Большая семья - Филипп Иванович Наседкин
— Ах, батюшки, ах, родимые! Как же там наша Лыска, как она там, наша кормилица!.. Да где же Дуняша? — Она увидела сноху на огороде и побежала к ней, смешно размахивая руками. — Дуняша, иди сюда, Дуняша!.. Коровушек наших пригнали!
Арсей причесался и повыше засучил штаны. Огородом он вышел на Верхнюю улицу. Взбудораженные Дмитрием, по ней уже шли женщины, старики, бежали ребятишки.
Захваченный общим возбуждением, Арсей, сам того не замечая, побежал. Вспыхнуло желание — как в детстве — во что бы то ни стало достичь цели первым. Сила, игравшая в каждом мускуле, встречный ласкающий ветерок — все это подхлестывало, властно увлекало вперед. Из куреней и землянок выбегали люди, что-то кричали и устремлялись за ним. Вскоре он бежал впереди колхозников, которые весело перекликались, смеялись, свистели.
За селом дорога круто поворачивала влево и терялась где-то в поле. Арсей остановился, тяжело переводя дыхание. Бежавшие по Нижней, улице парни и девушки напрямик устремлялись к Белым горам.
Сзади Арсей услышал шлепанье босых ног и, оглянувшись, увидел Евдокию. Высоко подоткнув подол юбки, она догоняла его. Смуглые икры были забрызганы, широкоскулое лицо раскраснелось и покрылось капельками пота.
Поравнявшись с Арсеем, она пошла крупным шагом, сердито и в то же время добродушно проговорила:
— Чорт бешеный! Запалил всех досмерти…
— Это я-то? — спросил Арсей.
— Нет, Ванька с хутора, — отозвалась Евдокия, вытирая пот с лица. — И откуда такая прыть, скажи на милость? На тройке не угонишься. Всех взбудоражил, как на пожар. Солидности — ни на грош.
— Солидности? Как это понимать?
— Как хочешь, так и понимай. — Евдокия насмешливо скривила губы. — Тоже председатель! Разулся, штаны закатал, бежит, прыгает, как козел. Не председатель, а желторотый малолеток.
Их догнала Настя Огаркова. Она тяжело дышала.
— Фу-у, как уходилась! — говорила она, шагая рядом. — Рубашка мокрая, хоть выжми. А радостно как!.. Коровки наши! Вернулись, касатки!..
Арсей посмотрел в лицо Насте.
— Там, в правлении, тебе письмо есть, — сказал Арсей, вспомнив о сером конверте со штампом полевой почты.
— Получила, спасибо, — сказала Настя. — Муженек прислал.
— Что пишет?
— Разное. К Берлину подходят. Скоро, говорит, фашистов прикончим. А там — жди домой.
— Про твою работу не интересуется? — язвительно спросила Евдокия, полоснув Настю презрительным взглядом.
Настя сжалась, притихла.
— Нет, что-то не интересуется, — ответила она и, чтобы переменить разговор, воскликнула: — Да где ж они, наши коровушки? Да когда ж мы их увидим?..
Арсея понемногу догоняли другие колхозники: вокруг, как снежный ком, накатывалась толпа. Вскоре Арсей увидел стадо, медленно двигавшееся навстречу.
Арсей и Евдокия искали Лыску. Оба помнили ее так хорошо, как будто видели всего несколько дней назад. У нее были толстые короткие ноги, круглые бока, длинные, загнутые внутрь рога и белое, величиной в две ладони, пятно на лбу.
Кругом было шумно и радостно. Люди обнимали и целовали своих «кормилиц». Со всех сторон слышалось:
— Зорька!.. Зорюшка, милая!..
— Ах ты, наша родненькая!.. Голубушка неразлучная!..
— Золушка ненаглядная!..
— Иди, иди домой, Краплянушка!..
Вот оно, белое пятно величиной в две ладони. Лыска! Она стояла перед ними — крупная, породистая корова с гладкой, золотом отливающей на солнце каштановой шерстью, с толстым зализанным носом.
— А теленочек!.. Какой худенький!..
Это сказала Евдокия, и тогда Арсей увидел испуганно прижавшегося к Лыске теленка. Худой, с подтянутым животом, он, казалось, еле держался на длинных ногах и робко смотрел на Арсея.
Евдокия размотала рушник и пошла к Лыске, называя ее нежными именами. Но корова и теленок побежали прочь.
К Арсею подошел Матвей Сидорович.
— Не дается, — сказал он. — Не признает хозяев. Забыла своих, курносая!..
Они поздоровались.
— Шустрая корова, — продолжал Матвей Сидорович, наблюдая, как Евдокия, поймав корову, обвязывала рушником ее шею. — Никого близко не подпускает. И бодается, хоть рога гнутые.
— А теленочек худенький, — сказал Арсей.
— Слабосильный, — подтвердил Матвей Сидорович. — Все ложится. Пройдет трошки и ложится. Один раз чуть было не потерялся: залег под кустом и притих. Спасибо, ребята скоро хватились.
Евдокия увела Лыску. Арсей остался в поле. Он смотрел, как люди ловили и уводили своих коров, и душа его наполнялась радостью. Арсей видел, как шаг за шагом — пока еще медленно — к людям возвращается их былая жизнь.
Матвей Сидорович снял шапку, оттянул подкладку и бережно извлек два письма.
— Это тебе, Арсей Васильич, от председателя колхоза «Маяк», — сказал он, подавая конверт. — В этом колхозе наши коровы сохранялись. А председателя зовут товарищем Кузнецовым. По правде сказать, хороший товарищ, дай бог ему здоровья!
Арсей разорвал конверт и достал четвертушку бумаги.
— А это, — подал Матвей Сидорович другое письмо, — из райкома. Нарочный передал. Он, значит, нарочный-то, на мотоцикле ехал. Нагнал нас, остановился, дал мне папироску «Казбек», — ласковый такой паренек. Расспросил, кто мы, откуда. Пошутил над нами: «Я, — говорит, — через полчаса чаек в Зеленой Балке попивать буду, а вы, — говорит, — со своими телятками и полверсты за то время не сделаете». Я ему на это заметил по старой пословице: «Тише едешь — дальше будешь». И так оно вышло. Дождь-то его на дороге прихватил, и мотоцикла, значит, в грязи забуксовала. Нагнали мы его в десяти верстах отсюдова. Сидит на краю большака подле своей мотоциклы и папиросы курит. Извинения попросил, честь по чести, и велел тебе этот пакет передать. Потому как не надеялся на свою мотоциклу…
Кузнецов писал, что за коровами трудно было ухаживать: мало было кормов. Может, поэтому многие из них оказались яловыми. Одна пала. О расходах, произведенных на содержание коров, просил не беспокоиться: колхозники, узнав от Матвея Сидоровича о судьбе Зеленой Балки, взяли эти расходы на себя. Они решили послать в подарок Зеленой Балке десять породистых телок и бычка на развод. В конце письма Кузнецов передавал председателю Зеленой Балки братский привет и пожелание
