Сабир Азери - В тупике
— Нет, ты правду говоришь, родной мой?
— Конечно, правду!
— Ай, какой ты молодец! Я ведь даже мечтать о таком боялась… Тут даже беда не в том, что забор развалился — пусть хоть твой новый закроет наш дом от чужих глаз, а то стыдно мне уже людей. Нет, правда, ты только посмотри, какие все вокруг себе дома построили, а на наш просто страшно смотреть…
— Все, мама! Теперь ты никого стесняться не будешь. Вот разберусь с забором и сразу же возьмусь за дом…
— Ай, сынок, ты правду говоришь?
— Конечно, правду! Разве плохо то, что я говорю, Бахадур-киши? — Он подмигнул племяннику. Шестилетний «киши» сделал серьезное лицо.
— Хорошо, дядя. Я тоже буду тебе помогать: я камни таскать буду, воду тебе носить.
— Ну вот и молодец! Раз так — иди пока, помогай бабушке. Приготовьте вдвоем завтрак, а я разделаюсь с этими колючками.
— А ты костер разведешь?
— Ну как же без костра!
— Ура-а-а! — закричал от счастья Бахадур. Однако Гюльсафа не уходила, о чем-то все время думала. Наконец, спросила осторожно:
— Сынок, а как же твоя работа?
— Работа?.. А что работа? Ну… я отпросился, разрешили на три-четыре месяца взять отпуск за свой счет. Так что никуда я отсюда не уеду, пока не приведу в порядок наш дом.
— Ну бог тебе в помощь, сынок, бог в помощь… Храни господь всех и нас вместе с ними. Лишь бы он не забирал тебя у меня-. — Мать вдруг опустилась на колени и воздела руки к небу. — О господи, хвала тебе, не умерла я, дождалась наконец-то этого дня!..
К обеду со старым забором было покончено, и Кафар поджег отслужившие свой век колючки. Сначала повалил густой дым, застлал все вокруг так, что в двух шагах ничего не было видно, и вдруг пламя охватило ветки, рванулось вверх, и дым как-то разом рассеялся.
— Ур-ра-а!.. — опять закричал от восторга Бахадур.
Гюльсафа стояла тут же, устремив взгляд в огонь, думала о чем-то своем и время от времени поглядывала в сторону соседей…
Рано утром прикатил трактор «Беларусь», а следом подошла и машина с речным камнем. Трактор Кафару безо всяких разговоров дали в совхозе. «Ты строй дом, — сказал ему директор совхоза, — а трактор я тебе дам на столько дней, на сколько будет нужно». Камень же привез его бывший одноклассник Октай. «О чем разговор, — сказал Октай, когда Кафар зашел к нему, — привезу, какой закажешь, ты только грузчикам заплати».
Под фундамент «Беларусь» прорыл траншею — от ворот и по всему периметру участка. А Октай успел за это время, до вечера, привезти еще три машины камня.
Чуть ли не целый день мать стояла у дороги и рассказывала всем, кто проходил мимо, что Кафар строит новый дом. Правда, сначала он поставит забор, чтобы придать дому приличный вид, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение строительный материал. А как только поставит забор — тут же и возьмется за дом, да не какой-нибудь, а двухэтажный. «Разве не так, родной?» — поворачивалась она к сыну.
— Так, так, — отвечал увлеченный работой Кафар, не особенно и вслушиваясь в ее слова.
А вокруг Бахадура собирались соседские дети — он им рассказывал примерно то же: «Видите, наш дядя дом строит. Как только кончим — сразу позову вас всех в гости…»
Ближе к вечеру «Беларусь», закончив зачистку траншеи, уехал. Кафар, оставшись один, только собрался разровнять песок на дне траншеи, как к нему подскакал на своем деревянном коне Бахадур, сказал, запыхавшись: «Дядя, иди скорей, тебя бабушка зовет!»
— Ты скажи ей, сынок, что я скоро приду. Скажи, дяде на час всего работы осталось. Ладно?
— Да нет, бабушка велела, чтобы ты скорее шел, прямо сразу.
— А ты не знаешь, зачем она меня зовет? — спросил Кафар, с сожалением втыкая лопату в землю. Бахадур отрицательно замотал головой. — А где она, бабушка?
— Вон, под черным инжиром.
— Где, где?
— Да вон же, смотри, под черным инжиром… Кафар быстро выбрался из канавы. «К чему бы это? — подумал он. — Зачем это она сейчас-то меня под черный инжир зовет?»
Мать сидела, прислонившись спиной к стволу. Увидев их вместе, сказала Бахадуру:
— Внучек, сердце мое, иди скорей, не дай соседским ребятам растащить наши камни!..
— Пусть только попробуют! — грозно сказал Бахадур, разворачивая своего «скакуна». — Я их тогда всех поубиваю!
— Что случилось, мама? — встревожено спросил Кафар.
Гюльсафа улыбнулась успокаивающе:
— Ничего, ничего, мой родной, все хорошо. Садись, — похлопала она по земле рядом с собой, — у меня к тебе есть небольшой разговор.
— Но, мама! Давай сначала построим дом, а там уж сколько хочешь поговорим…
— За дом я уже не беспокоюсь,! сынок, за дом не беспокоюсь. Нет, нет, за это я уже больше ни капельки не волнуюсь… Я тебя совсем для другого позвала. Садись же. — Она опять постучала ладонью по земле.
Кафар подогнул под себя ногу, сел напротив матери.
— Сейчас, сейчас скажу тебе кое-что… Только не пугайся, ладно?
— Ой, мама, да говори что хочешь, с чего мне пугаться?
О чем она могла заговорить? О Фариде, о его семье, о детях? И вдруг его пронзила догадка, он враз почувствовал, как шевелятся на голове волосы, как покрывает все тело холодный пот, как сжимает сердце тоска…
— Сегодня же пригласи сюда всех своих братьев и сестер…
— Зачем это тебе, мама? — запинаясь, пробормотал Кафар. — Давай сначала хоть забор поставим…
— Нет, вызови их как можно скорее, а сам приготовься… — Казалось, на глазах слабеет свет в ее взоре — словно кончался в светильнике керосин…
— К чему готовиться, мама? О чем ты?.. Гюльсафа снова из последних сил успокаивающе улыбнулась ему.
— Ничего особенного, родной, пришел мой час, иду к вашему отцу.
— Ты что, хочешь сходить на кладбище?..
— Ай, сынок! Сходить, да только на этот раз насовсем… Хватит ему там одному лежать…
— Мама…
— Не перебивай меня… До сих пор я все беспокоилась за наш дом, потому и не могла уйти, а теперь вот ты приехал, и я…
— Я насовсем приехал, мама, навсегда!..
— Знаю, сердце мое родное, знаю, даже если б ты и не говорил мне этих слов — все равно бы я знала, что навсегда приехал… Ну что ж… теперь я спокойна: не погаснет очаг моего мужа, в его доме всегда будет гореть огонь, значит, я могу спокойно уйти к твоему отцу…
— Да что ты, мама, зачем этот разговор? Ты только посмотри, как все хорошо! Я приехал, теперь мы с тобой будем вместе, будем разговаривать, смеяться… По вечерам бы я тебе, как в детстве, клал опять голову на колени, а ты бы…
— Прости, сердце мое, но отец твой меня там уже заждался… Он, поди, бедный, так соскучился… Каждую ночь во сне вижу, как он меня упрекает, что бросила его одного… Я ему уже обещала, что скоро приду. Только тебя и ждала, а теперь пришло мое время… И вот какая у меня к тебе еще просьба, сынок… Последняя просьба, ты не можешь ее не исполнить. Обязательно похороните меня рядом с отцом. Не смотри на меня так, знаю, что места рядом с ним совсем мало, но это ничего… Обещаешь? — Кафар сейчас не мог бы выговорить ни слова — чувствовал, что стоит ему только открыть рот, и он разрыдается. — Так и знай: я прокляну молоко, которым тебя вскормила, если ты меня не похоронишь рядом с ним!
«Да она же и правда готовится к смерти, — пронзило вдруг его, — уже умирает!.. И как спокойно… Умирает и радуется. Тому, что соединится наконец с отцом. Ведь она и вправду любила его больше всех на свете. Еще сильнее, чем нас, своих детей…»
На мгновение глаза старой Гюльсафы загорелись прежним, живым блеском. Протянув свою иссохшую, почти детскую руку, она погладила Кафара по голове.
— Ну, иди, сынок, готовься, а то потом растеряешься. И прямо сейчас пошли кого-нибудь дать телеграмму братьям и сестрам. Всем родственникам сообщи, знакомым — пусть приезжают, пусть ты не будешь один… Ну, ну, не бойся, время у нас еще есть… думаю, до темноты ничего не произойдет. А на закате я уйду к твоему отцу… Сам откроешь сундук, там много денег — я все эти годы пенсию за него откладывала. Могилу выроете только на эти деньги, других никаких не надо! И молле заплатишь, и тем, кто меня обмывать будет. А остальное истратишь на поминальный обед. Да, ты помнишь плешивого Мамеда, ну, того… родственника твоего отца?..
— Помню, конечно, — Губы у Кафара пересохли от волнения.
— Имей в виду — у него пять наших баранов. Дай ему бог жизни, сколько уж лет держит их. Давали ему в стадо одного, а теперь их уже пять… Ты ему скажи, чтобы продал этих баранов — тебе ведь понадобятся деньги на стройку, верно? Когда похороните меня, когда все разъедутся — собери своих братьев, посидите, посоветуйтесь, пусть они тебе помогут, чем смогут. Скажи, такова была моя воля… Я же не ребенок, знаю, как тяжело строить дом. Одному тебе не справиться… Договорились, сердце мое?
— Договорились, мама. — Кафар ответил ей машинально, как во сне; ему казалось, что все это невзаправду, все это только снится и сейчас он очнется, а всего этого ужаса уже не будет…
