Лев Экономов - Готовность номер один
— Нравишься. — Он подвинулся поближе.
Она и в самом деле не могла не нравиться. А когда улыбалась — лицо словно светилось изнутри. Он хотел обнять Беллу, но у него предательски дрожали руки. Он невольно вспомнил разговор с товарищами, которые говорили о своих любовных победах как о чем-то обыденном. Во время таких разговоров Стахов думал, что жизнь его проходит мимо. И вот тогда, в лесу, ему показалось, что они вдвоем на целом свете, что представился случай перейти грань. Манящая тайна рядом.
Позже свое состояние в тот момент он сравнивал с тем, какое было у него перед первым катапультированием. Сначала с нетерпением ждал, когда техники снимут с кабины самолета фонарь. Но стоило самолету взлететь — и его пульс участился. Количество ударов увеличивалось с каждой минутой. Он это мог бы определить и без датчика. Когда услышал команду Уварова, пилотировавшего самолет, частота пульса уменьшилась. Ему некогда было волноваться, за короткие секунды следовало снять ноги с педалей и поставить на подножки сиденья, втянуть голову в плечи, напрячь мускулы тела, руки прижать к туловищу, спину к бронеспинке. По команде «Пошел!» нужно было закрыть глаза, стиснуть зубы и надавить на ярко-красную ручку выстрела…
Не в силах больше ждать, Стахов крепко обнял Беллу, стал целовать ее в губы, в шею… — именно так — это сравнение пришло ему тоже позже — поступали герои-соблазнители в книгах, которые доводилось ему читать. Он видел, как вздрагивали ее полузакрытые веки, как высоко вздымалась грудь. И это придало ему смелости. Стахов уже не отдавал отчета своим действиям и своим словам…
С тех пор, когда это случилось, прошло уже немало времени. Но и теперь об этом было трудно вспоминать.
Ее глаза, окаймленные синевой, вдруг широко открылись и потемнели. Он увидел в них беспокойство — впервые за все время их знакомства, — мольбу, страдание и испуг. Стахов замер, словно заколдованный ее долгим, глубоким, вопрошающим взглядом.
— Хочешь, чтобы я стала твоей женой? — тихо, почти беззвучно спросила она. Но это было, как взрыв гранаты прямо в руках…
Он растерялся. Не ожидал этого вопроса. Он выпустил ее из объятий, не зная, как вести себя дальше. Хотел ли Стахов жениться на ней? Конечно нет! Он вообще не хотел жениться. Он просто не представлял себя в роли мужа. Семейная жизнь была связана с дополнительными заботами и хлопотами, к тому же весьма прозаического характера. В этом он убедился, наблюдая за своим замполитом Жеребовым, которому приходилось и кашу варить для своего сына, и даже пеленки полоскать. Все это отвлекало бы летчика от работы. Нет, он не намерен был брать на себя ответственность за жизнь еще двух человек, не хотел тратить время и энергию на то, что мешало бы ему в достижении самой заветной цели. Он считал, что прежде всего должен думать о деле, если собирается попасть в число летчиков, штурмующих космос. Словом, женитьба была для Стахова чем-то отдаленным, как полет на звезду Проксима.
Иное дело — встречаться, ничем себя особенно не связывая, не обременяя, с обаятельной молодой женщиной. Именно такой ему и представлялась Белла. С такой, как Белла, приятно прогуляться по городу, сходить в театр. Он успел подметить: она очень неглупа, легкая на подъем и без предрассудков. Казалось, для нее не существует неразрешимых вопросов. Белла принимала жизнь такой, какая она есть, не строила иллюзий…
И вот эта добрая послушная женщина, от которой он надеялся получить так много, сидела перед ним понурая, одинокая, с опущенными плечами, медленно перебирала слегка дрожавшими пальцами вылинявшие за лето былинки. Ее губы были прикушены, а в глазах стояли слезы. «Вот и попробуй, пойми женщин», — думал тогда Стахов. Уж лучше бы она осадила его, наконец, дала пощечину. «Одинокому мужчине легче, — вдруг вспомнил он ее слова. — У него есть сознание того, что он в любую минуту может стать не одиноким».
Больше всего в жизни она, видимо, боялась одиночества и, как цветок к солнцу, тянулась к людям.
В тот день Белла ушла от него, и все попытки Юрия вернуть ее ни к чему не привели. «Брось, Юрка, обыкновенная микродрама, какие происходят повсюду, — успокаивал себя Стахов. — Плюй с высокой колокольни на все чувства. С точки зрения вечности — это барахтанье муравьев. Думай о делах. Только дела человеческие остаются в веках.
Но плевать с колокольни Стахов уже не мог. Потеряв Беллу, он понял, как она была ему дорога.
Ночной разговор
Первым из кино вернулся Мешков. Он сразу заметил угнетенное состояние Стахова. Подсел к нему и спросил без обиняков:
— Чего, братка, крылья опустил?
Стахов не ответил. Искоса посмотрел на приятеля, снова вспомнив, как тот давил на совесть, когда он решил утаить, что сам остановил двигатель.
— Кино было на «пять» с плюсом, — продолжал Петр. — Зря не ходил. Получил бы истинное удовольствие.
— Ты капнул на меня весельчаку? — зло спросил Стахов.
— Он и сам не дурак, мог догадаться, — ответил Мешков. — Я ведь догадался. Только стоит ли так переживать? Все проходит, пройдет и это. Воспринимай это как болезнь.
— Болезнь? — Юрий вопросительно посмотрел на приятеля: как, однако, бывает удобно философствовать по поводу поступков ближнего своего.
— Да, болезнь, — спокойно повторил Мешков. И это спокойствие вселило в Стахова надежду.
— Правильно, черт бы вас всех побрал, болезнь, — проговорил он, вскочив с места. — Болезнь — и все. Лучше этого объяснения в моем положении не придумаешь.
Снял с гвоздя фуражку.
— Куда? — спросил Петр.
— Так, поброжу.
— Это полезно перед сном. Накинь куртку, похолодало.
Стахов вышел на улицу. Некоторое время он думал о Мешкове, о том, что тот заблудился над морем, может, даже потерял пространственную ориентировку, а не видно, чтобы очень переживал. Неужели ему все равно: будет или нет он хорошим летчиком? Но Петр натолкнул его на стоящую внимания мысль, и Стахов был благодарен ему за это. Поразмыслив, старший лейтенант решил сегодня же увидеться с Уваровым.
Сначала он отправился в клуб, где командир любил иногда перед сном, посасывая трубку, сыграть в биллиард, но попавшие навстречу техники сказали, что Уваров закончил партию и ушел домой. Не без волнения переступал летчик порог уваровской квартиры. Он ни разу не был у командира, но знал, что Уваров женат, имеет двоих детей — близнецов. Говорили, будто жена у командира больна и где-то лечится вот уже не один год.
Первое, что бросилось в глаза Стахову, это идеальный порядок. Каждой вещичке в передней было отведено свое место. Одежная и сапожная щетки висели на крючочках. Обувь стояла в ящике, разделенном на ячейки. Даже для сапожного крема была своя ячейка.
Мальчик лет пятнадцати, открывавший Стахову дверь, сказал глуховатым, как у отца, голосом:
— Папа, к тебе!
Вышел Уваров, застегивая на ходу пуговицы старенькой домашней тужурки. Мокрые волосы были аккуратно расчесаны на пробор.
— Проходите, — Стахов. — Командир пропустил старшего лейтенанта в небольшую комнату, где стояла железная солдатская кровать, покрытая темным суконным одеялом, стол со стопками книг. На стене висел старинный барометр в медной оправе, а рядом с ним исчерканная карандашом политическая карта мира. Усадив Стахова на единственный в комнате стул, он вышел, извинившись, и Юрий слышал, как командир говорил:
— Я там начал… продолжи, пока не освобожусь.
— Хорошо, папа.
Уваров вернулся с трубкой в руках и сел на койку. Спросил, не хочет ли Стахов чаю. Летчик, поблагодарив, отказался. За дверью загудела стиральная машина.
— Мне хотелось бы поговорить с вами о своем последнем полете, — начал Стахов.
— Я знал, что не миновать этого разговора, — ответил Уваров, раскуривая трубку.
— Дело в том, что я действительно сам остановил двигатель. Но сделано это было без злого умысла, случайно. Просто вдруг уменьшилась подача кислорода в маску. Ну и тут начало в голове мутиться. Решил тогда быстро снизиться. Нужно было выпустить тормозные щитки, но я схватился за рычаг посадочных закрылков. Однако и тут перепутал: видно, потому, что окончательно ум за разум зашел. Повернул рычаг стоп-крана. Сами понимаете.
Уваров слушал внимательно, не перебивал.
— Понимаю, — сказал он, вздыхая. — Что ж тут не понять?
— Я готов, конечно, нести ответственность за то, что не признался, — сказал Стахов. — Но вы войдите в мое положение.
— Это хорошо, что готовы, — ответил майор. Он поднялся с кровати, посмотрел на часы. — Как бы там ни было, а вам повезло, — сказал в задумчивости командир эскадрильи. — Крепко повезло. Благодарите судьбу.
Сколько раз уже Стахову приходилось слышать такие слова. В авиации о судьбе вспоминают чаще, чем где-либо. Говорят о ней, когда человеку повезло и когда не повезло. И видно, тогда только здесь забудут о судьбе, когда полеты будут такими же безопасными, как езда в поезде.
