Юрий Васильев - Право на легенду
— Вы завтра будете снимать взрыв? — спросил Варг.
— Еще бы! Для того и прилетел.
— Вот завтра и поговорим. У меня к вам тоже кое-какая просьба будет.
Варг уже собрался идти вниз, но телефон затрещал снова. Звонил начальник автобазы: не может ли капитан как председатель народного контроля воздействовать на управляющего банком, который без всяких оснований отказал ему в кредитовании.
— Павел Иванович, — сказал Варг. — У меня голова болит, все равно ничего сейчас не пойму. Позвони завтра.
«Как прорвало все равно», — подумал он и с опаской положил трубку. Не тут-то было! На этот раз звонил редактор газеты, спрашивал, не у Варга ли остановился главный инженер проекта, он его нигде отыскать не может.
— Дорогой ты мой, — жалобно сказал Варг. — Я всего-навсего старый, больной капитан, у меня мигрень. Я не начальник управления, не диспетчер, не справочное бюро. А твой инженер уехал на Южный, завтра утречком будет. Вот так-то! И скажи своему секретарю, чтобы он мне сапоги болотные вернул, а то мне самому скоро понадобятся. Ну, бывай.
— Не понадобятся, — сказал за спиной Коростылев. — Я вам новые привез, литые. Стыдно капитану в опорках шлепать.
— За это спасибо, — кивнул Варг. — Нет, ты видал? У меня от них скоро рак уха будет. Прямо не дом, а штаб-квартира, честное слово. Сбегу я отсюда.
— На кого сердитесь, Александр Касимович? На кого негодуете? Они, что ли, виноваты, если у вас действительно не дом, а штаб-квартира?
— А то я виноват?
— Нет, я… Что хотели, то и получили. Нечего бесполезные разговоры разговаривать, идемте ужинать.
— Это можно. Только я меры кое-какие приму.
Он взял с дивана две огромные подушки и накрыл ими телефон. Тот, казалось, только того и ждал — взвыл не своим голосом.
— Черта рыжего! — погрозил ему Варг. — Хоть лопни.
— Междугородный, — сказал Коростылев. — Не хулиганьте.
— Правда… — Он взял трубку и услышал, что это Надя.
— Папка, — сказала она. — Это я… Ты слышишь? Здравствуй, папка, целую тебя. Ты как?
Варг опустился в кресло, сделал Коростылеву знак рукой: «Погоди!» Голос Нади был едва слышен — связь шла по радио, что-то булькало, трещало, телефонистки то и дело переговаривались между собой, никак не могли настроиться.
— У меня все хорошо, папка. Очень скучаю. Еще месяц остался, и я дома, Да-да, я слышала, молодец! Передай, пожалуйста, Вутыльхину, чтобы он редуктор у меня на катере перебрал, а то времени мало осталось. Занят? Ничего, скажи, что я велела. Поздравляю тебя с навигацией! И Егора Александровича поздравляю… Конечно! Мне Эсфирь Яковлевна написала, она меня в курсе держит. Скажи, что я все годы в него верила. Поцелуй его. Я тороплюсь, папка, у меня экзамен сегодня. Еще три осталось, все будет хорошо, ты же знаешь! Береги себя. Я тебя очень люблю.
Телефон напоследок оглушительно треснул и смолк. Надя повесила трубку, посидела, должно быть, еще немного, потом заторопилась — она всегда и повсюду ухитрялась опаздывать — и побежала в институт.
Вот чего ему не хватало все это время. Нади. Ее голоса. Теперь хорошо. Она не любит писать и звонит редко. Он понимает. Письма — это просто информация. Сообщение. И по телефону говорить тоже трудно. Так хочется сидеть рядом и чувствовать, что снова вместе, что снова у них общие дела, общие заботы. Снова приедет Малков, ухмыляясь, скажет, что Надя заучилась, совсем тонкая стала и никчемная, надо бы на волю выбраться, и они будут долго препираться, спорить, потом в комнате Малкова начнется ужасный беспорядок, Надя примется чистить ружья, хотя они и без того чистые, Малков станет для порядка ковыряться в исправном моторе, а Варг будет на все это смотреть и вздыхать.
— Что нового? — спросил Коростылев.
— Да ничего. Экзамены сдает. Целует тебя. Говорит — ты хороший. Эсфирь ее в курсе держит.
— Святая женщина, памятник себе при жизни заработала.
— У нее хорошая жизнь, Егор. Ты ее не жалей… Ладно, пойдем. Я тут, кажется, Володьку сосватал. Он хоть и здоровенный, как… не знаю что, а все еще ему цацки нужны. Может, через эти цацки к делу и пристанет. Как ты говоришь-то: все мы немного гарцуем, да?..
Спустившись вниз, Варг вытащил из шкафа еще один аппарат Братишвили — тоже хорошую камеру, Володя плохими не пользовался, и смиренно попросил:
— Ты бы показал, как с ней обращаться. Хочу практику иметь.
— С великим удовольствием! Только сперва я научу вас кадрировать. Через видоискатель отыскиваем объект съемки, затем прикидываем, какой взять план. Планы бывают крупные, бывают общие… Один момент! А зачем вам это, капитан?
— Думаю завтра запечатлеть тебя на фоне события. Крупным планом ты, за тобой общим планом земля, взметнувшаяся к облакам, дым, пламя, смерч. Лицо у тебя одухотворенное, даже с проблеском мысли, ты отважно поворачиваешь ключ взрывателя, и все это на широкую пленку, в цветном исполнении… Устраивает тебя такое?
Братишвили отобрал у Варга камеру.
— Нет, — сказал он. — Не устраивает. Это неграмотно. Крупным планом должен пойти взрыв, а человек может быть только намечен. Тут фантазировать нельзя, капитан, тут законы перспективы. — Он отрешенно посмотрел на Варга. — Вы это серьезно? Вы договорились, да?
— Договорился. Только люди сомневаются. Мы его возьмем, а он один раз — фьють! — и опять пойдет куда-нибудь шабашить.
— Александр Касимович!..
— Погоди! Кроме того, я имел неосторожность предложить тебя столичному фоторепортеру, он натуру ищет, на обложку журнала поместить хочет. Я ему сказал: красивый парень. Понимаешь? Больше-то я ему ничего про тебя сказать не мог. Однако обещал, что снимет. Вот и я думаю: придет журнал, повесишь ты его на ту сараюшку, которую вы строить собрались, будет твой портрет на ветру болтаться. Красота! А дома небось фотографию твою вырежут, под стекло возьмут, на почетном месте красоваться будет. Веселенькая картина получается, а?
— Не надо, капитан… Пошутили, и хватит.
Братишвили поднялся, накинул куртку и вышел. Варг посмотрел ему вслед.
— Черт его знает, — сказал он. — Может, что и не так. Может, я что лишнее сболтнул, как ты думаешь, Егор?
Коростылев ответить не успел, потому что Братишвили тут же вернулся. В руках у него была бутылка коньяка.
— Целехонькая лежала между прочим. Вы ее в опилки забросили. Садитесь, буду вас обслуживать.
Он аккуратно наложил каждому в тарелку мяса с подливкой, наполнил рюмки.
— За ваше дело, Егор Александрович! Только минуточку. Один вопрос у меня назрел, разрешите? Как вы думаете, надбавки из-за этого вашего города не отменят?
— Надбавки? — переспросил Коростылев. — Ах, вот оно что! — Он поставил рюмку, чтобы не расплескать — так ему вдруг стало смешно. — Ты смотри, об этом-то я и не подумал! А тут целый социальный вопрос… Не знаю, Володя, может, и отменят. Тепло будет, сирень разведем. За что же платить?
— Жаль, — вздохнул Братишвили. — Конечно, с головой я и без надбавок тут просуществую, но с надбавками все-таки лучше. Как вы считаете, капитан?
13
Приемник был совсем маленький, чуть больше спичечной коробки, а так хорошо работал, даже не верилось — откуда что берется? Вот и сейчас: стоило повернуть колесико, и сразу же запела Шульженко. У Веры от ее голоса всегда слезы наворачиваются, а теперь — и подавно.
Этот приемник ей Сережа перед самым отъездом подарил. Сказал: «Слушай и меня вспоминай». Вот глупый!
Как будто она и без приемника о нем каждый день не думает.
За окнами лежит большой незнакомый поселок. А она заперлась в четырех стенах, и никуда ей выходить не хочется. Плохо у нее все получилось. Неожиданно. Так все было хорошо и радостно, а теперь плохо.
Сережа приехать не смог, это она понимает. Он всегда был такой; он добрый и чуткий, только он никогда не бросит своих товарищей, и дело свое тоже не бросит, если без него обойтись нельзя — это у него еще в школе было, она помнит. Ребята приходили из его общежития, утешали: все обойдется, Сережа, наверное, вот-вот приедет, а она ни во что не верит. Да и ребята не верят: они ведь сами рассказывали, как трудно добраться до их участка.
Третий день она сидит и ждет. Смотрит в окно, зябко поеживаясь, кутается в пуховый платок. На улице ветер; поселок грязный, весь в копоти; черная туча, выползающая из трубы электростанции, похожа на крокодила, который проглотил солнце.
Третий день она надеется, что вот сейчас откроется дверь и войдет Сережа. Или кто-нибудь из его друзей. Или просто незнакомый человек, который снова, как это уже много раз было, возьмет ее за руку и поможет ей.
Один такой человек уже есть. Это Эсфирь Яковлевна. Она, должно быть, все свое варенье Вере скормила. Пирог испекла. Даже поплакала с ней вместе. Только вот помочь она ничем не могла.
