Виктор Зиновьев - Нижний горизонт
…В Бугульму Зайтуна поехала впервые — как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. — Решили, что искать родителей Маши будет Зайтуна, а Лена подежурит возле банка. По Машиным словам Зайтуна помнила, что их дом находится на улице Ленина, где-то возле музея чешского писателя Ярослава Гашека, который в двадцатые годы был красным комендантом города. Зайтуна нашла этот музей на берегу городского пруда, о котором Маша тоже упоминала, а потом принялась за главный поиск.
Она ходила по дворам и знакомилась со старушками на лавочках, расспрашивала девчонок со скакалками, просто останавливала людей у подъезда — никто не знал Маши, а имен родителей Зайтуна не помнила. Вечером в гостинице Зайтуна решила — пойдет завтра по общественным местам. Маша говорила, что очень похожа на мать, может быть, удастся узнать ее в магазине, кинотеатре, на улице…
Утром Зайтуну разбудила громкая музыка. Она распахнула окно, зажмурилась от солнечных лучей и все поняла. Как же могла забыть?! Сегодня вся Татария празднует сабантуй! Самый веселый, шумный, интересный день в году — сабантуй! Раньше татары устраивали «большой туй» в честь окончания сева, а сейчас сабантуй празднуют и в Казахстане и в Сибири, и на Урале… В детстве Зайтуна со всем классом ходила на сабантуй за деревню — мальчишки участвовали в соревнованиях, девчонки подбадривали их, а потом вместе под пышным кустом ели домашние лакомства. Жалко, что детство прошло. Скорее бы Октябрьские праздники — на целых четыре дня можно поехать домой!
В автобусе вместе с Зайтуной ехали люди с большими сумками, с гармошками. Один парень без конца играл на «хромке» «Где-то на белом свете», потом «Свадьбу» и все время задорно поглядывал на нее. На конечной остановке за городом Зайтуна вышла вслед за всеми, а парень подошел и сказал, улыбаясь:
— Девушка, пойдем с нами.
Зайтуна засмеялась и ответила, что ей некогда идти с ним. А сама смотрела туда, где за березами толпа собирала тянущиеся со всех сторон ручейки людей — там шел сабантуй.
Связанный баран уже не трепыхался — он неподвижно лежал на траве, и только красивые коричневые глаза его время от времени застилались пленкой. К рогам была привязана табличка: «Победителю соревнования». Здесь же два толстых борца, обхватив спины друг друга полотенцами, азартно пыхтели и топтались то в одну, то в другую сторону. Оба устали и вспотели, но никто не хотел сдаваться. Зрителей, конечно, не удерживала протянутая веревка — они громко кричали и показывали пальцами на барана.
Протолкавшись сквозь людей, сгрудившихся у дороги и заглядывающих через головы куда-то вбок, Зайтуна хотела перейти на другую сторону, но ее остановил милиционер:
— Погоди, красавица!
Тут раздался топот, и из-за поворота выскочило несколько всадников. Впереди почти вровень, оторвавшись от остальных, мчались две лошади — рыжая и белая. Зрители вокруг запрыгали и замахали руками. Милиционер вдруг оглянулся, присел и тоже громко закричал:
— Наши, дубовские! Семка! Давай!
Но тут же выпрямился, солидно кашлянул и сказал:
— Теперь иди, полная безопасность.
Зайтуна пропустила ораву мальчишек, на велосипедах гнавшихся за лошадьми. «Безопасность!» Тоже, скачки! Таких дохлых коней в деревне бы и седлать постеснялись. Эту рыжую Фарид бы на Бока в два счета обставил. Интересно, а на КамАЗе сабантуй празднуют?
— Кацо, махнем сапоги на штаны!
Задрав головы, люди с открытыми ртами следили за парнем в джинсах, повисшем высоко над землей. Зайтуна подошла и тоже стала смотреть. Парень иногда оглядывался вниз, показывал в улыбке белые зубы, а сам все выше и выше карабкался по шесту. Снизу сыпали советами и наставлениями. Вот парень уже поднялся к самой вершине и потянулся, чтобы снять призовые сапоги, но… намыленный шест заскользил под руками, и он стремительно съехал вниз. «И-эх!» — завопила толпа. Сапоги на вершине шеста висели обыкновенные, кирзовые, каких полно в любом магазине. Но сабантуй — это сабантуй! И вот уже кривоногий мужичонка хлопнул о землю свой выходной пиджак, поплевал на руки и стал карабкаться на шест — теперь уже парень, по-прежнему весело показывая зубы, кричит ему снизу:
— Крэпче хватай! Р-рэмнем дэржи!
Зайтуна смотрела на женщин — высоких и низких, худых и полных, одетых в крепдешин и ситец — похожих на Машу среди них не было. Не нашла Зайтуна такую женщину и возле площадки, где участники с завязанными глазами разбивали палкой банки, выкрашенные коричневой краской под горшки, и там, где на бревне колотили друг друга толстыми мешками…
Остановилась отдохнуть возле двух грузовиков, которые своими кузовами образовали сцену. Уже машинально Зайтуна оглядывала женщин, ища среди них светловолосую, с высокими бровями и тонким носом. На сцене тем временем разыгрывалась смешная история — мулле один ученик наябедничал на другого, мулла стал бить его плеткой, но у того оказалась под рубашкой стиральная доска. Мужчины и женщины вокруг смотрели завороженно, как на сказку.
Зайтуне захотелось есть, и она направилась к сколоченным из досок столам. Повариха в белом халате разливала из большого котла по чашкам салму — ну какой же сабантуй без лапши с гусятиной! И тут словно из-под земли вырос парень, что в автобусе играл на гармошке.
— Теперь никуда не убежишь! — схватил ее за руку и потащил за собой.
Как и все вокруг, прямо на траве, разложив угощения на скатерти, под кустом, сидела семья парня — мать и отец. Сначала они решили, что Зайтуна близкая знакомая сыну, потом стали бранить парня — хорошие простые люди, они думали, что Зайтуна обиделась. А парень все просил ну хоть минутку посидеть с ними. Подумалось — ведь когда делаешь людям приятное, вовсе не обязательно сообщать, что совершаешь это из вежливости. Она опустилась на траву, а родители дружно начали рассказывать, какой их Анвар добрый сын, как его уважают на мехзаводе и даже избрали в цеховой комитет комсомола. Вот только никак не может выбрать девушку, а пора ему семью заводить, из армии давно пришел. Зайтуна с Анваром смеялись, а родители все пододвигали и пододвигали пирожные, колбасу, сыр… Наконец Анвар не выдержал и сказал:
— Да что мы с Зайтуной сами о свадьбе не договоримся? Пойдем праздник смотреть! — и он вскочил, увлекая ее следом.
Зайтуна опомниться не успела, как очутилась перед щитом с нарисованными кругами, и все бросали в них мячики.
— Держи, — Анвар, не спрашивая, сунул в руки несколько мячиков.
Конечно, она ни разу в цель не попала. Анвар тоже промазал, и это Зайтуну обрадовало — не будет самовольничать. А он потянул ее к другой кучке людей. Там надел на ноги мешок и встал на старт.
— Анвар, давай! — закричала Зайтуна, когда судья махнул флажком и бегуны, как лягушки, запрыгали вперед. Все смеялись, и Зайтуна тоже. Потом они с Анваром срезали с завязанными глазами конфеты с веревки, бегом носили яйца в ложке, а потом Анвар привел ее к эстраде.
— Стой здесь!
Она подумала, что тот побежит к палаткам за лимонадом или мороженым — очень приятно быть с человеком, который о тебе заботится.
Но Анвар вдруг оказался на помосте.
— Свой номер я посвящаю гостье из поселка, нефтяников Аксу Зайтуне Шамсутдиновой! — громко объявил он.
Все вокруг зааплодировали, а люди, видевшие Зайтуну с Анваром, стали оглядываться в ее сторону. Она почувствовала, что краснеет, но не от стыда, а от удовольствия — столько людей услышали ее фамилию.
Анвар поднес что-то к губам. Зайтуна подумала — кубыз, на каких мальчишки играют, — и рядом сказали: «Да это зубанка!», а кто-то поправил: «Кобас!» Но Анвар вдруг засвистел, и она поняла, что в губах у него береста. Он щелкал, свистел, журчал, как ручей, — в общем, получалось здорово, будто пел настоящий соловей в кустах за домом. Люди хлопали и говорили: «Ай, сандугач!» И Зайтуна хлопала громче всех. Анвар поклонился и сказал:
— А эту песню я посвящаю всем девушкам, которые ждут любимых из армии.
Входишь ли ты в сад,Входишь ли ты в сад,Срываешь ли там цветы?Расстаемся мы, как сорванные цветы,Чувствуешь ли это ты?Осыпаются на ветру цветы,Сердце разрывается от тоски.
Анвар пел без сложности — не играл голосом, и мелодия проще, чем у деревенских песен, — но от его пения щемило сердце. И вдруг Зайтуне стало стыдно. Как она может веселиться, когда Фарид там даже в кино не ходит — не хочет без нее? Пишет, хорошо, что вино не продают, а то бы напился с тоски: на работе бетон носит — о Зайтуне думает, в столовую идет — ее вспоминает, вечером на курсах — ей письма сочиняет. А она?
Вернулись к родителям, и Анвар снова пел и играл на гармошке, но все уже было по-другому. Зайтуна поняла: пора уходить. Черные глаза Анвара стали совсем грустные, он сказал:
