Георгий Шилин - Прокаженные
И вот — отвисший подбородок, под глазами — мешки, морщины на щеках.
Здравствуй, старость!
- Ты даже не представляешь, как я рад тебе, — тащил его Превосходов за рукав. — Все проказничаешь? — засмеялся он. — Проходи-ка вот сюда и садись, а я что-нибудь соображу. Погодка-то, — покосился он на окно.
На дворе шел дождь, нудный, унылый, точно из сита. Лоснились огромные клены с редкими желтыми листьями на макушках. У стены старого плетеного сарая, нахохлившись, сбившись в кучу, сидели куры.
- Ты, брат, мокрый, как мышь, — оглядел Превосходов Туркеева. — А я только что вытопил печь. Раздевайся, суши пальто. Как Антонина Михайловна?
Цветет?
Туркеев ничего не ответил, шагнул через порог. Он очутился в длинной, узкой комнате, заставленной всяким хламом. Тут лежали какие-то коробки, склянки, бутылки, у стены — маленькая полочка с книгами, угол потолка отсырел. У окна — письменный стол, рядом — старое, с прорванным сиденьем кресло, несколько стульев.
Сергей Павлович снял пальто, повесил его рядом с печкой. Ему было приятно, что вот он случайно попал к старому приятелю. Его вдруг потянуло на откровенность. Ему захотелось поговорить с Превосходовым о том, о чем он никогда ни с кем не говорил, но тут же понял, что, в сущности, говорить-то не о чем. Не об Антонине же Михайловне, не о вчерашнем же разговоре!
Превосходов скоро вернулся с тарелками в руках.
- Ты, вероятно, голоден? Признайся… Да и того… обогреться не мешает, — и посмотрел внимательно на Туркеева. — Надеюсь, не откажешься?
Сергей Павлович давно не пил водки. Он вообще равнодушно относился к алкоголю. Но сейчас почувствовал, что он действительно промок, продрог и не откажется посидеть за рюмочкой. Кроме того, ему захотелось сделать "назло" жене. Она не любит его хмельным. "Приду пьяный — любуйся".
- Закусон у меня как раз под водку, — оживленно сказал Превосходов, — огурцы собственной засолки, и все маринады — собственные… Насобачился мариновать — попробуй и оцени… Вот, например, грибки… Не люблю ничего рыночного.
Он застлал письменный стол газетами, уставил его закусками "собственного производства".
Наполнив две большие рюмки водкой, Превосходов сел, уставился на Сергея Павловича.
- А ведь ты того, братец… сдаешь!
- Да и тебя тоже… смотри, как подвело, — прищурился на него Туркеев.
- Смотрю, смотрю, брат, — опустил глаза Превосходов. — А ничего не попишешь… Дело идет. Э-э, да черт с ним, — махнул он рукой. — Выпьем, старик!
Чокнулись, выпили.
Превосходов взял в руки красный помидор, принялся сосать.
- Еще шесть лет назад, — продолжал он, — девушки засматривались и приходили в эту вот обитель… Нет-нет да и заглянет какая-нибудь. А теперь шествуешь по улице, и хоть бы одна кикимора посмотрела. А дети уж дедушкой обзывать стали. Идешь по улице, а он тебя, сукин сын, остановит и как дубиной по голове: дедушка, дай, говорит, на кино гривенник… Вот как! — засмеялся он и тотчас же умолк.
Туркеев наблюдал за ним, улыбаясь.
- Ты чего смеешься? — тоже усмехнулся Превосходов.
- А меня вот никогда не волнует старость, и я никогда не чувствую в себе разницы возрастов. Мне кажется, будто бы и в пятнадцать лет я был таким же, как сейчас. И «взгляды» и «дедушка» — тоже не беспокоят.
- М-да, — задумался Превосходов, — каждому свое: меня отношение девушек волнует, тебя — дела твоей проказницы. Ты не замечаешь разницы возрастов, а меня эта разница давит… Ведь жизнь кончается — подумай только! А жить хочется! И хочется, чтоб на тебя девушки посматривали, чтоб они улыбались тебе при встречах смущенно и чтобы ты чувствовал себя с ними юношей… Ведь страшно, когда тебя называют «дедушкой». Черт бы побрал этого «дедушку», когда сердце жаждет еще лунных ванн, и игры, и "сладостных чар".
- Да разве в этом главное? — воскликнул Туркеев, рассматривая его сморщившийся, облысевший лоб. — А работа?
- Это для тебя работа, — махнул тот рукой. — Может быть, ты утешаешь себя по-английски, что в пятьдесят лет мужчина "начинает только цвести", что он и жизненный опыт приобретает, и положение, и твердость характера, и прочее такое. А я, брат, дудки! Знаю, что такое пятьдесят лет. Не обманешь. Это, брат, песок, а не «цветы». Да-с. Все это «положение» и «характер» англичане придумали себе в утешение на старости лет, — дескать, все вы сморчки и молокососы, а мы — вот какие, пятидесятилетние! Нет, мой дорогой, я отдал бы все свое «положение», и «характер», и «расцвет» обеими руками за то, чтобы стать прежним сморчком и молокососом! — и он снова наполнил рюмки.
- Я с тобой не согласен. Это ерунда, — сказал Туркеев, чувствуя, как по телу разливается теплота и как начинает он приятно хмелеть.
Но Превосходов будто не слышал и продолжал, заложив руки за спинку кресла:
- Ты когда-нибудь смотрел на себя в зеркало, старик? Не смотрел? И не надо. Ей-богу. Ну его к черту, с этим зеркалом! А я смотрел. И знаешь, что я увидел там? Во-первых, я увидел вот это, — он оттянул отвисший подбородок. — Паршивая вещь. Подбородок, конечно, бывает и у молодых. Но у молодых выглядит не так, у них он приятно ласкает глаза, а у меня просто — "лишняя кожа". И губы уж не те, что были, и зубы — того… не те, не жемчуг…
Потрогаешь рукой морду, а она рыхлая, потянешь кожу — оттопыривается, как на старом романовском полушубке. Один севильский цирюльник как-то раз брил меня и говорит: "У вас много лишней кожи", Сделикатничал. Хотел сказать, что мне пора, дескать, и на мыльную фабрику, а получилось мягко. И на глаза посмотришь — не тот блеск, и животик отвисает, а полгода назад обнаружил, что даже нос раздался и покраснел. Грустно, старик, грустно, когда нет-нет да и откроешь что-нибудь новенькое из этой области… Старость, братец, старость…
Туркеев смотрел на него, пытаясь припомнить, замечал ли он когда-нибудь у себя все эти «намеки» старости? Впрочем, он никогда об этом не думал, не искал их… А если примется искать, то, наверное, найдет.
За окном по-прежнему сыпал дождь. Кто-то прошел, звучно чавкая сапогами.
- Это у тебя оттого, — сказал Сергей Павлович, — что тебе делать нечего.
Безделье угнетает — вот и придумываешь. Хочешь, — с оживлением предложил он, — я из тебя выбью эту дурь?
- Знаю, знаю, — отмахнулся он. — Ты хочешь забрить меня к себе не мытьем, так катаньем. Ничего не получится, Сергей Павлович. Ну тебя с твоей проказницей! Знаю: хочешь превратить меня в своего придворного гинеколога!
Не хочу.
- Напрасно, к твоим услугам все: и экипаж, и квартира, и если захочешь — можешь жить в городе.
- Не соблазнишь.
- Боишься? Превосходов засмеялся.
- Дело не в боязни, а в том, что это скучно. Лучше уж лечить старых перечниц, чем твоих молодых "проказниц". — И, забыв тотчас же о предложении Туркеева, грустно продолжал:- Действительно, практики теперь маловато.
Клиентура — смотреть тошно: старушенции или уж действительно нуждающиеся в лечении женщины…
- Обожди, — удивился Туркеев, а разве когда-нибудь к тебе приходили пациентки не для лечения?
Превосходов ничего не ответил и, взяв графин, снова наполнил рюмки.
- Впрочем, довольно, — решил он. — Ты лучше расскажи мне, маэстро, как там у тебя? Вылечиваешь их или нет? И вообще, излечима ли эта штука, или вы, лепрологи, только хорошую мину делаете, будто способны исцелять?
Туркеев протер очки, усмехнулся.
"Вот все они такие, — подумал он. — Ведь старый врач, а о лепре — никакого понятия. И каждого из них спроси — обнаружит такие же познания и не поверит, и будет недоумевать…"
- Да, — угрюмо отозвался он, — это верно: мы делаем только мину… и вообще — все ерунда: лечение, хлопоты… Напрасно только народные деньги тратятся.
- Э-э, да ты обиделся, — улыбнулся Превосходов, заметив, как помрачнел Туркеев. — Я же ведь не утверждаю, а только спрашиваю.
- А я тебе говорю, — неожиданно накинулся на него Сергей Павлович, — что моих больных не в степь загонять надо, не к черту на кулички, а лечить в амбулаториях! Да, лечить в городских амбулаториях, как лечите вы от малярии, от гонореи, от сотен других болезней! — почти прокричал он, покраснев от волнения.
- Постой, — не в состоянии сдержать улыбки, добродушно заметил Превосходов. — Чего ты вскипел? И потом: как это "в городских амбулаториях"?
Разрешить им вход в амбулаторию, где лечат всех остальных? Так, что ли?
- Да, почти так! — с азартом воскликнул Туркеев.
- И разрешить им сидеть рядом с маляриком, рядом со здоровым человеком?
- Хотя бы так.
- Нет, ты с ума сошел! — громко рассмеялся Превосходов.
- Это вы с ума сходите, — внезапно успокаиваясь, буркнул Сергей Павлович.
- Так-таки прямо в городской амбулатории? Это, брат, новость для меня… Новость! Я принял, скажем, прокаженную, а через минуту в то же самое кресло сядет больная с воспалением яичников? Так?
