Галина Щербакова - Романтики и реалисты
– Столько увидишь, столько узнаешь и напишешь книжку, – говорила Тася, и сама удивлялась, как складно говорит. Про книжку даже сообразила… Ведь не о том она сейчас думает. Она думает: Антарктида – это ее счастье, это ее удача. Олег уедет и будет жить воспоминаниями. И какая бы Мариша ни была красивая, чем бы она ни одарила его за это время, о ней и детях он все равно будет вспоминать чаще. Ведь есть же что вспомнить – и хорошего, и веселого. – Книжку напишешь, мальчики радоваться будут, что папка – писатель, – пела отделенная от сердца гортань, принявшая на себя роль собеседника.
«Болезни ребят вспомнит – забеспокоится. Телеграммы будет слать – ждать ответа…»
– Ты здорова, мать? – спросил Олег. – Щеки у тебя красные…
– Когда это я болела? Я просто очень за тебя обрадовалась!
– Я тоже рад! – сказал Олег и вышел покурить на площадку. Странное у него было ощущение, будто самого главного разговора не было и тем не менее – он был. Путь в будущее все-таки лежал через Антарктиду. Короче пути не было.
«Это мое счастье такое, – злилась Корова, – как я дежурю, так в газете одн а а хинея. Кто здесь работает? Кого набрали? Не умеют согласовывать подлежащее со сказуемым! Не статьи, а огнетушители – шум и пена». Она черкала и черкала полосы красным карандашом. Это тоже была ее манера. Вопреки указаниям, просьбам, распоряжениям она одна продолжала расправляться с газетой при помощи толстого красного карандаша, отчего газетные полосы, прочитанные ею, казались прошедшими через перестрелку и мелкие уличные бои. Статья на второй полосе была написана писателем, которого Корова уважала. Она оставила ее напоследок и даже карандаш отложила, приготовившись читать. Мягкий, интеллигентный язык успокоил ее. Наконец-то по-русски! Но уже на второй колонке она, как партизан, нарвавшийся на засаду, схватилась за оружие.
– Вот черт! – ругнулась Корова. – Что же это такое? «Есть вещи, за которые не жалко отдать жизнь, а душу-жалко». Корова поставила на полях жирный красный вопрос, «Они что, все с ума посходили? Ничего не вычитывают толком? Что это имеет в виду мой дорогой Николай Сергеевич? Что это за дело, за которое можно отдать жизнь без души? Я дура, я не знаю. Пойду спрошу…»
Тяжело дыша, как всегда после долгого сидения, она пошла к Вовочке.
Главный тоже читал в это время писательскую статью.
– Что тебе? – спросил он.
– У тебя в каком месте душа? – осведомилась Корова.
– В пятках, – засмеялся Вовочка. – Когда ты приходишь – в пятках. Я чувствую, что все надо с полосы снимать, что подлежащие и сказуемые…
– … не согласуются, – перебила Корова. – Ну и черт с ними. Теперь модно не согласовываться. Ты мне скажи лучше, за что жизнь отдать не жалко, а душу жалко?
Вовочка смотрел на нее непонимающе.
– Никому не нужна жизнь, если отдают ее без души. И не дай Бог, ежели кто-то так сделает… Равно как и душа, вылетевшая из только что освежеванного тела, тоже практической ценности не имеет… Николай Сергеевич, видимо, накануне ухода в лучший мир оставляет нам не те заповеди, старик… Тебе что, глаза застило?
– Подожди, – сказал Вовочка. – В контексте все как-то не так. Ты выдергиваешь…
– Ты меня не путай! – возмутилась Корова. – В контексте все шито-крыто. И это ужасно. Вершина лицемерия, лицедейства или как хочешь это назови. Жизнь к ногам брошу, но душу… Чувствуешь… Жизнь на продажу, а душа во спасение?.. Так вот, не знаю, как тебе, а мне это глубоко противно. Предпочитаю жизнь, и чтоб ею не разбрасывались, и чтоб душа в здоровом теле, а не на божничке, под лампадкой…
– Это что, можно понять и так? – поморщился Вовочка.
– Я все сказала. Вот полосы. Смотри. А Николаю Сергеевичу я сама позвоню.
– Да, позвони, – обрадовался Вовочка, – и пусть он сообразит, как это подправить.
Корова дозвонилась и, оборвав положенный обмен взаимными комплиметами, сказала писателю, что думала. И о лицемерии тоже. Тот вдруг почему-то испугался и тут же стал предлагать фразы взамен. В общем, через десять минут все было исправлено, и Корова почувствовала опустошение. Она пошла гулять по ночной редакции, тыркаться в закрытые двери, зашла к Крупене. Тот сидел за новым блестящим столом, и вид у него был несчастный.
– Он тебе не идет, – сказала Корова, постучав по тумбе ногой.
– Вижу, – смутился Крупеня. – А главное, ничего в него не влезает.
– Выбрось все лишнее, к чертовой матери, – посоветовала Корова.
– Тоже верно, – согласился Крупеня. – А начнешь перебирать – вроде жалко.
– Ты лучше себя пожалей. Желтый весь… Такой стол требует хорошо откормленного, здорового мужика…
– Ты меня не выживай, – грустно сказал Крупеня, – Без тебя знаю.
– Ничего ты не знаешь, – вздохнула Корова. – Тебе бы плюнуть на всех и думать о себе. И о здоровье, и о своих писаниях. А ты добрый… На таких хорошо воду возить. Но я тебе так скажу: если ты уйдешь – я тоже уйду.
– Вот еще новости! – Крупеня даже рассердился.
– Слушай, Лексей, Божий человек, – тихо сказала Корова, – я устала…
– Брось, – махнул Крупеня, – да ты еще…
– Как загнанная лошадь, – продолжала Корова. – Ну, ты сам сообрази… Больше двадцати лет я все время в состоянии полной боевой… А я, между прочим, женщина…
– Кто ж спорит… – Крупеня растерялся. Все что угодно, но вести разговор на тему: женщина ли Корова, этого не мог, это ему никогда не приходило в голову. Конечно, женщина, но все-таки…
– Знаешь, как у меня иногда болят потроха?.. Жить не хочется… А разве вам это можно сказать? Что вы, мужики, поймете? Какая-нибудь мужская стервь заорет: «А у нее уже климакс!» Хоть у него у самого климакс всю жизнь…
– Выдумываешь, кто бы это на тебя заорал?
– Пусть попробует! – сказала Корова. – Пусть попробует! Я – Священная Корова, меня нельзя трогать…
– Точно! – Крупеня обрадовался, что разговор из трудного переходит в элементарный «коровий».
– Полегчало? – с иронией спросила Корова. – Лягаюсь, кусаюсь, и жалеть меня не надо… Так?
– Ты ведьма, – сказал Крупеня. – Я тебя боюсь. Может, возьмешь отпуск?
– Пошли меня лучше в командировку по безнадежному письму, чтоб мне пришлось землю есть, докапываясь до истины. Я и очухаюсь…
– Бросаете меня, черти, – грустно сказал Крупеня. – Олега потянуло на льдину, тебя – землю есть… Кто ж работать будет? Строчки гнать?
– Найдутся, – вздохнула Корова. – Значит, бежит Олег?.. А я все думала, как он выкрутится?
– Ты о чем? – не понял Крупеня.
– Так… Я пошла, старик. – Корова встала, подвигала затекшими ногами: «Вот черт, всегда к ночи», и, махнув Крупене рукой, вышла.
«Что я могу для нее сделать? Что? – думал Крупеня. – Ведь действительно устала женщина. Десятерых стоит…» И он стал у себя в столе искать «безнадежное» письмо.
За полночь Корова спускалась вниз, чтобы найти редакционную машину, которая отвезет ее домой. Вместе с ней уходил из редакции молодой сотрудник из спортивного отдела. Уже в лифте он сказал, что на машину не претендует, что за ним приедут, и всякое такое… Корова рассматривала его тонкую, какую-то ломкую фигуру, стараясь сообразить, сколько ему лет. Двадцать или тридцать? Вышли вместе. Возле новеньких «жигулей» в снежки играла молодежь. В девице в распахнутой дубленке Корова узнала Калю.
– Ченчикова! Поедемте с нами! – закричала Каля. «Поеду! – подумала вдруг Корова. – А чего, собственно, не поехать?»
И она втиснулась в машину.
– А Кузю на колени, а Кузю на колени! – закричал кто-то.
И только когда машина тронулась, Корова сообразила: гонкий и ломкий Кузя – от двадцати до тридцати – сидит у нее на коленях. Для удобства он обнял ее за голову и прижал ее нос к своему пиджаку, от которого пахнуло каким-то неизвестным Корове одеколоном, хорошими сигаретами и типографской краской. «Мост между поколениями проложен», – мрачно подумала она.
Потом они подымались в тесном лифте, Каля задрала дубленку и платье и стала подтягивать колготки. Парень, что вел машину, двумя пальцами оттянул нейлон и понимающе пощупал.
– Франция! – сказал он убежденно. – Скажи, какой я умный.
Корова шлепнула Калю.
– Не стыдно?
Каля отряхнулась, посмотрела на нее с иронией. – А-неч-ка! Не морализируй. Тут этого не поймут. Потом вошли в большую комнату. – Я тут уже была, – громко сказала Корова. – Сто раз.
Хозяин, полнеющий мужчина с добрыми безвольными глазами, удивленно посмотрел на нее.
– Вы меня с кем-то спутали, – сказал он ласково, усаживая Корову в широкое кресло и подвигая к ней столик, на котором стояли вино и яблоки.
– Была, – упорствовала Корова.
– Ну и пусть, – согласился хозяин. – В конце концов, это даже лестно, вы приходите ко мне в дом, и вам кажется, что вы здесь уже были много раз.
– Ничего не лестно, – сказала Корова. – Наоборот. У всех до тошноты одинаково. Будете при свечах танцевать?
– Будем! – закричала Каля. – Но когда вам, Анечка, успело это надоесть? Вы часто танцуете при свечах?
