Павел Лукницкий - Избранное
Тишина продолжается. А купец, сам не замечая того, самодовольно потирает руки…
«Сейчас говорить или послушать сначала, что скажут? — думает Шо-Пир. пожалуй, пусть лучше выговорятся… Послушать надо сначала». Встает, обращается к выжидающим первого слова ущельцам:
— Товарищи! Вот девушка… Из Яхбара пришла… Мучают там людей, на советскую сторону они и бегут! Среди нас хочет жить она, как человек. Пришла к нам за справедливостью и защитой. Пусть узнает, что народ наш свободен, что справедливость в нем есть. Кто хочет говорить первый?
— Я хочу! — поднялся зобатый Науруз-бек, и все напрягли внимание: давно уже не говорил перед народом бывший судья. — Ты, Шо-Пир, сказал о справедливости в нашем народе? Верно это: справедливость в нашем народе есть, но ты не понимаешь ее. Недавно ты здесь и мало что знаешь. Вот ты не знаешь, кто сотворил Высокие Горы. А мы это знаем. Их сотворил Молчащий, когда увидел, что на земле повсюду распространился грех. Он сотворил их, чтоб было на земле безгрешное место. Тогда вырос в горах наш народ. Зеленая звезда освещала его своими лучами, только для нашего народа светила эта звезда. Но однажды в нашу страну пришла женщина. Она пришла из тех мест, где был распространен грех, и она принесла грех сюда. В ту ночь Зеленая звезда погасла и упала на землю. Камни, которые до тех пор были зелеными, в ту ночь почернели… С тех пор наша страна называется Подножием Смерти, в ней только черные камни, они придавили землю. И разве у нас светлое небо? Взгляни быстро на небо, ты увидишь, оно черное, и только потом оно покажется тебе голубым! Оно черное, черное… Все это сделала женщина, пришедшая в наши горы. С тех пор все потомки ее черны, черны у них души. Ты знаешь, кто эти люди? Эти люди — факиры… Ты говоришь, наш народ справедлив? Ты не прав. Справедливы и белы только те, кто произошел не от той женщины, — шана, сеиды и миры. Ты пришелец, Шо-Пир. Что ты знаешь о нашем народе? Что знаешь ты о шана, сеидах и мирах? А знаешь ли ты, что миры, шана и сеиды не одеваются в черные одежды? Что бог запретил им иметь черный скот? Что каждый родившийся черный ягненок должен быть зарезан? Что если мир придет к кому-нибудь в дом и в доме найдется для него только черное одеяло, он никогда не накроется им? Он выйдет из дома, потому что так установлено! Посмотри на нас: мы сидим вместе здесь — в халатах белых и черных… Кто сидит в черных? Факиры, потомки греха, потомки женщины, женщины, убившей свет Зеленой звезды. Однако вижу в белом — факира… Нарочно надел, Бахтиор? Смеешься над Установленным? Смейся! Твой час придет!
В гневном исступлении Науруз-бек потрясал руками. Его зоб качался под бородой. Брызжа слюною, он обращался уже не к Шо-Пиру, а ко всей толпе, он, казалось, готов был наброситься на всякого, кто осмелится ему возразить. Он кричал:
— Женщина к нам пришла? Ха! Разве это женщина перед нами? Смотрите все на нее! Она как будто такая, как все. Мы знаем: она жена хана. Но она рождена от факира, — ее душа черна и презренна. Это только преступное подобие женщины, совершившее великий, смерти достойный грех. Хорошо, мы оставим ее, но что будет? Солнце погаснет и упадет на землю, если мы оставим ее среди нас. Все травы и воды станут такими же черными, какими в тот раз стали камни. И все люди умрут… И наши горы, ставшие после первого греха Подножием Смерти, будут теперь Горами Смерти… Этого хочет Шо-Пир? Об этой справедливости говорит? И вы, факиры, этой свободы ждете? Не слушайте, люди, Шо-Пира, он безумец! Пусть сами женщины скажут, правильны ли мои слова, вот сидят старые, мудрые женщины… Зейнат Богадур, ты мудрая женщина, встань, скажи свое слово!
Науруз-бек умолк, и одна из четырех старух, ожидавших поодаль, встала, обратилась к затаившим дыхание ущельцам.
— Я видела во сне три луны, — сказала она. — Три луны на небе я видела в ту ночь, когда к нам прибежала эта, — старуха протянула костлявую руку, указывая сухим, дрожащим пальцем на стоящую, как изваяние, Ниссо. — Что это значит? Так значит: две луны пришли на небо ждать, когда солнце погаснет. Прав Науруз-бек, правду он говорит. А утром я доила корову, из ее вымени текло кислое молоко! Значит, трава уже становится черной. Мы не видим этого, пока еще солнце не погасло, но коровий желудок уже все чувствует, потому что скотина всегда прежде людей чует беду… Кто объяснит, почему это случилось в ту ночь, когда в Сиатанге в первый раз появилась эта — бежавшая от Азиз-хона жена? Кто объяснит?
— Пусть Бобо-Калон объяснит! — послышался голос в толпе. — Пусть объяснит мудрейший…
— Правильно! — воскликнул, подняв обе руки, Мирзо-Хур. — Я здесь чужой человек, мне все равно. Я всех готов слушать. Послушаем Бобо-Калона! Скажи свое слово, Бобо-Калон!
Шо-Пир и Бахтиор переглянулись.
— Бобо-Калон… Бобо-Калон! — кричали в толпе.
— Пусть говорит, черт с ним, — кивнул Шо-Пир Бахтиору, — пусть выговорятся они до конца! — И, коснувшись руки стоявшей перед ним бледной Ниссо, сказал: — Сядь и будь спокойна!
Ниссо опустилась на камень.
— Смотри на них, не опускай головы! — прошептал Шо-Пир, и Ниссо, поставив локоть на каменный стол, подперла подбородок ладонью.
Бобо-Калон встал. Руками оперся на палку, устремил взор поверх всех сидящих к вершинам гор и заговорил медленно, как бы читая на зубцах вершин начертанные там и зримые только ему слова:
— Моя борода бела, мои руки сухи, я прожил пять кругов; от года Скорпиона до года Зайца — пять раз. Глупы те, кто хочет изменить мир, который вечен и неизменен. Вот эта гора стояла всегда, как стоит сейчас. Вот эта река, что бежит позади меня, шумела так же, и воды в ней было не больше, не меньше. И солнце светило, и травы росли, и ночь приходила после каждого дня, и луна по ночам плыла. Все было всегда как сейчас. Все было так тысячу лет назад, тысячу лет подряд… Что установлено в мире, люди менять не должны. Это истина, в ней мудрость и свет. В ней счастье каждого человека…
— И ты думаешь, Бобо-Калон, о своем счастье сейчас? — вдруг язвительно выкрикнул Бахтиор.
— Яд в твоих словах слышу, Бахтиор, — продолжал Бобо-Калон. — Мое счастье — в покое души и в созерцании истины… Я думаю о счастье сидящих здесь. Я думаю даже о тех, кто ныне одержим беспокойством. О белых людях я думаю и о вас, о черных факирах, думаю, ищущих счастье во лжи. Прав Науруз-бек: первый грех был от чужой женщины, этот грех погасил свет Зеленой звезды. Вот опять к вам пришла чужая женщина! Разве в прежнее время был бы у нас разговор? Такую женщину положили бы в мешок, весь народ бил бы ее палками, чтоб потом выбросить в реку… Настало время иное: вокруг этой женщины разговор о справедливости… Но все, что совершается в мире, совершается по воле покровителя. Вот мое слово: пусть эта женщина останется здесь, и пусть гаснет солнце и травы становятся черными!
Бобо-Калон сел на камень. Ниссо стало страшно, и она с тревогой в глазах обернулась к Шо-Пиру.
Шо-Пир, знавший много преданий и легенд сиатангцев, решил, что сломить направленное на него оружие можно только таким же оружием. Надо было сейчас же, немедленно придумать что-то необычное, действующее на воображение ущельцев. Мысль работала с необычайной быстротой… Да, да, все на свете меняется каждый миг, река прорезает горы, ущелье углубляется и растет, и ханского канала когда-то не было вовсе, а долина орошалась исчезнувшим ныне ручьем, а вот теперь есть новый канал, которого не было год назад… Но об этом потом, а сейчас надо иначе…
— Так! — произносит Шо-Пир, выпрямляясь и выступая вперед. — Выслушайте меня! Я пришел издалека! Но я тоже кое-что знаю. Мир ваших гор — это еще не весь мир. Разные есть миры на нашей великой земле. Есть такие: год ехать верхом — ни одной горы не увидишь. Есть такие: деревьев так много — огонь зажги, ветром его гони, а все-таки всех деревьев не пожрет никогда. Есть такие, где и самой земли нет, а только вода, кругом вода, как пустыня вода. У вас даже слова такого нет, чтобы назвать мир воды. Каких только стран нет на нашей земле — есть такие, где солнце полгода не выходит на небо, дни и ночи темны одинаково, а другие полгода — ночей не бывает, не спускается солнце с небес…
Шо-Пир запнулся, подумал: «Черт! Мало я книг читал!» Он чувствовал на себе выжидающие взоры ущельцев. Лоб его покрылся испариной. Он снял с головы фуражку, вертя ее руках, глядел на нее. Коснулся красноармейской звезды… И вдруг, подняв фуражку, заговорил быстро, уверенно:
— Вот смотрите! Что это блестит? Смотрите, что это? Это звезда, красная звезда, вы видели ее на моей шапке много раз. А вы о ней думали? Нет! Откуда она? Что означает? Я вам скажу… В тех землях, откуда я к вам пришел, было много бед! Были люди такие, которые… волки были они, не люди: убивали справедливость на наших землях. Сами — белые, руки у них — белые, а сердце… Вот, смотрите на ледники ваши: далеко? Как отсюда до ледников наши поля. По грудь мою высотой вырастает на них пшеница, такой пшеницы и во сне не видели вы! Мой народ собирал ее. Все зерно сложить — выше ваших гор было бы. А люди голодали хуже еще, чем вы. А почему голодали? Те, проклятые, волчье племя, все отнимали у нас… Миллион! Тутовых ягод на всех ваших деревьях, наверное, меньше миллиона… А у нас там — много миллионов людей. Но у тех, проклятых, были ружья, тюрьмы и палачи для таких, как мы, для миллионов. Правили они нами, горло перегрызали всем непокорным, заковывали в железные цепи руки и ноги. Боролись мы, восставали, в мученьях умирали. Но вот пришел человек, мудрейший, великий человек, в мире таких еще не бывало! В его сердце было любви к справедливости столько, ненависти ко злу столько, словно весь народ вместил он в сердце свое! И закипела в нем живая красная кровь, рождая бессмертное зовущее слово — всесильное слово всего народа. Зажглось оно огромной красной звездою. И лучшие друзья того великого человека, а за ними тысячи смелых, крылатых духом вознесли над миром красный свет этой звезды; проник он в миллионы сердец, и вспыхнули они разом, сжигая везде проклятых насильников, пробуждая в племени справедливость, радость и счастье, о которых люди мечтали тысячу лет…
