Олег Куваев - Территория
— Выше головы не прыгнешь, Илья Николаевич.
— Я не требую, чтобы вы были Спинозой или Конфуцием, Баклаков, вы не способны быть ими. Но я обязываю вас быть безжалостным и мудрым во всем, что касается золота Территории. Нам нужны перспективы, чтобы требовать деньги и деньги, чтобы развивать перспективы. Россыпь реки Эльгай — мелочь. Ваше будущее целиком зависит от этого лета.
— Вы поговорили с Куценко?
— Он будет работать так, как это положено. И больше того.
— Спасибо.
— Идите, Баклаков. Идите и выполняйте. Желаю удачи. Не заставляйте меня разочаровываться в вас. В вашу силу я верю.
Будда протянул ему мягкую ладонь. Сергей вернулся в кабинет, забрал винчестер, пнул разодранный лист миллиметровки и запер за собой дверь. Повесив ключ от кабинета на щит, он зашел в «предбанник» к Рубинчику. Рубинчика не было, лишь тяжелый табачный дух висел в комнатушке. Он написал записку: «Из четырнадцатой благополучно отбыли Гурин и Баклаков. Ключ в двери, вещички завернуты в матрасы на койке. Не унывай, Рубинчик».
На другой день партия Баклакова без приключений, двумя рейсами выбросилась в район холмов Нганай. Они могли бы вылететь и одним, но хозяйственный Куценко наотрез отказался лететь без двух бочек солярки, которые он спер прямо на аэродроме.
— В солярку полезно обмакивать руки, когда моешь шлихи в холодной воде, — утверждал он. Когда Сергей предложил взять банку технического вазелина, то Куценко с обезоруживающей простотой сказал:
— А топить чем? Весновку надо в тепле проводить. Если у примуса маленько отверстие рассверлить, он на солярке как реактивный фугует.
Под базу выбрали место там, где в устье Малого Китама скалистый обрыв переходил в тундровую ложбину. Холмы защищали их от ветров с севера, в ложбинке обещал быть ранний ручей, с высоты виднелось синее и белое Кетунгское нагорье. Прямо под ними находился широкий ровный плес, где, как утверждал бешеный рыболов Боря Бардыкин, голец хватает, если в лунку просунуть палец. Он обещал прилететь к ним в конце апреля, выбросить еще солярки, притащить ящик спирта и всемирные новости в обмен на мороженого гольца.
Груда снаряжения казалась огромной из-за хаоса, где перемешались консервные ящики, рюкзаки, спальные мешки, примусы, рейки.
В первый же вечер Баклаков на лыжах вышел в маршрут на холмы Марау. Он взял кусок брезента вместо палатки, толстый кукуль из меха зимнего оленя и маленький примус. До холмов Марау семьдесят километров, и он надеялся обернуться в четыре дня.
Лыжи были плохие, он привык к хорошим, дорогим, шведским, норвежским, финским лыжам или фирменным лыжам марки «Эстония», к облегченным гоночным ботинкам. Но вскоре забытое с детства ощущение ременной петли и валенка вернулось, и он быстро пошел по застругам на северо-запад. Винчестер был с ним. Он решил не расставаться с подарком Монголова. Было хорошо идти по розовому, озаренному закатом снегу. Сзади морозно синели холмы Нганай. Редкие прутья кустов с детской весенней надеждой выглядывали из-под снега.
Баклаков заночевал в долине тундровой речки под надутым пургами козырьком снега. Немного подкопал его, ножом вырезал пару снежных плит. Получилась пещера. Брезент постелил на снег и залез в мешок, раздевшись догола. Есть и пить не хотелось, потому что тело просило работы. В мешке было тепло и удобно. Он потрогал лежащий рядом на брезенте металл винчестера и посмотрел на отрешенное небо и бледные точки полярных звезд. «Я научился соразмерять желание и реальность, — думал Баклаков. — Два года назад я не стал бы делить работу с ребятами. Я пошел бы по Большому Кольцу и тем загубил задание. Жизненный опыт в том, чтобы соразмерить желание и реальность». Он быстро заснул.
Еще не проснувшись, Баклаков почувствовал радость. Невысокое солнце вкось освещало тундру. Ночью выпал небольшой снег, снежинки лежали плоскими кристалликами на выстругах, и от их отражения вся тундра искрилась разложенным спектром света. Мягкий сверкающий ковер шел, изгибался по холмам, впадинам долин, обволакивал кустарники и заструги. Жизнь была сказочна. Если лето начинается так, значит, оно будет удачным.
Ко второй половине дня он добрался до холмов Марау. Начался такой солнечный жаркий день, что лицо Баклакова обгорело до красного цвета. Снег раскис и не держал лыжи.
К вечеру он сделал работу.
Всю ночь Баклаков шел обратно, проверяя курс по Полярной звезде, которая должна была находиться над левым плечом. Скрипел снег под лыжами. Баклаков дремал на ходу, сгорбившись, положив отяжелевшие кисти на винчестер, который висел на груди, как автомат. На базу он пришел к двенадцати дня. Было очень жарко, пот разъедал глаза.
Куценко выкладывал защитную стенку из камня вокруг палатки. Гольцы, воткнутые в снег головами, торчали как частокол. На отполированном ветрами склоне сопки маячила высоко у вершины тяжелая фигура.
— Курорт, а не жизнь, — устало сказал Баклаков, скидывая рюкзак.
— От выдает! — глядя вверх, ответил Куценко.
Гурин мчался по склону, выписывая плавные кривые. В вихре взметенного снега он набрал скорость и, изящно сломившись в бедре, замер в метре от палатки. Яркая рубашка поверх свитера, темные очки — парень с рекламы.
— На горных, выходит, умеешь? — прикрыв глаза от нестерпимого света, сказал Баклаков.
— Могем, начальник. Король Кавголовских холмов — это я.
Гурин был весел, и Баклаков подумал, что Гурин все-таки умница и с ним можно поддерживать отношения, даже будучи в ссоре.
— Ты на юг ходил? — спросил он.
— Еще как ходил! Тебя дожидаюсь, начальник. Мудрого руководящего слова.
— Чая нет, Клим Алексеевич? — спросил Баклаков.
— Как нет? — удивился Куценко. — Я вас-тебя за пять километров увидел, сразу термос залил. Во-он у стенки вас-тебя термос ждет. Это где же такое бывает: человек из маршрута, а чая нет?
Гурин отстегнул лыжи, распустил шнуровку ботинок. Только теперь Баклаков понял, зачем Гурин тащил за собой всю эту ненужную в экспедиции тяжесть. Ладно, черт о ним. Пусто как-то. Предчувствие, что ли? Какое к лешему может быть предчувствие после одного маршрута?
Гурин принес рюкзак с образцами. По его словам, на холмах Тачин он обнаружил небольшой гранитный интрузивчик. Может быть, просто верхушка не прорвавшейся вверх магмы, может быть, остаточный корень. Великолепный контакт. Готовая лаборатория.
— Значит, расчистки нужны. Возьми Вальку или Седого. Палатку, продукты. Изучи ее капитально.
— Валентин-то при деле. Шлихи учится мыть. Я ему задание выдал, — вмешался Куценко.
— Лучше Седой. Он горным работам обучен, — согласился Баклаков.
— Весна ранняя будет. Скоро снег развезет и объявится гусь, — сказал Куценко.
Ночь стояла ясная, светлая, снег подмерз. Гурин и Седой готовились к маршруту на холмы Тачин. Гурин отправлялся на горных лыжах, снял с крючков тросик креплений, чтобы можно было шагать.
— Плюнь ты на эту технику, — сказал Баклаков. — Замучаешься через километр. Возьми мои лыжи на валенках или иди как человек.
Баклаков злился. Всякие отвлекающие игрушки в рабочем маршруте он считал недопустимым, но не мог приказать Гурину, потому что у них, видите ли, ссора по личным причинам.
Гурин выпрямился и воздел руки.
— Не ведаешь, что говоришь, начальник. Два года я не вставал на горные лыжи. Что скажут мне загорелые женщины, когда я с глупой пачкой аккредитивов приеду в Бакуриани или Чимбулак? Женщины назовут меня толстым и старым. Они скажут, что мне ничего другого не осталось, как писать диссертацию. А я не хочу быть диссертантом, я хочу быть мужчиной. Эти лыжи я прятал у Рубинчика целую зиму. Чтобы их не украли, не сожгли или не переделали на нарты.
— Ладно, — согласился Сергей. — Но доставь злобное удовольствие, я посмотрю, как ты будешь писать свои повороты с рюкзаком за спиной.
— Не доставлю, — хохотнул Гурин. — У меня тяньшаньская школа.
И не доставил. С рюкзаком за спиной, описывая плавные дуги, он съехал на лед Китама и завершил все это длинной сверхпижонской дугой на слитых воедино лыжах.
— Гвадалквивир! Силен! — с неприкрытым восхищением сказал Валька Карзубин. Баклаков посмотрел на него. Он увидел, что парень, с суровой непреклонностью утверждавший, что не пьет по утрам, совсем еще мальчишка. Мир ремеслухи, электросварки, железных работ и бараков как бы законсервировал этого парня, и вот теперь он открывал новые для себя горизонты, иной стиль жизни и поведения. Управление приобрело еще одного верного кадра, которому нет уж обратной дороги в регламентированный мир заводов.
Седой уступами спустился вслед за Гуриным, и темные точки их фигур быстро исчезли.
Снегопад пришел после трех жарких парниковых дней. Куценко и Карзубин обходили песчаные косы, намечали места будущих шлиховых проб. Баклаков лазил по склонам около базы и искал позарез необходимую фауну. Он все больше приходил к выводу, что на холмах Марау, Чаиай и Тачин так называемые «немые» толщи, слои, не сохранившие окаменевших остатков биологической жизни.
