Иван Акулов - В вечном долгу
— Вы лучше о строительстве в колхозе расскажите, — воспользовавшись паузой в речи оратора, вставил Верхорубов и вполголоса присказал: — Тоже мне указчик. Я такому указчику угольков вот под щеку.
— И о строительстве скажу. За этим собрались.
Пятым или шестым по счету слово попросил Трошин. Он не стал подниматься на помост, где высилась украшенная фанерным гербом трибуна, а стал перед передним рядом и, весь какой-то колючий, взъерошенный, сердито произнес:
— Совсем не думал я выступать, да вот Виктор Сергеевич Неупокоев уж больно задел меня своей парикмахерской критикой. Критикует Верхорубова, и справедливо критикует, а сам то и дело спрашивает: «Вас не беспокоит, Иван Иванович? Вас не беспокоит?» Брить надо Верхорубова, чтоб его слеза прошибла. В самом деле, он или должен отказаться от своих методов руководства, или уйти с председательства. В настоящее время Верхорубов, как топляк, мешает нам. Держится он стрежня, вроде бы со всеми по пути, а всплыть не может, и чокаемся мы с ним, и кое у кого бока трещат.
Сухие щеки Верхорубова подрозовил румянец, а немного выпуклые глаза остекленели от негодования. С несвойственной ему поспешностью предрика вскочил, вздрагивая тонкими губами, выкрикнул:
— Я не пойму, мы тут говорим о строительстве в колхозах или моем голову Верхорубову. Слышите…
— Моем не только голову, но и кости, — спокойно продолжал Трошин, — и вымоем и высушим, чтобы он полегчал и всплыл. Месяца полтора никак тому приехал к нам в колхоз Верхорубов, узнал, что мы решили двум колхозницам за счет колхоза выстроить дома и подвезли им лес, ничего не сказал, будто бы согласился, а на самом деле приказал управляющему банком не давать нам ни копейки ссуды, и банк не дает.
— И не даст, — со злорадством сказал Верхорубов. — Не даст. Не научились еще распоряжаться государственной копейкой. Не дорожите…
— Иван Иванович, — попросил Капустин, — дайте же человеку слово сказать. Ведь вас никто не прерывал.
Верхорубов умолк, как нахохлившийся воробей, еще выше поднял свои подстеженные плечи, злым и продолжительным взглядом смотрел на Трошина. А тот — это особенно оскорбляло Ивана Ивановича, — не глядя на предрика, будто и не было его тут, говорил свое:
— Знаете, мы недавно вернулись с областного совещания передовиков сельского хозяйства. И там, на совещании, я с нашей свинаркой Клавой Дорогиной урвал время, съездили в этот знаменитый колхоз «Восход». Много я о нем слышал. Ничего не скажешь, хороший колхоз. Богатый. Постройки все каменные, под шифером, с водопроводом. В свинарнике, взять, стены побелены, тепло, сухо. На окнах даже шторочки висят из бумаги. Петушки да курочки на них ножницами выстрижены. Для свинарок красный уголок отгорожен с радиоприемником и все прочее. Мы и во сне не видели такого…
— А я вас на что ориентирую? — взбодрился Верхорубов.
— Однако скажу, колхоз тот хваленый был бы куда крепче, если бы в нем душевная забота о людях была. Хотя бы о тех же свинарках. Свинарник, коровники, склады, даже пожарница в селе складены из кирпича, как на картинке все, а люди живут в хибарках, крыши прогнили, упали, окна подушками да тряпками заткнуты. Ворота и заборы — все напрочь истоплено. Словом, кругом бегом. Начальство вот такое, как Верхорубов, приедет в колхоз — и на свинарник. Гости ли какие случатся — опять на свинарник. Председатель колхоза Соседин в героях соцтруда ходит. А народ от такого героя бежит. За последние пять лет в колхозе была сыграна одна-единственная свадьба. Я за хорошие свинарники, но и за добротное человеческое жилье. Это нынешний курс партии, и я думаю, верно понимаю его, этот наш курс.
— Неверно. Совсем неверно. Слышите, перестаньте приспосабливать политику партии под свои потребительские цели.
— Товарищ Верхорубов, — опять остановил предрика Капустин.
— Товарищ Верхорубов…
— Ну что вы: Верхорубов да Верхорубов. Чего это вы рот затыкаете Верхорубову? Я пока еще член бюро и обязан сказать…
— Иван Иванович, ты в обсуждаемый вопрос вносишь столько нервозной шумихи, что невольно хочется напомнить тебе, что криком изба не рубится.
По залу прошел веселый шумок.
Верхорубов обеими руками за отвороты поправил на себе пиджак, высоко поднял свои плечи и все время сидел молча, обозленно сознавая, что Неупокоевы и Трошины, да и другие председатели колхозов, прежде лишь покорные исполнители, вдруг почувствовали силу, осмелели и работать с ними становится труднее день ото дня. Слова не примут без пререкания, потому что Капустин взял моду «советоваться с низами», навадил всех не дело делать, а рассуждать. «Ой, чокнемся мы с тобой лбами, дорогой Капустин, — сердито размышлял Верхорубов. — Чокнемся, и чей-то лоб треснет. Ты прибрал к рукам все бюро, весь актив, но в области меня поймут больше, чем тебя. Не низы нас подбирают — нечего и заигрывать с ними. Я пока молчу…»
IX
Бюро окончилось в половине седьмого. На крыльцо вывалились шумной разноголосой толпой. Трошину кто-то в общем оживлении сунул в руку папиросу, и он закурил ее, закашлялся, хохоча и отплевываясь.
— «Яровому колосу» подвезло: мы за него всю дорогу отсыплем. Подвезло тебе, а Максим? — Неупокоев длинной ручищей обнял за плечи Трошина и спускался с ним шаг в шаг по ступенькам. — Слушай-ка, дорогой Максим, нет ли у тебя в запасе двух-трех тележных колес? Может, выручишь. — Неупокоев вдруг остановился и потянул за рукав пальто Трошина. — Гляди-ка, Максим, ведь это, никак, твой агроном. Да, он самый, беглец.
От машины навстречу им, в полупальто и меховой шапке, чуть сутулясь, шагал Мостовой. Все широкое лицо его в алой улыбке. Следом шел Карп Павлович Тяпочкин и тоже улыбался. Встретившись, Трошин и Мостовой без слов обнялись, потом Мостовой пожал руку Неупокоеву, а Максим Сергеевич оглядывал его со всех сторон, тыкал кулаком в его меховые бока:
— Ты посмотри, какой чертяка вымахал, Глебовна не узнает. Молодец, Алексей Анисимович. Спасибо, что приехал. Я надеялся. Ждал.
Мостового обступили со всех сторон, замкнули в круг. А Тяпочкин оттирал Максима Сергеевича в сторону и неудержимо жужжал ему на ухо:
— Захожу это я в магазин райторга, если поверишь, гляжу — знакомое обличье…
— Трошин! — позвали с крыльца. — Трошин, вернись, Капустин просит.
— Иду, иду. Ты вот что, Карп Павлович, давай вези гостя домой и сдай его на руки Глебовне. Только гляди там, ненароком не ухайдакайте старуху. А шофер пусть вернется за мной. Ну, Алексей Анисимович, крой, а дома уж мы обговорим все по порядку. Счастливенько.
Через час-полтора Капустин и Трошин вышли из райкома. Дядловской машины еще не было, и Капустин пригласил Максима Сергеевича к себе домой.
— Пойдем, угощу по-холостяцки чем бог послал. Жена вечером работает.
Сидели в большой комнате за круглым столом, пили отдающую дымом зубровку, закусывали салом, луком, солеными огурцами. Хозяин, по-домашнему без пиджака, с расстегнутым воротом рубахи, тяжелой волосатой рукой обглаживал свой голый череп, смачно жевал закуску, советовал:
— Сушилку, Максим, здесь оставь, на этом берегу. Под рукой будет, на дороге. Строительство развернулось — не упомню, когда такое было в районе. Душа радуется у меня, если слышу запах щепы. У нас, сибиряков, вся жизнь ведь была с топором. Недаром говорят, что сибиряк родится с топором за поясом. Бывало, скатают хоромину — на три поколения без ремонту. Ну как хоть народ-то глядит, Максим?
— Да ведь народ что, он так же глядит, как мы с тобой. Мы, что, не народ разве? То верно, топорики тюкают — в новинку. Другое сверлит душу…
— Опять у тебя сверлит.
— Ты бы вот, Александр, с карандашиком в руках посчитал колхозный рублик, так небось и у тебя б засверлило. Тянешь его, проклятый, а он тонкий — рвется. Вот вы сейчас жмете на нас: строй, строй, строй.
— Разве не верно?
— Верно-то оно верно. Строить — дело хорошее. Только из чего? Я уж не стал там говорить, а тебе одному ничего, скажу. Послушай. Вот государство повысило закупочные цены на хлеб, мясо, молоко и прочее. Деньги — не скажу зря — посыпались. Но какой от них толк, если государство за каждый килограмм гвоздей, за паршивую банку краски просто не знает, что взять с нас? Мы во второй бригаде свинарник шифером закрыли, так ведь — верь не верь — рублевыми бумажками дешевле бы обошлось закрыть. Ну слыханы ли такие цены! По приходам посмотришь — на людей мы вроде похожи, а по расходам — опять нищие. Когда нам дают, рубль как рубль, а когда от нас берут его — никакой цены нет. Как это называется?
— Ты погоди, не буянь. Это все еще старое наследство.
— А не есть ли это новый обход мужика, Александр? По-моему, кое-кто еще глядит на колхоз по-верхорубовски, как на коллективного частника. Ну что ты скажешь! Вот сейчас сидел со мной на бюро заготовитель. Ему, видите ли, государство продает автомобиль по одной цене, а колхозу в пять раз дороже.
