень маленькому… Сами вы, Султан Рустамович, человек очень маленький… хоть и Султан…
— Эк вас развезло, молодой человек, — послышался ленивый голос Сулейманова.
Аман понимал, что умный человек хочет обратить в шутку неприличный разговор. Но Човдурова, видимо, раздражала невозмутимость противника. Теперь он кому-то, может быть жене, объяснил всю глупость врагов:
— Им сказали: удой молока увеличьте! А они рады стараться: быков начали доить!
