Своим судом - Адольф Николаевич Шушарин
Было неглубоко. На дне лежал песок, а не ил, и Женька подумал, что работать будет удобнее.
— Чего молчишь? — спросил сверху Михайлов.
— Глухо, как в танке… — Женька прикинул, куда двигаться дальше, несильно толкнулся и поплыл наугад, потому что ничего не видел.
— Влево пошел, бери правее, — сказал Михайлов, наблюдая за веревкой.
Женька двинулся вправо и нащупал траншею — дно под рукой потерялось.
— Нашел! — сообщил он, нырнул в траншею до дна, прикинул глубину. Было метров шесть — нормально.
— Теперь так, — распорядился Михайлов. — К берегу двигайся по траншее, изучай ширину. Двадцать метров полагается. Челноком иди.
Женька Кузьмин пошел по траншее челноком. Глаза он закрыл, потому что кругом была одна тьма.
Пока он там ползал, рабочие притащили на лед кабель от электрической станции и спустили в береговую прорубь лампу, чтобы водолаз видел, в каком месте брать проводник.
— Свет видишь? — спросил старшина.
Женька открыл глаза и заметил, что впереди желтеет пятно.
— Вижу, — сказал он, приблизился к лампе, набрал под резину воздуха и выплыл в крайней проруби. Трос был привязан к железному пруту. Женька принял его из рук рабочего и опять ушел под воду. Но теперь в траншею он не полез, взял лом руками за оба конца и сообщил Михайлову, что приготовился. Обратно его везли на веревке.
— Темно, — пожаловался Женька Толе Чернявскому, когда скрутили медный колпак.
Около печки Женька присел, вытащил из рукавов руки. Ворот дернули, он поднялся и вылез из резиновой шкуры, сырой от пота.
— Только так, Женечка. Все — на ощупь, все — на ощупь, — веселился Толя. — Как под одеялом!
— Пятьдесят минут ходил! — сосчитал Михайлов, а Женька думал, что минут десять.
Толя Чернявский собрался тянуть трос дальше, а Женька лег на лавку и стал отдыхать, пока не заснул.
Разбудил его шум за стеной. И он пошел узнать, из-за чего сыр-бор.
Толя Чернявский лежал на боку рядом с прорубью, куда его выдернули веревкой, а Михайлов торопливо крутил болты, освобождая водолазу голову.
— Чего это с ним? — спросил Женька, но ему никто не ответил. Все стали смотреть на Чернявского, потому что старшина уже снял с него шлем.
— Ну?
— Да все нормально, — Толя побледнел, но пытался говорить бодро. — Клапан, должно быть, заело.
— А я смотрю, давление на манометре лезет, — ввязался рабочий с помпы, — хотел сказать, а вы уже потащили.
— Воздух не пошел, — объяснил Женьке старшина.
Проверили клапан, но ничего не обнаружили.
— Давай шланг! — приказал старшина. — Это он барахлит…
Шланг отвинтили и прогнали сквозь него воздух. В подставленную к устью Женькину руку упал лепесток льда и тут же растаял.
— Все ясно! — сказал Женька и вытер мокрую руку о штаны.
— Продувать перед каждым погружением! — приказал старшина.
— Сходить за него? — спросил Женька.
— Не паникуй! — взъелся Михайлов. — Иди отсюда.
На другом берегу гудели тракторы, растаскивали на места трубы.
«Настырная баба за месяц, гляди, дюкер изладит», — подумал Женька о Нине Сергеевне и пошел в будку, дела ему не находилось.
Через час благополучно возвратился Толя Чернявский.
— Все, мальчики. На сегодня — будет! — сказал Михайлов, когда Толю раздели. — Втягиваться надо постепенно…
В тот день водолазы прошли сто двадцать метров, а осталось до того берега еще больше километра.
— Как раз — до морковкина заговенья! — сказал Женька.
6
К концу октября водолазы придвинулись к яру.
— Глаза боятся, а руки делают, — сказал по этому поводу старик Три Ниточки.
Лед окреп, по нему можно было теперь ездить тракторами и другими машинами. Водолазы похудели, хотя Три Ниточки держал их на особом пайке и всячески заботился о здоровье.
Дни стали короткими. Солнце в небе показывалось на какой-нибудь час и опять уходило на другую сторону земли. Водолазы уезжали и возвращались в потемках.
Несколько раз за все время бывала Нина Сергеевна, заходила к Михайлову и старику, советовалась насчет дюкера, а как-то заявилась к проруби, когда старшина находился в воде, и без малого час торчала на ветру.
Михайлов в последнее время привязался к лыжам и слонялся вечерами по многу часов.
— Вес лишний решил сбросить, — объяснил он Толе Чернявскому свое поведение.
— Под воду больше ползай, — посоветовал Женька, случившийся при разговоре.
В общем, время шло, и дело шло незаметно тоже — трос тащили.
…В тот день с водолазами поехал старик Три Ниточки, опасался, не замыло ли под яром траншею.
Первый в яму собрался Михайлов, чтобы проверить обстановку и возможности работы. Пока его одевали, Женька лениво выбрасывал ледок из прорубей, заготовленных с вечера, а большие комки загонял лопатой под основной лед и отправлял плыть в море. Ему взялся помогать старик Три Ниточки, чтобы не числиться без дела и не мерзнуть напрасно.
Продвигаясь от отдушины к отдушине, они дошли до крайней, которая была сделана под самым яром, раскрошили лед и стали грести его наверх, как всегда.
— Веревка какая-то вмерзла, лопату цепляет, — Женька хотел перерубить ненужный шнурок, но старик остановил его.
— Веревка? А ну-ка, покажи, — потребовал Три Ниточки.
Под яром было совсем темно. Три Ниточки поелозил по льду рукой, ничего не нашел и закричал рабочим, чтобы несли свет.
Лампу притащили, и стало видно, что веревка идет от коряги, вмерзшей в лед под берегом, и скрывается в проруби.
— Кто поставил? — Три Ниточки оглядел подозрительно водолазов и подергал рукой за веревку.
— Чего поставил? — не понял Женька.
— Самолов, дурак, я спрашиваю, кто поставил? — взвинтился старик.
От будки подошел Михайлов, поинтересовался — отчего суматоха.
— Ты посмотри, что в твоих прорубях делается, — зашипел Три Ниточки. — Разбой!
— Тяните! — приказал старшина.
Женька и Толя Чернявский взялись за шнур, вытянули первый крюк, потом второй, и Женька вспомнил, что видел похожие крючья в доме у старика.
— Безрукий поставил, — сказал он. — Больше некому.
— Нет! — уперся Три Ниточки, он успокоился и стал мыслить здраво. — Безрукий здесь не посмеет…
— Что-то тяжелое тащится… Корягу, должно быть, захватили, — предположил Толя Чернявский.
— Увидишь ты ее, эту корягу… — пообещал Три Ниточки.
В прорубь боком вплыла мертвая черная рыба, Михайлов багром выволок ее на лед.
— Осетр, — загрустил Три Ниточки и пошевелил рыбу ногой. — Старик. Их таких-то, может, десятка два на всю Обь осталось…
Водолазы склонились над мертвой рыбой. Наточенное железо исполосовало бока и брюхо осетра, в ранах серело мясо. Видно, он долго бился, пока не уснул, когда жало вошло в позвоночник.
— На акулу походит, только рот маленький, — определил Толя Чернявский.
Женька Кузьмин представил, как рвут в темноте крючья бока осетра, и поморщился.
— За Колесниковой
