Юность моя заводская - Леонид Семёнович Комаров
Лена встала навстречу и улыбнулась.
— А, Сережа, здравствуй!
Она протянула мне руку, а я, вместо того, чтобы пожать ее, сунул подарок и растерянно пролепетал:
— Поздравляю…
— Спасибо. Знакомься — моя мама.
— Нина Александровна. Я очень рада.
— А это мой папа, — Лена подвела меня к мужчине, сидевшему на диване.
— Здравствуйте! — сказал я.
— Очень приятно, молодой человек, — отозвался папа, подавая пухлую руку, и как будто поморщился от того, что его побеспокоили. Роста он небольшого, сутуловатый, с маленькими черными глазами. Мне показалось, что он какой-то больной. Ленин папа поспешил снова уткнуться в газету.
Из гостей я был первым. Нина Александровна усадила меня на стул и принялась расспрашивать о здоровье моей матери, хотя ее никогда не знала, о школе и о многом другом.
«Лена похожа на мать, — думал я. — У нее такие же черные волосы и смуглое лицо».
Потом Нина Александровна, извинившись, вышла вместе с Леной. Я огляделся. В комнате не было ни одного свободного уголка — все заставлено мебелью. Над никелированной с шариками кроватью распластался ворсистый ковер. Окно прикрыла красивая тюлевая штора. Тесно, солидно, не то, что у нас — кровати, стол да комод.
В дверь постучали, и тотчас послышались радостные возгласы, смех, восторженный визг, какой умеют устраивать только девчонки. Сразу прибыло несколько человек, и вся эта шумная компания втиснулась в комнату, наполнив ее веселым гамом.
Вскоре собрались все гости: подружки Лены и кое-кто из мальчишек. Многих я знал. Одного, Семку (мы его в школе дразнили Зюзей), в нашем классе никто не любил. На уроках он всегда выскакивал первый: «Я знаю! Я скажу!» К учителям подлизывался. Мать его придет в школу и застрекочет: «Вы знаете, наш Семочка очень способный. Ему и шести лет не было, а уж он и читать и писать у нас научился. Я уделяю ему очень много внимания. Да, да! Конечно! Это безусловно!»
А мы-то знали, какой Семка жмот! В войну его семья жила прилично, карточки отоваривала в директорском магазине. Какие бутерброды он приносил в школу! Ни у кого таких не было. Начнет, бывало, на перемене есть, а пацаны ему кричат:
— Семка, с обломом!..
А Семка сам все съест, никому и крошки не отломит. Мы ему один раз подстроили штучку. В четвертом классе это было. В школе ремонтировали батареи парового отопления, паяли их карбидной горелкой. Мы взяли немного карбиду, на перемене высыпали Семке в чернильницу и закрыли пробкой. Начался урок — сидим, не дышим. Вдруг — фьюить! — пробка со свистом вылетела, и из чернильницы повалила синяя пена и прямо Семке на тетрадь! Было шуму! Директор дознавался, дознавался, кто это сделал. Но махнул рукой: все молчали, никто не выдал, потому что Семку терпеть не могли.
Сейчас Семка со мной не разговаривал. И не надо! Нина Александровна почему-то с ним носилась: «Сема! Семочка!»
Пусть! Мне от этого ни жарко, ни холодно. Лена на него даже и не смотрит. Она была одета в то же, что и на пушкинском вечере: юбочка и кофточка с рукавами-фонариками. Походила на ученицу-пятиклассницу, и такая она мне больше нравилась. Легкая, веселая, с румянцем на смуглых щеках.
Когда расселись за столом, зашумели как-то сразу. Отец Лены ушел со своей газетой на кухню.
Нина Александровна поила нас чаем и угощала печеньем собственной выпечки.
— Мальчики, девочки, кушайте! Пробуйте хворост. Правда он у меня получился не совсем удачно. Семочка, попробуйте этот рулет. По-моему, в нем чего-то не хватает.
Семка попробовал и сказал:
— Нет, что вы! Исключительно вкусный! Моя мама никогда такой не пекла.
— Вы мне льстите, — улыбнулась довольная Нина Александровна. — Ваша мама такая мастерица, такая мастерица по этой части!
Она без конца говорила со всеми и обо всем на свете. Несмотря на то, что Нина Александровна отдавала Семке предпочтение перед всеми, мне было хорошо — рядом была Лена. Она дотронулась под столом до моей руки и сказала тихонько, наклонившись к моему уху:
— Тебе нравится у нас?
— Нравится.
— Приходи завтра и вообще, когда захочешь.
Лена стиснула мою руку, и я почувствовал себя на седьмом небе.
— Девочки! — обратилась Нина Александровна к подругам Лены. — Вы не видели какое новое платье мы пошили Леночке? Ленуля, ну-ка, покажи.
Лена достала из шифоньера голубое шелковое платье и, приподняв за плечики, два раза кокетливо покружилась на каблучках. Девочки начали охать и ахать, наперебой расхваливать фасон и материал. И каждая не преминула похвастаться: «А у меня мама тоже!», «И мне тоже…»
Дома, когда я перебирал в памяти подробности вечера, испытывал двоякое чувство, словно два мира существовало вокруг Лены. Один — таинственный, который связан с письменным столом, креслом, огромным шкафом с книгами, настольной лампой, излучающей мягкий зеленый свет, и тенью, ее тенью на шторах. Другой неприятный — это Семка, странный папа, который так и не появился больше, разговоры о нарядах. Или, может быть, это один мир? А первый я просто выдумал?..
И другое, о чем я не задумывался раньше и что не выходило из головы теперь: мне стали нужны деньги. Да, деньги для того, чтобы приглашать Лену в кино, в парк, в театр.
Я не мог забыть случай с качелями и те пятнадцать рублей. Как-то я заикнулся насчет нового костюма. Мать нахмурилась и тихо сказала:
— Где его взять? Одна ведь работаю. Вон и Женька совсем оборванцем ходит.
Она помолчала, потом улыбнулась и потрепала меня за чуб.
— Ничего, как-нибудь наскребем тебе на костюм. Подожди малость.
Да, трудно приходится маме: это я стал понимать особенно остро.
Валяй работать!
Время позднее — двенадцатый час ночи. Мать погасила в комнате свет и вышла на кухню. Спать не хочется, лежу с открытыми глазами и думаю. Завтра иду на завод, первый день работать буду. Работать!
А получилось неожиданно. Самому не верится.
Встретил Гришку Сушкова, бывшего одноклассника. Вместе до восьмого класса учились. Гришка баламутный парень. Нос у него длинный, веснушками заляпан. Гришка после семилетки на завод поступил.
— А-а, Серега!
