Виктор Конецкий - Том 1. Камни под водой

Впереди — над волнами — то появлялись, то пропадали мачты «Колы», крестили все вокруг торопливыми взмахами рей. Буксирный трос кромсал волны. Брызги фонтанами вздымались над форштевнем.

Оскальзываясь и зажимая глаза рукой, медленно забрался к боцману Ванваныч.

— Работает! Работает! Наладил! — крикнул он в ухо боцману. — Помпа второго трюма вошла в строй, товарищ боцман!

— Черт с ней! Иди разбуди Чепина и вместе с ним приходи в надстройку. На лесовозе отказались от помощи… — Боцман говорил тихо, ветер и грохот моря заглушили его слова. Ванваныч опять не понял, о чем говорит боцман.

Моторист все не уходил с мостика. Ему хотелось, чтобы Росомаха похвалил его, ведь он все же наладил эту упрямую помпу во втором трюме.

На «Коле» горели ходовые огни. Опять мигал гакабортный на ее корме.

— Вася! — крикнул Росомаха и обнял Ванваныча за плечи. — Сыпь вниз, подними Чепина… И посоветуйтесь между собой… «Одесса» от помощи отказалась! Из-за нас! Буксир надо рубить. Понял? Буксир! Как решите, так и делать будем… И скажи Бадукову: пусть отличительные огни зажжет.

Моторист молча кивнул и стал торопливо спускаться.

Боцман наконец остался один. Он хотел закурить, но спичечный коробок намок. Тогда Росомаха вытащил из-под подкладки неприкосновенный запас огня — щепотку спичек, засунутую в соску. Прикурил и затянулся так глубоко, что почувствовал ломоту в груди.

Он не сомневался, что решат сейчас эти ребята. Разве Андрей мог решить как-нибудь иначе? Но не близость развязки мучила теперь. Он ясно представлял себе маленькую фигурку капитана Гастева в углу рубки на «Коле»… Как он презирает сейчас его, боцмана Зосиму. И за дело. А ребята с «Одессы»? Что они думают о нем? Плохо он завязывает свой последний узел…

Внизу — метрах в десяти — то разбивались о «Полоцк», то, горбатясь, ныряли под борта шипучие волны. Росомаха не привык стоять так высоко над ними. Это капитаны и штурмана привыкают стоять высоко над морем, на ходовом мостике, а боцман всегда остается совсем рядом с ним — рукой достанешь. Боцман — палубный служака, ему ни к чему наверх лазить.

…Море может топить корабли, рушить причалы, убивать людей. Это оно делало всегда. Делает и сейчас, но это все — чепуха, мелочь. Страшно и обидно, когда море, океан смущают людям душу. Вот он сам вызвался идти на этой дырявой лоханке сквозь шторм, а потом… Будет ли ему прощение? Если успеет «Кола», то, может, и простят… А если не успеет? Кто будет виноват в гибели тридцати восьми?

«Кола» включила прожектор. Голубой слепящий луч просверлил дыру в сумерках и ударил Росомаху по глазам, уперся в них — точно заглядывал под мокрые рыжие брови, выпытывая и угрожая. От изуродованных надстроек «Полоцка» метались по палубам синие тени. Росомаха прикрыл глаза рукавом.

Минуты шли. Каждая из них ложилась на сердце и рвала его. Так тяжело опускается на дно моря якорь и рвет лапами грунт. Нельзя было терять этих минут. Но Росомаха все еще медлил.

Он стоял у поручней, не замечая ветра и брызг, холода и боли в ободранной щеке. Папироса замокла и погасла. Он швырнул ее в голубой свет, который один сохранял неподвижность и спокойствие в грохочущем мире воды и ветра.

«Нет! И так и так не простят… Ну что ж…»

И боцман стал спускаться вниз, одной рукой отмахивая голубому лучу: не надо! не надо!

Но луч продолжал гореть, то затуманиваясь снегом, то светлея. Он пронизывал воду на верхушках валов, а форштевень «Полоцка» был виден с такой ясностью, что даже струбцины, крепящие буксирный трос, возможно было пересчитать отсюда — издалека.

Боцман прошел по зыбучей палубе, ни разу не покачнувшись. При каждом шаге он чувствовал упругую силу, с которой ноги цеплялись за скользкие доски. В этом были все сорок лет его моряцкой жизни. Он почувствовал вдруг вновь ее, эту силу. И забытое в последние годы мятежное озорство и веселье отчаянности, с которыми когда-то он куролесил по свету, с которыми восемнадцать лет назад зачал сына, опять пробудились в нем.

— Кончай ночевать, братки! — заорал Росомаха, протискиваясь в надстройку. — Почему отличительные огни не зажгли? Я сказал: огни зажгите! А вы и не зажгли! Эх, вы! С иллюминацией-то веселей, а?

Не понимая неожиданного оживления боцмана, но невольно заражаясь им, Ванваныч весело и звонко доложил:

— В огнях керосин выгорел! А бензин заливать я не дал! Взорваться может!..

— Туда им и дорога — пускай взрываются! Ну, что решили, ребята?

Сонный Чепин стоял возле дверей, широко расставив ноги, и ухмылялся своим белозубым ртом, глядя на растерянную физиономию Бадукова, на его длинную, нескладную фигуру. Очевидно, один только Бадуков был сейчас с чем-то не до конца согласен.

— Консилиум состоялся, — сказал Чепин Росомахе, поправляя на груди полотнище сигнального флага, который он намотал под ватник для тепла. — Формация у одесситов, судя по всему, хреновая… Буксирчик рубить надо, боцман!

— Каждый говорит за себя! — крикнул Росомаха. — Моторист!

— Надо — так надо. Чего с помпами делать? — спросил Ванваныч, подпоясывая полушубок обрывком каболки.

— Обожди с помпами! Бадуков?

Бадуков все глотал и глотал и никак не мог проглотить слюну. Росомаха почему-то вдруг вспомнил, что Бадуков копит цветные вырезки из «Огонька» и высушенные морские звезды.

— Они сами отказались от помощи! — сказал Ванваныч, заглядывая Бадукову в лицо. — А у нас есть надежда — судно пустое, легкое…

— Может удачно на берег выкинуть, если глинистая обсушка или еще что… — весело сказал Чепин и поднял сжатый кулак к своим глазам, провел им по бровям, отжимая из них воду.

— Нет больше времени думать, — тихо сказал боцман. — Я все можное время продумал…

— А я что? Я — ничего! Как все! Эх, и зашумим мы вниз головой, ребятишки! — пробормотал Бадуков. Он вывел «Полоцк» в строгий, точный кильватер «Колы» и бросил штурвал.

— Голосование закончено, товарищ капитан Росомаха! — сказал Чепин.

— Эх! — заорал Росомаха, сорвал с головы шапку, швырнул ее под ноги Чепину. — Эх, а белая чайка замашет крылами! А кто-то другой в непогоду уйдет!

Он всегда пьянел от нетерпения испытать судьбу и себя, если уж решался на что-нибудь всерьез. И сейчас вдруг ощутил потребность кричать громче, чем это нужно было, скалить зубы в лихой усмешке и материться с тем разворотом ругани, когда она звучит, как клич.

— Ты где выпил? — невозмутимо спросил Чепин. — Для меня там не осталось?

И непонятно было — шутит ли он или говорит с укором.

— Сейчас напьешься вволю! — сказал Росомаха и поднял руку. — Всем надеть жилеты! Надувать жилеты не самим, а друг другу. Сперва только поддуть, а будем возле берега — скажу — надуваться до конца. Чепин! В машинное отделение — проверить распорки! Васька! К помпам — пока не разрешу покинуть нижние помещения! Бадуков! Включай рацию и песни пой! Ну?!

Радист съехал в ходовую рубку, задом считая ступеньки трапа.

— Капитан! Они рубят буксир! Они больше не отвечают, товарищ капитан!

Гастев стоял, вжав локти в углы оконной рамы. Он не оглянулся. Все эти минуты он не терял надежды, что все будет так.

Он был рад, что не ошибся в своих людях…

— Старпом! Проследите, чтоб трос не попал нам в винт! — крикнул Гастев, по-прежнему не оборачиваясь, и сам перевел рукоятки машинного телеграфа на «самый, самый полный вперед».

— Они не отвечают… — пробормотал радист. — Я вызываю — они не отвечают.

— Передай на «Одессу» — идем к ним. Будем через час. Через один час, — приказал Гастев и включил снегоочиститель. Сквозь круг вращающегося стекла в снегоочистителе ему чудились слабые отблески взлетающих где-то у горизонта красных ракет и вспышки маяка на мысе Канин Нос.

— Есть! — ответил радист.

Росомаха рубил буксирный трос обыкновенным пожарным топором. Рубить было трудно. Трудно рубить сталь, когда надо еще за что-то держаться на взлетающем к черному небу полубаке.

Наконец из-под топора сыпанули искры: лопнула первая прядь. Свистящий круг понесся по тросу к острому огоньку впереди — гакабортному «Колы». Прядь раскручивалась. Больше можно было не мучиться. Росомаха швырнул топор за борт. Взметнулась над боцманом волна, ударила его в грудь.

— Выкуси! — отплевываясь, захрипел боцман волне. — На-ка, выкуси!

Трос надраивался. Росомаха знал, что трос надраивается в последний раз — он лопнет, когда натянется струной.

Трос лопнул еще раньше. Посредине, между судами, взлетел и завился в воздухе лопнувший конец. Он был хорошо виден в голубом свете прожектора. Некоторое время «Полоцк» еще брел за «Колой», неуклюже раскачиваясь с носа на корму и с борта на борт, а потом стал стремительно уваливаться под ветер, вышел из луча прожектора, и тьма сомкнулась вокруг него.

Через полчаса боцман, рулевые и моторист опять сошлись в кормовой надстройке. Вокруг них, сотрясая судно, отплясывали гривастые волны. Огни «Колы» давно пропали во мгле.