Елена Серебровская - Братья с тобой
— Спасибо! — сказала Маша солдату, совершенно счастливая. Это юная Сережина любовь достала ее даже здесь, в Туркмении.
Автобус тронулся. А Толик встал, вытянул тощую шею и тоже пропищал:
— Спасибо!
Всё правильно. Конечно, это был дядя Дима.
Головенка сына лежала на ее левой руке; мальчик сразу заснул, как в колыбели. Устал от прогулки, он же совсем малыш. Сыночка…
Ехала и вспоминала Сережу. Дядя Дима ее узнал еще в поезде, по паспорту, — фамилии она не меняла. Видел он у племянника и ее фотографии, знал, наверное, как Сергей любил ее. А она узнать не могла, — она его прежде никогда не встречала.
Толик спокойно спал, зажав в кулачке светло-серое крылышко.
Глава 26. Перед отъездом
В Ашхабад Маша с Толиком вернулась в субботу. В первый раз дома… Мальчик знал: дома две сестры и больная бабушка, которая очень устает. С сестрами он еще не был знаком. Маша боялась привести их в детдом и этим вызвать там ненужные и опасные толки: почему сестры с мамой, а ты в детдоме? Маша говорила мальчику, что сестры его — не в Ашхабаде, что они с бабушкой — в совхозе. На самом деле зимой 1943/44 года девочки были в городе. Но что было делать, если бабушка отказывалась брать на свое попечение третьего ребенка? Ей же действительно было тяжело. Приходилось выдумывать, сочинять.
Именно тогда Маша решила, что познакомит девочек с братом поближе к отъезду домой, в Ленинград. А пока она рассказала о нем Зое, чтобы приучить дочку к мысли о брате. Зоя посылала Толику письма с картинками. Она, конечно, удивлялась, — когда же появился братик, что она не заметила? Маша уверяла, что Зоя тогда была маленькой и просто не помнит, а мальчик был в круглосуточных яслях, а потом с яслями эвакуировался.
Зоя молчала, но в душе не очень-то верила рассказам мамы. В одну из таких трудных минут Маша рассказала ей, как Толик ее узнал. Сам к ней кинулся, обнял, назвал мамой…
— Ты понимаешь, разве можно такого маленького обижать и говорить «я не твоя мама»? — сказала Маша своей умной, уже восьмилетней дочке. — А я и на самом деле считаю себя его мамой…
Намек был прозрачным. Не слишком ли перегрузила она душу своей девочки такой откровенностью? Не проболтается ли Зоя в минуту какой-нибудь ссоры с братом, не упрекнет ли его: ты не наш! Нет, не такая она. Зоя умная не по годам. Да ведь и не сказала же Маша, что мальчик неродной. Намекнула. И этим оказала своей старшей дочке доверие, словно взрослой. Что касается Ани, та маленькая, еще глупая. Та моментально привыкнет.
Толик бегал по квартире, с любопытством осматривая всё вокруг. Маленький, смуглый галчонок со стриженной под машинку головенкой на тощей шее. Маша рассказывала ему о сестрах, о бабушке. Потом налила в корыто горячей воды, вымыла Толю и уложила спать.
Вечером заглянула Марта Сергеевна.
— Хороший мальчик! — говорила она, а сама покачивала головой, словно понять не могла, зачем это Машу дернуло взять третьего ребенка. Она принесла Толе стакан мацони, маленькую пшеничную пышку и предложила:
— Вы дайте мне, Мария Борисовна, две чистые миски. Завтра будем барана резать, так кишки и кровь я вам отдам. Вы их до дела доведете, а мне не справиться. Я ведь по хозяйству одна, никто не поможет.
У Марты Сергеевны не было детей. И хотя жила она как сыр в масле, однако любила пожаловаться на одиночество и переутомление.
Миски ей Маша дала, очень даже обрадовалась.
Нелегко приходилось ей все эти годы с едой. Людям необходимо есть каждый день, особенно детям. А что им дать?
В России в такие времена спасаются картошкой. В Туркмении она не растет, жарко ей. Растет тут земляная груша топинамбур, только мало кто ее разводит. Это высокое, метра в два, растение, на макушке — желтые лохматые цветы. А на корнях вырастают причудливой формы картошины, похожие на вычурные узкие пряники. Варишь их — пахнет смолой, елкой. Но вкусу напоминают жидкую мороженую картошку.
Еще разводили батат, но тоже очень мало. Что-то вроде африканской картошки. Клубни — удлиненные в обе стороны, варишь — фиалками пахнет. Разломаешь вареную бататину — крахмальная, сахаристая, сладкая. Только капризная, — хранить долго нельзя.
Хотелось мяса. Покупать баранину — не по карману, верблюжатину — тоже. Однажды, пополам с соседкой, купили ишака. Стояло лето, и Маша ужасалась: как же хранить мясо?
— А на солнце хранить, — сказала Марта Сергеевна.
Она не шутила. Освежеванный окорок и лопатку помогла подвесить на верхних переплетах садовой беседки. Солнце тотчас охватило мясо жаром, заклеило его поверхность, и она сделалась словно железной, — не осталось ни одного сырого местечка. Мясо висело две недели, чуть подсохшее сверху, абсолютно свежее внутри.
Вот и теперь — подарок Марты Сергеевны…
На обработку «подарка» ушла половина воскресенья. Руки Маши покраснели и совсем зашлись от крупной соли, — ею приходилось чистить кишки и требуху. Толик помогал как умел: подносил воду маленьким Зоиным ведерком. Колбас было много. Красивые, настоящие, мама говорит — как в мирное время. Правда, две из них лопнули пока варились. Одну сразу съели, вторую решили оставить до вечера. Ведь сегодня вечером приедут сестры и бабушка.
Но они не приехали.
Маша заволновалась. Если б был телефон! Его не было ни дома, ни в совхозе. Маша сбегала на квартиру бухгалтера совхоза узнать, не случилось ли чего. Там ничего не слыхали. Сестра бухгалтера сказала, что завтра чуть свет идет в совхоз трехтонка. Может, Марии Борисовне махнуть тоже, узнать, что там стряслось? Вдруг беда?
Решила поехать. Но чтобы поехать, надо попросить кого-то прочитать за нее завтра лекции, четыре часа, у заочников.
Маша нашла замену. День освободился.
В совхоз приехали рано утром. В шалаше на кровати из ящиков лежала Екатерина Митрофановна. Она была без сознания.
Зоя и Аня бросились к матери, заплакали. Страшно за бабушку. У нее давно уже пятка болела, — поранила ее, нарыв всё не проходит. А вчера стало плохо с сердцем. Их некому было покормить, — сегодня утром туркменка принесла им молока, и они выпили его, прямо сырое.
Что делать?
Маша осмотрела рану, положила компресс. Накапала валерьянки, — других лекарств под рукой не нашлось. Бабушка то приходила в сознание, стонала, что-то говорила, то снова впадала в забытье.
Надо отвезти ее в город, в больницу. Надо вывезти в город детей и вещи, — приближается срок отъезда домой. Как же? Где найти машину?
Снова метнулась в совхоз. Сегодня одна машина возвращается в город. На счастье, уговорила.
Городская больница стоит на пути домой, недалеко от института. Бабушку вынесли на носилках. Тесно в больнице, мест нет. Но что же поделаешь? Взяли.
Никак не разорваться, — надо бы и с больною побыть, и к детям надо. Но теперь Екатерина Митрофановна в больнице, за нею смотрят, только надо передачи приносить, — мацони, она что любит.
Выгружались недолго: матрасик, узел с постельным бельем, подушки, два ящика — с яблоками и с персиками, Аман сам нарвал, кухонная посуда, еще кое-какие мелочи. Толик выбежал за калитку и не успел представиться сестрам, как в руки ему сунули бидончик с повидлом.
— Тащи, — сказала Зоя, — а я подушки понесу, бежим скорее и опять вернемся, маме помогать.
И они помогали. Шофёр сгрузил вещи на глиняную дорожку и уехал.
И вот — все в доме. И дети, все трое, копошатся вокруг.
— А вы познакомились, сестрички и братик?
— Конечно, мы давно уже познакомились, — бодро отвечает Зоя. — Смотри, какой он молодец, обе комнаты веником подмел, пока ты ездила.
— А я и побрызгал, чтобы пыли не было.
— Садитесь обедать. Или ужинать? Мы сегодня совсем запутались. Ну, не важно, еда у нас вкусная, колбаса.
Аня засопела, заплакала.
— Ты чего?
— Бабушку жалко.
— Теперь ее врачи вылечат, ты не плачь.
Наелись, аж глазенки заблестели, как у пьяненьких. И явно измучены, спать хотят. Толя подошел к маме, прижался к ней благодарно, а Зоя сейчас же — с другой стороны. Маленькая Аня вспомнила, как прежде маму делили, — правая рука мне, левая тебе. А теперь не поделишь. Толька ее руку занял. Подошла и хлопнула его по спине:
— Толька, противный! Моя мама!
И Толя заревел. Что ж с того, что он был мальчик. Заревел горько и обиженно.
Маша взяла на руки Аню, не отпуская от себя и старших, и стала учить:
— Разве можно братика обижать? Он всё ждал, когда его домой возьмут, вы с бабушкой были, а он всё ждал. Жалел бабушку. За что же ты его ударила? Какая недобрая девочка. Брата надо любить. Сколько у тебя братьев? Один. Значит, единственный брат.
— И сестра единственная, — вставила сообразительная Зоя.
— Видишь, какие вы обе счастливые: у каждой и брат и сестра. А у него брата совсем нет, только две сестры. Разве его можно обижать? А я вас всех люблю одинаково. Вы все мои родные дети. Помощники. Ну-ка, сырости не разводить! Вот поправится бабушка, поедем в Ленинград…
