Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна
— Вот это верно, — невесело откликнулся Гру-шин. — И жил парень с перегретыми подшипниками.
— Товарищи! Товарищи же! Кого вы защищаете? — возмущенно взмахнул руками Воронков. — Послушайте лучше нашего товарища корреспондента. Он Мефодину ораву правильную характеристику выдал. Законченный алкоголик и хулиган! А теперь вон до чего докатился! Ваша правда оказалась, товарищ Чупров.
Борис отвернулся. Он не почувствовал себя правым и после слов Воронкова. Он попробовал вообразить, как Мефодин угоняет свою «авторитетную машинку». На озорном лице злорадная улыбка, крохотная «бобочка» лихо сдвинута набекрень, прищуренные глаза издеваются. И все-таки не пропало, а разрасталось в душе чувство вины.
— Ай-яй-яй! — тихо, со скорбью произнес кто-то в темноте, и к костру подошел Шполянский. Его выпуклые глаза, нашитые на лицо бусины, поблескивали желтой искрой. — Як узнав я, шо Васылёк выпрягся з нашого, как оказать, коллективного возу, так зараз подумав: ай-яй-яй! А за казаха з козою слыхали?
— Ты иди, Шполянский, занимай свое место, — покосился недобро Садыков. — Сейчас тронемся.
Шполянский сочувственно всем улыбнулся и ушел.
— Сердце сигнал дает, что этот сын собаки в ме-фодиноком деле по уши сидит, — сказал Садыков. — А как доказать, чтобы его за ушко и на солнышко?
На поляну выехал директорский «козлик». Корча-ков ездил осматривать законченную просеку. Выпрастывая себя из машины, он загремел:
— Что же это у нас происходит? Машины начали угонять. Этого только не хватало! Чью машину он угнал?
— Свою, понимаешь! — вздохнул Садыков.
— Сплошная экзотика! Новый вариант «Бэллы»! — засмеялся Неуспокоев, гревший над костром руки. — Не у Казбича угнали Карагеза, а Казбич угнал своего Карагеза.
— А ты что ж молчишь, сержант? — обратился директор к Воронкову.
Илья потер лоб, откашлялся;
— Я говорил уже, Егор Парменович, что проявили мы политическую слепоту. Мефодин в моральном отношении не на должном уровне, а мы его на самотек пустили. Не охватили!
— Проявили, пустили, не охватили! — ожесточенно дернул ус директор.
— Точно! Не охватили! Будем выправлять положение. Конечно, в обстановке политической я трудовой активности!.
— Протокольно как-то говоришь, Воронков. Готовыми формулировочками шпаришь! Откуда это у тебя?
— Я же в армии комсоргом был. На таком деле без формулировочек нельзя, — ответил серьезно Воронков.
Егор Парменович вдруг почему-то мелко задрожал, закрыв ладонью рот. Борис с удивлением посмотрел на него и понял. Директор хохотал беззвучно, задыхаясь от смеха.
— Называется — оправдался. Ох, не могу! — выдохнул он тоненько, вытирая выступившие от смеха слезы.
— Я ему, черту патлатому, покажу формулировочку! — заорал Воронков, подбежал к директорскому «козлику» и кинул себя на шоферское сиденье. — Он у меня как миленький вернется, будьте покойны! Разрешите догнать, товарищ директор? В лепешку расшибусь, а догоню! И мордой, мордой об радиатор!
В глазах Ильи металось хмельное, ноздри раздувались.
— Теперь ты по-человечески заговорил, — довольно раскинул кулаком усы Егор Парменович. — А глазищами цыганскими чего сверкаешь, будто за конокрадом гонишься? Не разрешаю! Он несется сломя голову и впрямь в лепешку может разбиться. А тебе это зачем? И знаешь, друг, мало что изменится от этого. Прозевали мы Мефодина? Что-то у нас плохо организовано! Всё дела, дела, а люди когда же?
Директор махнул рукой и пошел к газику, крикнув Садыкову:
— Будем трогаться, Курман Газизыч!
Глава 28
«Слезы шофера»
Просеки, прорубленные в недрах леса, казались узенькими тропками, и Борису с трудом верилось, что по этим щелям пройдет громоздкая автоколонна. А она начала уже свой марш по лесу. В низовом, тяжелом ветре смешались свежий запах смолы и горечь бензиновой гари. А поверху летели в ночь, меж соснами, огромные и сердитые шмели: наплывало гуденье моторов. И вдруг темная стена сосен отворилась, выбросив сноп света. Машины вышли из леса. И тотчас кто-то встал рядом с Борисом. Это была Шура.
— Вы поедете со мной. Хорошо? — просительно сказала она.
Борис молча кивнул, скрывая радость. Все острее и острее чувствовал он необходимость ежеминутно видеть ее, слышать ее голос, просто ощущать ее рядом. Он вздрагивал от нежности, даже когда на него падала ее тень; он безошибочно узнавал ее голос в хоре других голосов по тому волнению, которое охватывало его.
Они на ходу сели в тихо двигавшийся, вернувшийся из рейса в школу санитарный автобус. Там был Неуспокоев, и он подхватил Шуру в дверях. Увидев Бориса, прораб прошел в дальний конец и сел, отвернувшись к окну. Все они расселись в разных местах, как чужие люди, и долго молчали. Шура часто взглядывала на спину отвернувшегося Неуспокоева, и на переносице ее появилась морщинка, какой раньше Борис не видел.
Автобус шел уже полным ходом, его дергало и мотало во все стороны, мелкая щебенка щелкала по кузову. Молчание натягивало нервы, и Борис не выдержал.
— Посмотрите сюда, Александра Карповна, — указал он в окно.
В автобусе не было огней, и горы были еще ясно видны.
— Видите, две жуткие, исковерканные скалы друг против друга? Когда не бывает луны, ночкой потемнее они сходятся и зверски дерутся, калечат друг друга. Не верите? Честное слово! Поэтому они такие исковерканные, изломанные, вывихнутые. Эх, черт, вот бы посмотреть драку скал! Почему они дерутся? Они полюбили одну и ту же девушку.
— Ну и фантазия у вас! — покосилась на него Шура, и глаза ее блеснули в полутьме, засмеялись.
— А теперь вон туда смотрите, — повел Борис пальцем по стеклу, пытаясь указать на угрюмую гору, куполообразная вершина которой блестела как костяная. — Видите, голый череп, низкий лоб, жесткие морщины на щеках? А глаза, подлец, спрятал! Это старый отставной палач или сам Вий. Такое если приснится ночью!.. — Он засмеялся.
Шура тоже засмеялась и крикнула Неуспокоеву:
— А вы видите Вия, Николай Владимирович?
Прораб не обернувшись пожал плечами. Шура нахмурилась и, остро щелкнув замочком сумочки, решительно встала. Покачиваясь на дергающемся полу автобуса, она подбежала к Борису, села рядом, обняла за плечи и горячо зашептала:
— Выпрыгнем, когда до обрушившейся скалы доедем? Хорошо? И встанем там… Покажем машинам край… Борис Иванович, милый, ну пожалуйста! — обжигала она щеку Бориса горячим дыханием.
И Борис, счастливо улыбаясь, молча, медленно опустил ресницы: «Вы еще спрашиваете? С вами куда угодно!»
На шепот Шуры обернулся Неуспокоев, включил свет и посмотрел на них подозрительно и ревниво. Они сидели, как и прежде, далеко друг от друга, но во взглядах, которыми они обменивались, был веселый сговор.
Автобус вошел в горную щель. Свет фар запрыгал по черным с прозеленью скалам. Борис распахнул дверь и выпрыгнул. Ветер сорвал с него шляпу, и она, подпрыгивая, унеслась. Он обернулся на слабый вскрик, успел подхватить выпрыгнувшую Шуру и услышал испуганный, ревнивый голос Неуспокоева:
— Куда вы, сумасшедшая?
Затем мигнул красным глазом уходивший автобус, и они остались вдвоем в угрюмом ветреном ущелье. Взявшись за руки и раскачивая ими на ходу, как расшалившиеся дети, они, смеясь, пошли в сторону «Слез шофера». Шура, сбросив неудобные боты, была в туфлях на толстой подошве. Она шла легко, радостно припрыгивая, порываясь бежать, и Борис робко и жадно косился на ее фигуру, проступавшую под облепляемой ветром одеждой, на ее круглые колени, обнажаемые раскинутыми полами.
Вышла молодая, озорная луна, и стало видно, что дорога качнулась не крутым, но длинным уклоном. Лес внизу смутно чернел под луной густой щеткой. Здесь и нагнала их очередная машина. Испуганно повизгивая тормозами и скуля мотором прошел большой самосвал. За ним осторожно, как на цыпочках, прокрался бензовоз. А шедшая за ним кузовная машина, тяжело нагруженная станками, пошла неверно, налезая правым крылом на скалы и обдирая об них борт. Задний ее скат пополз к уклону. Шура вскрикнула и кинулась к машине. Борис успел схватить ее за локоть и рвануть к себе.
— Нет уж, не мешайте! — сердито крикнул он. Машина выровнялась, вцепилась в дорогу всеми четырьмя колесами и, пахнув горячим ветром, скрылась в темноте. Отброшенные ею камни бесшумно полетели вниз.
Лицо Шуры было бледно при луне.
— Дайте мне руку, — сказала она.
Руки их снова встретились. Борис вздрогнул и нахмурился.
— Вы не обращайте внимания, что у меня рука дрожит, — засмеялась она вздрагивающим смехом. — Думаете, от страха? Страшно, конечно, но почему дрожу — и сама не знаю.
Борис смятенно молчал. Трудно быть спокойным, когда влажный весенний ветер плещется в камнях, как река в половодье, когда лукавая весенняя луна то спрячется за тонкое облачко, то снова выглянет, то отдалив, то приблизив милое побледневшее лицо, и когда в руке твоей вздрагивает узкая теплая девичья рука.
