Семен Бабаевский - Родимый край
— Кто у нас, Алексей Иванович, в этом году первый по старательным? — спросил Онихримчуков,
— Известно, люди старательные, — отшутился бухгалтер.
— А если назвать фамилии?
— Рекорд побил стогектарник Илья Голубков, — ответил бухгалтер, поглаживая желтые усы. — Всех за пояс заткнул!
— А на каком месте мать Ильи Голубкова?
— Отстала наша героиня… Тетю Голубку огородницы опередили,
— А среди животноводов?
— Ну, средь своих тетя Голубка завсегда первая. — Довольный, бухгалтер усмехнулся в прокуренные усы. — Телят же каких взрастила! Гордость, а не телята!
Онихримчуков подписал ведомость, и бухгалтер, взяв бумаги, вышел из кабинета. В это время в дверях показалась Евдокия Ильинична, Остановилась на пороге и сказала:
— Игнатьич, к тебе можно?
— А! Привет, тетя Голубка! Заходите, заходите! — Онихримчуков вышел навстречу, протянул руку. — Давненько не заходили…
— Несподручно… Живем на отшибе…
— Ничего, скоро переселитесь поближе, на Щуровую. — Он усадил гостью на диван, сам сел рядом. — Или хуторяне еще упорствуют?
— Все раздумывают, — ответила Евдокия Ильинична. — В мыслях взвешивают…
— Тетя Голубка, вы, наверное, приехали за старательными? — спросил Онихримчуков. — Ведомость уже готова…
— И за ними, сынок, и по делу к тебе…
— Какое у вас дело ко мне?
— Житейское…
— Слышал, приезжал к вам Иван Голубков?
— Показался. И брат Тимофей гостил… — Ну, как они поживают?
— Оба несчастные, как те бродяги, — В чем же их несчастье?
— В судьбе. — «Она задумалась, не знала, как пояснить свою мысль. — На разных концах земли жили, жили, через сколько годов повстречались — и опять промеж ними заискрилась вражда. Оба постарели и телом и душой. И по-увяли. Иван совсем поизносился, да и Тимофей тоже, а вражда в них не умерла. Сели за стол, выпили по рюмке и сразу сцепились, как цепные кобели. Начали старое ворошить… Иван только переночевал и отправился к своему дружку в Преградную, а Тимофей пожил у меня с месяц. Все к нашей жизни приглядывался, принюхивался, до всего дознавался… Попервах с Илюшкой схватывался… Только куда там ему; спорить с молодым!
— О чем же у них был спор?
— Зачин Илюшкин брату моему не по душе… Не нравится, что Илья один поднял столько кукурузы. Для кого, говорит, стараешься? Ну, потом Тимофей смирился, и беседы у них были мирные…
— Почему же брат не остался в станице?
— Кто его знает… Родимая землица не приняла, как грешника. — Евдокия Ильинична вздохнула. — Поразузнал, поразнюхал, да и понял, что и без него тут неплохо…
— В этом он, пожалуй, прав, — согласился Онихримчуков. — Ну, а что у вас за дело ко мне, тетя Голубка?
— Прошу, Игнатьич, отпуск. За всю жизнь еще не разлучалась с Прискорбным, а теперь хочу отлучиться. Поеду проведаю старших детей.
— А как Василий Васильевич?
— Он согласный…
— И много вам нужно дней на гостевание?
— Хоть по неделе на каждого, и хватит. В разлуке их у меня трое. В гостях, Игнатьич, засиживаться тоже нельзя, а то еще надоешь.
— И все же, тетя Голубка, берите вкруговую по десять дней на каждого сына и на дочку, — посоветовал Онихримчуков. — У одного побудете больше, у другого меньше. Идите в бухгалтерию, получайте старательные, да и в час добрый! А за телят вам, Евдокия Ильинична, большое спасибо. Какие телушки, а какие бычки! Ну как на подбор! На бычков уже есть покупатели, — с гордостью сообщил Онихримчуков. — Всех оптом покупают в племенной рассадник…
— Знать, мои лобастые пойдут в зятья? — с грустью спросила телятница.
— Вроде б так… А вот телушек в невестки не отдадим, — пообещал Онихримчуков. — Пусть растут дома, молочницы. Нам надо, увеличивать стадо дойных коров… Тетя Голубка, „может, вам нужен транспорт.?
— У Илюшки есть колесница…
— К дочке пусть Илюшка отвезет, тут близко, — согласился председатель, провожая телятницу до дверей. — А в Краснодар, к сыну Антону, поедете на моей машине…
— Спасибо, сынок…
Глава 14
Вернувшись в Прискорбный, Евдокия Ильинична перед вечером зашла к Анюте, сказала ей, что поедет к детям, и попросила присмотреть за домом. Сама мать и женщина душевная, отзывчивая, Анюта ответила:
— Поезжай, Дуня, спокойно. — Она участливо посмотрела на соседку. — Счастливая, Дуня! Дети у тебя взрослые… А мои когда еще вырастут…
— Не оглянешься, как Володька женится, — сказала Евдокия Ильинична. — Со взрослыми тоже хлопотно. Если бы все были такие, как мой Илюшка, то и горя мало. У Илюшки руки проворные, а все же без женского присмотра хозяйство не оставишь. Корова у меня стельная, доить ее надо умеючи. Илюшка хвастает, что все может, а так, как мы, бабы, корову все одно подоить не сумеет…
Вернувшись домой, Евдокия Ильинична начала собираться в дорогу. Со свечкой спустилась в погреб, подмела сырой земляной пол, старой рядюжкой прикрыла картошку, помыла кружки на кадках с соленьем. В цибарку положила три соленых арбуза, сверху уложила соленые помидоры, сочные и ярко-красные — один в один. «Повезу гостинец… Пусть полакомятся, в городе таких солений небось нету». С вечера убрала комнаты, приготовила для Ильи белье, рубашки. В глубокую, из куги, кошелку положила праздничную юбку, две кофточки, новые, недавно купленные в Трактовой туфли. «В станице у Ольги можно побыть в том же, в чем и дома, а у Антона в городе надо приодеться…»
Утром, как всегда, заспешила по протоптанному следу на ферму. Знала, что сегодня предстояла ей разлука с телятами. Василий Васильевич позвал ее в контору и сказал, чтобы подписала акт о передаче телят в стадо. Это были уже не телята, а молодые телки и бычки-однолетки, но расставаться с ними было жалко. Привыкла. Были они для нее такими близкими, своими и такими хорошими. Упитанные, рослые и красивые, они стояли в телятнике и грустно смотрели нa вошедшую тетю Голубку. Она подходила то к телочке, то к бычку, обнимала, ласкала доверчиво протянутые шеи, называла по имени. Потом пришли скотники и угнали телочек в баз для молодняка, а бычков — в бугаятник. В опустевшем телятнике осталась одна Евдокия Ильинична, и набежавшие слезы туманили ее глаза.
Чтобы побыть вместе, вечером, накануне отъезда, в хату к телятнице пришли доярки. Почему-то они были грустны и молчаливы. Анюта с туго закрученной косой сидела на лавке, скрестив голые сильные руки, и миловидное ее лицо выражало скорбь. Варвара Огнивцева, еще молодая, собой пригожая бабочка, неведомо почему оставшаяся в девках, стояла у порога и с тоской смотрела на хозяйку, Анисья Кальченкова обняла Евдокию Ильиничну и сказала: «На кого, Дуся, ты нас покидаешь?» — будто шутя сказала, а начала всхлипывать и вытирать слезы. На что уже Катя Яковенкова и Настенька Молчанова, самые развеселые в хуторе казачки, умевшие и песню спеть, и потанцевать, и те были скучны. Евдокия Ильинична понимала: сколько лет прожили вместе, и теперь им, как и ей, невесело оттого, что завтра нужно будет расставаться.
— Ну, что приуныли, как на похоронах! — сказала Варвара. — Или веселиться не умеем? Или все разговоры переговорены?
— Дуся, а ну угощай гостей!
— Чем же угощать вас, мои хорошие?
— Вином! Чем же еще!
— Все мы тут безмужние! Отчего не выпить и не повеселиться?!
— Гости мой дорогие да желанные, — говорила Евдокия Ильинична, покрывая стол скатертью. — Для вас поставлю все, что у меня есть, — угощайтесь! И вино найдется! — Поставила на белую скатерть бутылку. — Вчера старательные получила. Ну и зашла в магазин.
— Молодец, Дуся! Какая ты догадливая! Знала, что провожать придем!
— Хоть бы какой завалящий казачишка заявился! — смеясь и краснея, сказала Варвара. — Скучно без кавалеров!
— Варя без казаков не может!
— Молодая, что ей!
Тут Варвара развернула подоткнутый фартук, и все вскрикнули, обрадовались, увидев бутылку с сургучовой головкой.
— Водка! Ай да Варя!
— Вот это, бабоньки, сообразила!
— Теперь гульнем!
— Молодец, Варя!
Делая вид, что не блышит похвал, Варя смело, о дверную щеколду, покрошила сургуч и коротким взмахом, по-мужски, ударила ладонью по донышку бутылки. На столе появились сваренные вкрутую яйца, сало, помидоры, только что вынутые из кадки. Из погребка был принесен соленый арбуз, чернобокий, со светлыми поясками. Мякоть сочная, янтарная, а вкус такой резкий, что лучшей закуски к водке даже самые привередливые мужчины пожелать не могли бы.
Выпили кто вина, кто водки, и в хате стало тепло и уютно. Лампочка под потолком, казалось, светила ярче. Было весело, шумно, говорили, смеялись все разом. Поднялся такой галдеж, какой бывает только на свадьбе, когда начинают веселиться подвыпившие сватки, Все желали своей подруге счастливой поездки. «И пусть, Дуся, стелется перед тобой мягкая дороженька, и пусть шибко-шибко катятся по ней колеса…» Все желали хорошего гостевания и благополучного возвращения. «И пусть, Дуся, дети лаской привечают тебя». «И пусть, Дуся, сердце твое останется тут, с нами, чтобы ты там не засиделась…» И все говорили ей, чтобы она была спокойна и о доме не тревожилась.
