Евгений Пермяк - Очарование темноты
— Притворным? Как кто? — спросил Акинфин.
— Ну, мало ли в столицах либеральных меценатов...
— Я не о меценатах, — возразил Акинфин, — а о капитализме, Почему бы ему не быть, скажем, рабочим капитализмом или кооперативным, межсословным, всенародным? Мало ли какие благородные видоизменения можно произвести с капитализмом, если люди хотят искоренить вражду и рознь.
— Несомненно, несомненно, — вынужден был согласиться Молоканов, — может быть, выищется еще какая-то чарующая разновидность капитализма, и такие уже есть.
Платон волнуясь еще более, расхаживая по зальцу, утверждал:
— На протяжении всей истории все взрывы, волнения, перевороты и революции были обязаны нарушению гармонии взаимностей этих двух начал, не существующих порознь. В Шальве нет пока этой гармонии, и, может быть, ее еще долго не будет, но есть реальное, не теоретическое предосуществление ее сверкающего начала. И вы сами можете убедиться, и все скажут, как много это значит, как хорошо отозвалось... Не началось, но наметилось. Пусть очень слабо, но все же проступают черты равновесия непримиримостей. И это стало замечено, хотя мною для этого не сделано никаких особых пропагандистских шагов... И это будет понято всеми. Два начала — организующее и организуемое — либо гармонируют, либо взаимно уничтожают друг друга. И когда они гармонируют, начинается процветание главной движущей силы — производства, а следовательно, общества в самом широком понимании этого слова. Общество и по крайней мере государство тоже машина в своем триединстве — правящей силы, передающей силы и исполняющей ее. Выражаясь символически, успешное «производство гвоздей» построило нашу больницу, нашу знаменитую Кассу, в которой так много сочеталось. Вам полезно встретиться с ее главой и вдохновителем, с господином Овчаровым... «Производство гвоздей» дает рабочим пенсии, пособия по болезни, поможет и уже помогает воспитанию детей. «Производство гвоздей» решает повышение заработка рабочего, создание дешевых ресторанов, цеховых столовых, а следовательно, решит степень примирения непримиримого. Извините, Яков Самсонович, если вас в самом деле так зовут, за мое многословие. Но вы коснулись самого сокровенного. Моего «како веруеши». Я, кажется, сказал все, исключая моей оценки нашего государственного устройства. Вот вам наш гвоздь с отштампованной на его шляпке эмблемой нашей фирмы и одновременно моей идеей, которую я изложил вам, как умел, как мог. А вот вам еще второй памятный сувенир. Я его также дарю всем моим гостям и посетителям. На нем также эмблема, но более крупно и красиво отштампованная. Попробуйте открыть этот замок без ключа. Это так же трудно, как понять меня... Понять не только вам, но и мне самому...
Далее было явно неудобно задавать новые вопросы. Личность Акинфина определилась, а вместе с этим стало очевидным, что Рождественский нуждается в большой и постоянной помощи. И эта помощь будет...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Шалая-Шальва числилась волостным населенным пунктом, называли же ее за последние годы городом. Так хотелось населению, так необходимо было и в рекламных целях фирме. Называть ее селом или поселком выглядело унизительным и несправедливым. Большое население. Появились пригороды, несколько мощеных улиц, новые кирпичные дома, подновлен стараниями отца Никодима собор, расширены старые меблированные комнаты, купленные Кассой, они теперь названы «Гостиница для всех». Для всех она и была. Очень дешевые номера соседствовали с очень дорогими, о двух и о трех комнатах. При гостинице хорошая кухня. В ней так же все двойное: «для простых» и «для денежных». Для первых при гостинице был трактир, для вторых — ресторан. В трактире подавали на стол половые, в ресторане — официанты. Двойные и цены. Рука Александра Филипповича сказывалась и здесь.
Адриан, приехавший под фамилией Молоканова, занял средний по стоимости номер. С ним уже побеседовала представительница полиции, исполнявшая обязанности горничной и при надобности готовая ко всем другим услугам, — например, снести на почту телеграмму или что-то купить по мелочам. Так она и сказала новенькому с черной бородкой:
— Если что-то снадобится, господин Молоканов, так пожалуйста, можете располагать, я нынче и ночью тут буду, и лишняя копейка меня не обескуражит.
Сквозь смазливое личико назвавшейся Дусей проглядывали знакомые черты тех сотен агентов, каких довелось видеть профессиональному революционеру. Они разнились одеждами, профессиями, манерами разговора, и всем им были присущи любезная услужливость, взволнованная искренность и необыкновенная наивность. И Дуся. торопливо роняла все это вместе взятое.
— Вы так внимательны ко мне, Дуся, что я готов отблагодарить вас, если вы скажете мне, как возможно и в какое время встретиться с господином Овчаровым. Говорят, он строг, и нелюдим, и скрытен... А я, Дуся, пишу для газет, и мне хочется знать больше...
— Так и узнаете, господин Молоканов. Александр Филимонович только кажется застегнутым на все пуговки, душа его нараспашку, до последней петельки. А касаемо как и где его встретить, так он же в своей Кассе, как черень в метле, день и ночь. Одиночный человек.
— Не женат?
— Не женат, а полы мыть ходят к нему разные... Надежные, благонравные молодайки. И платит отменно, если полная прибирка в его дому, с перетряской половиков, постелей, обтиркой от пыли мебелей и книжек.
— У него много книг, Дуся?.. Вот вам рубль за интересный рассказ.
— Мерси-с... Я тогда еще на полтинник дорасскажу. Меня ведь и держат здесь для рассказов, а не для горничества...
— И кому же, Дуся, вы рассказываете?
— Кто больше даст, тому и говорю. Одеваться-то надо. Я хоть и номерная, а даром в «Новых модах» тоже мне не шьют. А когда ты не обшитая, так и расстегивать, снимать с себя нечего.
— Я не понял вас, Дуся...
— Туги, значит, вы на ухо, господин Яков Самсонович, так ведь вас, кажется, кличут...
— Так! — ответил Молоканов, окончательно не сомневаясь, кто такая Дуся. — Вы тоже моете пол у Овчарова?
— Велят!
— Кто же вам может велеть? Вы, надеюсь, самостоятельная и свободная девушка...
— Все мы у себя дома свободные, а стоит выйти на улицу — и ты, как мушка, в тенетах. Они везде! Вы ведь тоже не без них, господин Молоканов...
— Наверно, Дуся. У всех есть обязанности, необходимости зарабатывать...
— На Овчарове не заработаете, он сам обдерет. За то, что я горничаю здесь, он с меня добавочный процент в Кассу скащивает, не как со всех, а втрое.
— За что, Дуся?
— «У тебя, говорит, чаевой доход есть...» Допустим, что есть. Так я не в убыток Кассе этот доход дохожу, а своими горящими изумрудинками, — Дуся сверкнула зеленью глаз, — своей беломраморной молодостью.
— Кто вас довел до этого, несчастная жертва бедности? Неужели все тот же Овчаров?
— Нет, господин Молоканов. Зря не буду клепать на него... Я сама довелась. Люблю показываться! С меня художник Сверчков картину в семь кистей пишет. Платон Лукич для меня мраморного высекателя нанял... И я буду и после того, как одрябну, четырехаршинной стоять на гранитной глыбине в нашем шальвинском гулевом саду в Игрище.
Дуся неожиданно повернулась и направилась к двери. Остановившись у дверей, деловито сообщила:
— Насчет Овчарова... Снимите с крючка трубочку и скажете в нее: «Центральная, присоедините Овчарова...» Его по всем телефонам сыщут. Царь же всего богоугодного царства и всех его топких, омутливых волостей.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Наутро Молоканов пришел обогатиться новыми сведениями о шало-шальвинском острове «равновесия взаимностей». Он должен не через третьи руки, а непосредственно сам узнать и понять механику популярности идей Акинфина в тысячах душ. И ему теперь борьба с умным и сильным врагом казалась трудной, неравной, но не безнадежной, как утверждал Савелий Рождественский. Овчаров неизбежно многое приоткроет. А если он, как и Акинфин, хвастлив, то им будет дорисована картина подслащенного порабощения.
Вот и дом Кассы. Он чем-то похож на сейф и тюрьму. Меж рам окон литые фигурные решетки. У входа полосатая полицейская будка.
Деньги же... Денежные документы.
Молоканова встретила девушка, чем-то напоминающая гостиничную Дусю. Она провела Молоканова в большой кабинет Овчарова, совсем не похожий на маленькую конторку Платона Акинфина. И это, пожалуй, понятно. Платону Акинфину не нужно, чтобы стены помогали ему и украшали его. Овчарову это необходимо.
— Уважаемый Александр Филимонович, мне Платон Лукич рекомендовал для полноты картины преуспевающих Шало-Шальвинских заводов познакомиться с вами. Имею честь... Молоканов, свободный журналист.
— Очень приятно. Я знаю. Мне говорил о вас Платон Лукич. Вы, наверно, как все, начнете с нашей знаменитой больницы?
— Нет, я не как все, Александр Филимонович, начну с вас. Я хотел сказать с Кассы, но ведь Касса — это вы.
— Когда-то был ею я, а теперь ею стали многие.
