Галина Николаева - Жатва
Здесь все приобрело иной размах и новый смысл.
— Что ты мотаешься по двору? — окликнул ее Прохарченко. — Сядь! Вот погрузимся и поедем!
Он сидел на скамейке возле конторы и смотрел, как грузят в кузов бидоны для масла. Валентина села рядом с ним.
— Поживей, ребята! — сказал он.
Звенели бидоны, шипела автосварка, быстро и пронзительно стучали станки.
— Где ремонтная карта второго ХТЗ? — кричал кто-то невидимый из мастерских. — Куда дели ремонтную карту?
— Ванюшка, давай становись на расточку подшипников! — раздавался звонкий, ломающийся голос подростка.
Валентина тихо сидела рядом с Прохарченко, вслушивалась в обрывки фраз, в стук и дребезжание металла, и беспокойство ее не проходило.
Звон бубенчиков трепетный можетРазогнать набежавшую тень.Мою душу опять растревожит…
незаметно для самой себя запела она песенку незнакомой спутницы.
Она заметила, что поет, и рассердилась на себя:
— Нашла, что петь! Привязалась ко мне эта песня… и что в ней? Только знаете, дядя-дядечка, вся я сейчас какая-то растревоженная…
Прохарченко шевельнул усами:
— Это почему же?
— Дядя, вы представляете себе поле, что за лесом? Там, на равнине, посевы трех колхозов. Слить их вместе, поставить трактор — и прямиком! Нет, вы представляете себе? Какие дела тут можно сделать!
Она умолкла, снова запела «Звон бубенчиков…» и снова оборвала себя.
— Дядечка, если в коммунистическом обществе у людей и будут неприятности, то знаете, какие?
— Какие? — Прохарченко с любопытством наблюдал за своей племянницей. Разобраться в ней ему мешало слишком живое и привычное представление о босоногой девчонке Вальке-гусятнице.
— А вот такие, как у меня… Делаешь, делаешь и все думаешь: хорошо, правильно, — а жизнь тебя обгонит, и ты вдруг увидишь: не то делала, не так делала, можно сделать больше, можно лучше! Дядечка, вы сами подумайте: ну что такое участковый агроном райзо? Отжившая категория! Агроном МТС, у которого машины в руках, у которого1 в распоряжении целая армия трактористов, — это да! Это сила… Дядечка, так мне обидно вдруг почувствовать себя этой самой отжившей категорией.
Прохарченко рассмеялся:
— Поживи еще маленько, «отжившая категория», может, еще пригодишься! Уж очень ты быстра на вес! А вообще говоря, ты верно сказала. Главная сила сейчас— это агроном МТС. Об этом и в решении Пленума записано. Теперь надо ждать, пока Министерство сельского хозяйства повернется с одного бока на другой.
Они с удовольствием поругали министерство. Потом Прохарченко пообещал Валентине:
— Как только прибавят нам штатных единиц, тебя возьму первую.
Василий, так же как Валентина, обошел МТС. Было много нового, но все же здесь была та знакомая и любимая обстановка, с которой он свыкся с юности и о которой подсознательно тосковал до сих пор.
Он любил и металлический гул ремонтных мастерских, и особую — точную и размашистую—повадку трактористов, и мощные машины, стоявшие под навесами.
Ему сродни казались тракторы, созданные для неутомимого и упорного движения, для того, чтобы поднимать и переворачивать земляные пласты. Он узнавал в них свою тяжеловесную прямолинейность, ощущал их, как прямое продолжение самого себя, и не мыслил жизни без них, но особое восхищение вызывали в нем самоходные комбайны, впервые в этом году появившиеся на МТС. Он ни разу не работал на таком комбайне и завидовал своей давнишней товарке Настасье Огородниковой. Василий увидел ее у комбайна и подошел к ней:
— Хороша машина!
Занятая делом, она даже не повернула головы и не ему, а самой себе сказала с досадой:
— Ременная передача… черти б ее взяли! Думаю — цепями заменить… Ремни плохие — подведут в первой же борозде!
Василий с любопытством оглядывал незнакомую машину. К любопытству присоединялось чувство, похожее на уважение, вызванное этим сложным и незнакомым механизмом.
«Поотвык я от МТС!.. — думал Василий. — Стою, гляжу, как мальчишка, а с какой стороны за этот самоход взяться, не знаю. А Настюшка, будто век на нем ездила, орудует, как бабка Агафья с самоваром».
Он видел в Настасье ту же жадность к машинам, которая была свойственна ему, и с удовольствием следил за ее по-мужски сильными и ловкими руками. Ее густые русые брови были сдвинуты, на высокий лоб с редкими рябинками выбилась прядь темных волос. Лицо было сердитым и недовольным. В ней не было и тени того уважительного любопытства, с которым смотрел на комбайн Василий. Она относилась к машине по-хозяйски властно» и критически:
— Как будто и хороша машина, но приглядишься к ней — там недоделка, там недогляд.
— Первая серия идет. На заводе их только осваивают, — вступился Василий за машину.
— А мое которое дело, что первая? Когда я весной еду по первому кругу, мне на это скидок не делают. Пашу, как полагается!.. Экие ремни поставили! Гляди-ка ты! Приходится заменять!
Василий знал страсть Настасьи обязательно что-нибудь переделывать по-своему, менять и совершенство вать. Это относилось не только к машинам. Где бы Настасья ни работала, она всюду наводила свои порядки. Ее побаивались и слушались и на МТС, и в районе, и в области.
— Поехала бы я на этот завод, поговорила бы, как полагается, с ихними инженерами. Не слыхали они там нашего комбайнерского разговора, — сердито заключила она, выпрямилась, вытерла покрасневшие от холода, запачканные руки, убрала со лба прядь волос и, прищурившись, оглядела комбайн. Не то насмешливая, не то одобрительная улыбка чуть тронула ее крупные губы.
— Все-таки, конечно, хорош… — не могла не признать она.
— И комбайн хорош, и комбайнерша хороша! — отозвался Василий, любуясь ею.
Много лет знал Василий Настасью, и с каждым годом она нравилась ему все больше. «Вот баба мне под пару! — тоскливо думал он. — С Настюшкой мы бы как раз ужились». А она, словно угадав его мысли, посмотрела на него строго и укоризненно, но тут же забыла о нем, легко поднялась по железной лесенке, остановилась на последней ступеньке и со своей обычной, чуть заметной, не то насмешливой, не то одобрительной улыбкой пожаловалась Василию:
— Не знаю, как и дождусь, пока я на самоходе поеду, К трактору будто и не тянет.
— Я гожусь для трактора, а ты для комбайна, — шутя и любуясь ею, ответил Василий.
— Это почему?
Он не мог объяснить, почему, но ему казалось, что ее место не за рулем приземистого трактора, а на высоком мостике комбайна.
— Э-гей! Василь Кузьмич! — окликнул его Прохарченко, и Василий заторопился к грузовику.
Вместе с Валентиной и Василием на лекцию в Угрень ехало несколько человек из МТС. Рядом с Василием сидел старший механик МТС Семенов, худой черноволосый человек в черном пальто с каракулевым воротником и в каракулевой папахе. На шее у механика как-то особенно замысловато был повязан клетчатый зеленый шарф, его бахромчатый конец выбился из-под воротника и развевался по ветру.
Василий неодобрительно поглядывал и на этот слишком цветастый шарф и на самого механика, которого давно знал и недолюбливал за самоуверенность и зазнайство.
— Я в этом году организую бригадно-узловой метод работы, — говорил механик Валентине. — Запасные узлы и детали будут храниться у меня на складе. Андрей Петрович с представителями из области был у меня в мастерских на прошлой неделе. «Вы, — говорит, — делаете чудеса, Иван Петрович! Ваши мастерские, — говорит, — должны быть лучшими в области!»
Несмотря на то, что Семенов говорил чистую правду и действительно был хорошим механиком, все в нем раздражало Василия: и слишком частое упоминание о самом себе, и манера поднимать брови и щурить глаза во время разговора, и зеленый шарф.
«Экий ты якало»! — думал Василий. — «У меня», «я», «мои мастерские», будто, кроме тебя, на МТС и людей нет».
Он не вмешивался в разговор, отворачивался и молчал.
В Угрене Валентина слезла около своего дома, а остальные проехали прямо в райком.
На крыльце райкома уже толпились люди. Людно было и в большой светлой прихожей и в коридоре.
Со всех сторон к Василию тянулись руки:
— Первомайскому привет!
— Василию Кузьмичу почтение!
— Здорово живешь, бывший отстающий!
Он отвечал на шутки и рукопожатия и размашистыми шагами шел по коридору в большой зал заседаний. Здесь тоже было людно и шумно. На виду у всех, недалеко от маленькой трибуны, стояли три человека — председатели трех сильнейших и соревнующихся друг с другом колхозов района. Все они были совершенно разные. Круглый, добродушно-лукавый Лобов, председатель не очень крупного, но крепкого колхоза, весело щурил карие глаза и смотрел на двух своих собеседников так, словно хотел сказать:
