Борис Пильняк - Том 1. Голый год
СОВЕТСКИЙ АГНЕЦ
Я решил во что бы то ни стало сделать г. Фрида знаменитостью. Это мой каприз – сделать еврейчика знаменитым!
Беру г. «музыканта», поднимаю на кончик пера, и уже г. Фрид не жалкий «музыкант», а личность, не менее прославленная, чем… ну, хотя бы взлетевший вчера «на качелях» «товарищ Майоров»…
«ПОД ГНЕТОМ СТРАСТИ» – кино-драма с участием лучших артистов. Оперетта «ГРАФ ЛЮКСЕМБУРГ».
БЕГА И СКАЧКИ
Тотализатор. Наши фавориты: 1) Каприфолий-Лy, 2) Гимн, 3) Конюшня барона Врангеля.
КРЫМ: Продаются дачные участки.
ПРОДАЕТСЯ дешево бумаго-ткацкая фабрика СУЧКОВА, местонахождение фабрики в БОГОРОДСКОМ УЕЗДЕ МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ.
ДЕВУШКА, любящая детей, согласна в отъезд.
За 25 000 000 руб. продается книга НИЛУСА.
Завтра в кафедральном соборе будет отслужен благодарственный молебен свящ. Восторговым. ЖЕЛАТЕЛЬНО ПРИСУТСТВИЕ гг. офицеров.
Грандиозное молебствие в Севастополе. Религиозный подъем среди нижних чинов.
Воззвание архиепископа Кронида. Проповедь иеромон. Сергия в ближнем тылу. ВАТИКАН и большевики.
Разврат среди молодежи.
Нижние чины по деревням.
Охрана Петрограда поручена КИТАЙЦАМ.
Декреты Жиднаркомии. Ген. Свищев издал приказ о расстреле латышей.
ВРАГИ ДОБР-АРМИИ.
Бор. Суворин насчитывает следующих врагов Добр-армии: Совдепщина, Петлюровщина, Махновщина, Германия, Румыния, Турция, Латвия, Украина, Бессарабия, Белоруссия, Грузия, Армения, Азербейджан, Алхалхкаландский округ, Казань, Башкирия, Семиречье. Все это, конечно, – работа Германии и торговля Троцкого-Бронштейна.
Г. Г. КАЦ (Центральная ул., соб. дом).
РЕНСКОВОЙ ПОГРЕБ, с продажей виноградных вин и крепких напитков. С ПОЧТЕНИЕМ Г. Г. КАЦ.
– Папка! Готова картошка!
– А? Готова? Ну, очисть и, тащи, брат, сюда! Какая же это, братец, в сущности, мерзость!
– Что, картошка?
– Нет, – газеты!
Если же поезду не свернуть круто влево и сползти вниз под город еще на сто верст, то упрется он в землю, где даже в бой идут офицеры с чемоданами, а добровольцы (есть и такие в Добр-армии!) идут в атаку: в цилиндрах и в трех енотовых – одна на другую – шубах, расползшихся под мышками.
– «Я бью на фронтах красную сволочь. Белая сволочь, развяжите свои чемоданы!» – Генерал же Свищев получил титул и стал: Свищеб-Крымский.
Белая сволочь поперла наверх. –
– И здесь в городе «Воля Коммуниста» на желтой бумаге, как Ортечека, кричит сплошным митингом, красным, как кровь. Красное, как кровь! – Мои мысли о крови –
– (этой кровью буйной, красной и черной, кровью, пишу я, ею же убить могу, ею же могу пойти на огонь).
– Вот письмо Тропарова к Ордыниной.
«Уважаемый товарищ!
Мне очень хотелось бы поговорить с Вами по ряду вопросов, конечно о революции. Если это не утруднит Вас, будьте добры назначить час, когда я мог бы Вас увидать. Дмитрий Тропаров.»
– Володька! Отнесешь в город!
Метелит метелями декабрьская ночь. В каменном доме Ксении Ордыниной, в кабинете перед камином – кресла, и огонь в камине, и нет ламп, чтоб шарили тени. – И ужели часы на руке, под черным глухим рукавом, не разорвутся как сердце, – в десять? Чайник же и керосинка – перекипят трижды, на столике рядом, синим огнем в бурых тенях – синими искрами в корках Брокгауза. А там на полке за Брокгаузом – на тарелке и под салфеткой – пирожки с вишневым вареньем: ради них канули утро и баночка вишневого варенья по купону карточки ответственного работника № 13. И Ксения Ордынина у камина – в черном платье как дама, с белым платком у губ, с глазами, как перья павлиньи, – и черная бровь – изогнутая, изломанная, правая, – поднята высоко на высокий, белый, бледный лоб, – черная дама у камина, – совсем не заанкеченная, не закомандированная, не замитингованная. А чайник – а чайник должен, должно быть, перекипеть трижды, ибо никогда раньше он не был изучен! А Тропаров – в изученную дверь – вошел двумя головами выше, чем Череп.
Ни часы, ни сердце – не разорвались.
– …Я кипятила себе чаю. Вот лепешки. Подложите полено в печку…
– …Я думала, Карл Маркс сделал ошибку. Он учел только голод физический. Он не учел другого двигателя мира: любви, как кровь, во имя деторождения, должно быть. Пол, семья, род, – человечество не ошибалось, обоготворяя пол. – Ну, да, – голод физический и голод половой. Это очень неточно: следует говорить,
– голод физический и религия пола, религия крови…
– …Берите лепешки…
– …Я иногда до боли, физически, реально, начинаю чувствовать, осязаю, как весь мир, вся культура, все человечество, все вещи, стулья, кресла, комоды, платья, – пронизаны полом, – нет, не точно, пронизаны – половыми огранами, даже не род, нация, государство, человечество, а вот носовой платок, хлеб, ремень.
Я не одна. У меня иногда кружится голова, и я чувствую, что вся революция – вся революция – пахнет половыми органами.
– …Возьмите лепешек…
Почему не разорвались ни часы, ни сердце? – Когда все тело разорвано, раздвоено – половыми органами. – Вот, – кровь, горячая, красная, – каждая кровинка от руки с платком у губ, от изломанной брови, чистейшая, идет – крестится страстной неделей там.
А лепешки – на столе, на салфетке и под салфеткой, – на маленьком столике.
– …Я вглядываюсь в культуру Запада и культуру Востока. Культура многоженного Востока – разве не бархаты и атласы ночи, когда человек – после акта – откинулся на диван из пестрых ковров и на плечо женщины, и смотрит в звезды, – все, – только светила в атласах небесной тверди, все познано, и весь мир – во влаге, в усталости обессилевших половых органов? – И культура Запада, стальная, цементная, обнаженная, – разве не человек с напряженными мышцами, как сталь, и с напряженною волей, – тот, что сегодня – через час – добьется женщины, а сейчас – в этот час – ставит небоскребы, строит дредноуты и дирижабли и – подпирает шею костяным воротником, чтобы в одноженной стране ему, сильнейшему и первому, взять первую женщину.
– …Революция, быт резолюции, – Карл Маркс ошибся, нельзя взять все в скобки разверсток, карточек и плакатов… Россия, революция, я вижу, как огромной волной… –
– но тогда зазвонил резко телефонный звонок.
– Товарищ Ордынина. Вас просят в Чека.
– Что?
– Открыт заговор.
– Ксения Евграфовна, я хотел спросить… Не вы ли писали мне письма, без подписи? – это Тропаров, протягивая руку.
И Ксения ответила – не сразу, тихо, затомившись:
– Да, я… Да, я писала вам, Дмитрий Гаврилович!.. И для вас я спекла сегодня пирожки… с вареньем!..
Через штаб товарища Черепа шли тысячи на фронт (изодранных людей) и тысячи с фронта (очень цынготных и очень упитанных людей), – штаб товарища Черепа изнывал от тысяч и пота портянок, и от того, что правая рука каждого впадала в писцовую истерику, вписывая в пустые места листков и бланков:
«Имя, отчество, фамилия, – род оружия, – из граждан, – на основании статьи, – подпись руки».
– Но ведь сказано классиком, что в России вещь, кроме прямого своего назначения, имеет второе: –
– быть украденной, –
– и вдруг в смерче, спутались, стасовались карточки и бланки: «род оружия» влез в «подпись руки», «имя» село на «фамилию», «основание статьи» стало «гражданином», – очень цынготных откинуло бумажным смерчем вновь на фронт, – очень упитанные поназастряли в доме Аришенек Рытовых, – а на товарища Черепа, – пестрым бумажным смерчем, – посыпались тысячи денег, – ибо –
– за десять минут до того, как пришли арестовать товарища Черепа, он, распоясанный, с Моржом и водкой, полетевший по воле всех чертей лощинных дел, – говорил углубленно, –
– продолжая в сущности мысль Ксении Ордыниной:
– Революция, брат… Я хоть пьян, а я понимаю… Меня, может, под суд отдадут, а знаешь – а знаешь кто все подстроил? – Ксюшка Ордынина!.. Революция, брат! – меня завтра на фронт пошлют или в Чеке расстреляют, или Врангель повесит, – так что же – кроме бабы? – Все равно, как подыхать! Зараженным или здоровым… А… а если я жив останусь, то тогда – то тогда: мне сам сифилис нипочем!.. Я хоть пьян, а я… понимаю… А Ксюшка Ордынина, знаешь, в Чеке… –
– В дверь постучали, побоцали, вошли.
– Гражданин Череп. Именем Российской Социалистической Советской Республики вы арестованы! –
И на ордере подпись: – Ордынина.
В Чека – против Дома Советов Чека (и в полуподвале Дома Советов – Женотдел) – в Чека камеры были в полуподвале, в камерах под кирпичным потолком горели электрические лампочки в мушиных пятнах, и камеры были раньше кладовыми, а в камере № 3 – до прихода следователя – мирно спал на столе, с делами под головой и с портянками на ручках кресла, – член Чека: – не зря в делах поселились клопы. В мезонине же Чека всю ночь пиликал кто-то на гармонике и пел одно и то же очень миролюбиво:
