Лидия Вакуловская - Свадьбы
Как только экономка умолкла, из ванной комнаты, помещавшейся здесь же, на первом этаже, вышел Вилли, сопровождаемый женщиной в брючном костюме и доктором в распахнутом халате. Парню, которого экономка называла «мальчиком», было лет двадцать пять — двадцать семь. Он смыл с себя кровь и переоделся, однако лицо его было изрядно подпорчено: нос распух, левую бровь заклеивал пластырь, под ней вокруг глаза проступила голубизна, еще не успевшая превратиться в лилово-черный синяк. Но даже в таком виде лицо Вилли полностью повторяло лицо его отца, господина Бауэра, сидевшего в кресле рядом с хозяином особняка.
Парень держался бодро. Он тронул себя за переносицу и, хохотнув, что-то сказал отцу, чего девушка-переводчица не стала переводить работникам милиции: и так было ясно, что сказал он что-то шутливое. Но хотя он и бодрился, госпожа Бауэр и доктор усадили его в кресло, и полковник Авдеенко спросил его, знал ли он человека, который на него напал.
Парень ответил, что не знал.
Полковник спросил, не встречал ли он в эти дни где-либо этого человека.
Парень ответил, что нигде не встречал его.
Полковник спросил, с кем из русских он знаком в этом городе.
Парень ответил, что ни с кем не знаком, кроме русской сотрудницы. При этом он, улыбаясь, указал на девушку-переводчицу.
Полковник попросил обрисовать этого человека: его возраст и характерные приметы.
Парень пожал плечами. Нет, он ничего не может сказать определенного. Он просто-напросто не разглядел его.
— Спросите, пожалуйста, о чем они говорили? — снова обратился полковник к курносенькой переводчице. — Что он сказал этому человеку и что тот ответил?
Девушка перевела вопрос и, выслушав ответ, сказала:
— Вилли спросил, что ему здесь нужно и знает ли он, что в этот дом запрещено входить посторонним? Тот сразу ударил его.
Тогда полковник Авдеенко снова обратился к сухолицей экономке: не может ли она описать этого человека?
О, конечно! Почему же? Она его хорошо разглядела! Ведь она смотрела на него из окна. Тем более что этот человек, этот бандит, не бежал, не спешил, напротив — шел очень медленно, так медленно, будто прогуливался. Он потом побежал, после того как чуть-чуть не убил насмерть мальчика. А когда он стоял у крыльца, она сразу заметила, что он уже не молод, но и не очень стар. Возможно, ему тридцать, возможно, сорок, а возможно, и все пятьдесят. Возраст мужчины труднее определить, чем возраст женщины. Она не знает, почему это так, но она уверена, что это так. Иногда мужчина в пятьдесят выглядит на тридцать, иногда наоборот. Разве можно сказать точно, сколько кому лет? У бандита большие волосатые руки и каштановые волосы. Но все-таки скорее он брюнет: при солнце самые черные волосы могут показаться светлыми. И на нем была белая рубашка с закатанными рукавами. Если вещь белая, то освещение ни при чем. Только ночью она будет выглядеть немного темнее. Больше она ничего не может добавить.
Полковник поблагодарил экономку за столь пространную речь. Видимо, ему больше не о чем было спрашивать. Помолчав немного, полковник сказал девушке-переводчице:
— Принесите, пожалуйста, супругам Бауэр, их сыну и всем сотрудникам торгового представительства наши извинения по поводу неприятного инцидента. Мы примем меры, чтобы расследовать это дело.
Девушка перевела его слова и перевела ответные слова хозяина особняка: он благодарил полковника за чуткость и участие.
Молоденький лейтенант, стоявший все это время чуть в стороне от других, у круглой деревянной колонны, подпиравшей лепной потолок, подошел к переводчице и протянул ей желтый портфель, попросив вернуть владельцу. Увидев портфель, экономка вскрикнула и стала что-то быстро-быстро говорить, указывая одной рукой на портфель, а другую руку судорожно прижимая к сухой груди.
— Это его портфель? — догадался полковник Авдеенко.
— Да, он был с этим портфелем, — сказала девушка. — Никому из здешних сотрудников портфель не принадлежит.
— Где вы его подобрали? — спросил полковник лейтенанта.
— Принесли с улицы, — ответил тот. — Наверно, бросил, когда удирал.
— Посмотрите, что там.
Лейтенант поставил портфель на столик, щелкнул замком. Вынул из портфеля картонную коробку, открыл ее. В коробке оказались женские туфли. Каждая туфля была обернута в мягкую бумагу, внизу лежал чек.
— Сегодня куплены, — лейтенант разглядывал чек. — Тридцать два рубля.
Затем он достал из портфеля меховую шапку, и в шапке тоже лежал чек.
— Тоже сегодня куплена. Чеки пробиты в одной кассе.
— Где куплены вещи? — спросил его полковник.
Лейтенант напряженно рассматривал чеки.
— Сразу не определишь, товарищ полковник, — виновато сказал он.
— Хорошо, выясним. Что там еще?
— Больше ничего, — лейтенант заглянул в портфель и для достоверности пошарил в нем рукой.
Полковник Авдеенко еще раз принес всем свои извинения, и милиция покинула особняк.
2
В этот воскресный день Тимофей Лещук уезжал домой на Черниговщину. По правде говоря, за три дня жизни в большом городе он вконец измотался — вот что значит непривычка сельского жителя! В сравнении с этим городом большое в общем-то село, где жил Лещук, выглядело заповедником тишины и покоя. А тут — стада машин, троллейбусы, трамваи, толпища народу. И все это бежит, спешит, скрипит, гудит, мельтешит перед глазами. На центральных улицах люди движутся сплошным потоком. Поток заглатывает тебя, вертит, как щепку, на широченных тротуарах, втягивает в подземные переходы, в разинутые пасти огромных магазинов, швыряет к прилавкам с очередями, толкает вверх и вниз по лестницам, и наконец — как избавление — снова выбрасывает на улицу, где ворочается все тот же неубывающий поток машин и людей. И ты все время путаешься, не туда сворачиваешь, не в тот автобус садишься, не там выходишь, лезешь с вопросами: подскажите, как проехать, где сесть, где выйти? Каждый видит, что ты «деревня», «периферия», и сам ты чувствуешь себя круглым дураком. Ну его к бесу!..
Тимофей Лещук приехал проведать дочку. Можно сказать, жена выпроводила: поезжай да поезжай, посмотри, как она там? Может, ей жить негде, может, на вокзале ночует? Может, деньги вытащили, голодная сидит? Сама-то ни за что не напишет — из принципа, из гордости.
И Лещук поехал. И приехал. Приехав же, полдня разыскивал Олю в общежитии и в шумных коридорах автодорожного института, толкался в вестибюлях и под дверьми аудиторий, где шли экзамены. И наконец нашел. Оля возрадовалась отцу, сообщила, что только что сдала на пять математику, что теперь ей осталось всего два экзамена, и сразу же хотела вести его обедать в студенческую столовую. От студенческой Лещук отказался, повел Олю с тремя подружками в ресторан, накормил их дорогим обедом.
Когда вышли из ресторана, выяснилось, что у Оли и подружек через полчаса консультация и им нужно бежать.
— Ты погуляй, папа, посмотри город, а вечером я приду к тебе в гостиницу, — сказала ему Оля. — Часиков в девять.
До девяти он так нагулялся и столько насмотрелся, что, когда очутился в тихом номере гостиницы, у него все еще гудело в голове и мелькали в глазах машины и люди.
Прошло и девять, и десять — Оли не было. В одиннадцатом часу в номере зазвонил телефон.
— Папа, ты? — услышал Лещук в трубке приглушенный голос дочери. — Насилу дозвонилась к администратору и узнала твой телефон. Ты меня не жди. Я достала одну важную книгу по химии и буду заниматься.
— Как это — не жди? — удивился Лещук. — Бери свою химию, будешь тут учить.
— Ну что ты! Ведь я в библиотеке, книгу выносить нельзя, — торопливо говорила Оля. — Я тебе снизу звоню, от вахтера. Я до двенадцати здесь буду, в двенадцать закрывают.
— Тогда приезжай после двенадцати, я спать не буду.
— Нет, ты ложись, я в общежитии останусь. У нас завтра с восьми консультация. Потом я к тебе приеду, часиков в двенадцать. Спокойной ночи. Здесь нельзя долго занимать телефон.
— Ладно, — сказал Лещук. И, спохватившись, спросил: — Ты хоть ела что-нибудь?
— Ела, ела! Спокойной ночи! — быстро проговорила Оля, и трубка умолкла.
Утром Тимофей Лещук съездил на вокзал, взял билет на завтрашний поезд. Поезд уходил в девять вечера, весь воскресный день он мог провести с дочерью.
К часу дня в гостиницу пришла Оля, на сей раз с четырьмя подружками. Троих Лещук уже знал, с четвертой познакомился. Он опять повел их в ресторан обедать. Ресторан при гостинице был на ремонте, работали только буфеты, и они отправились в «Спортивный», кварталов за шесть-семь от гостиницы.
За обедом Оля с подружками щебетали о своих делах: сколько поступающих уже срезалось на первых экзаменах, насколько уменьшился конкурс и что тяжелее будет сдавать: химию или сочинение. Расправляясь с окрошкой и отбивными, девушки ахали, охали, зажмуривались — одинаково боялись оставшихся экзаменов. Потом они весело поблагодарили Лещука за обед и снова убежали от него — в библиотеку, штудировать все ту же химию. Оля сказала, что сегодня опять посидит до двенадцати, переночует в общежитии, а завтра пусть он приходит к ней прямо с утра, они поедут на Днепр, сходят в кино, затем она проводит его на поезд.
