Не осенний мелкий дождичек - Наталья Глебовна Овчарова

самый удивительный человек в их школе. Валентина рядом с ней почти четверть века, столько черпала из ее опыта, изобретательности — исчерпать энергию Евгении Ивановны оказалось невозможным, она и сейчас — в постоянном поиске, вечно обуреваема новыми идеями. А ведь уже на пенсии. Это она предложила три года назад организовать класс-группу, где бы дети, все без исключения, находились в школе с утра и до окончания рабочего дня родителей. Как возникла подобная идея? Рафовка, волей судеб, оказалась неподалеку от строительных площадок крупнейшего металлургического комбината, в ней обосновалась на жительство добрая сотня семей строителей, первые классы вдруг буквально переполнились. Решили их разделить, а так как учителей не хватало, пригласили ушедшую на отдых Евгению Ивановну. Ей, чего греха таить, и отдали «неизвестных», не подготовленных заранее, как это было со своими, рафовскими, ребятишек.

— Хорошо, я возьмусь, — сказала она. — Только с условием, что дети будут со мной в школе весь день.

Дети в большинстве были слабо подготовлены к школе — сказывались частые переезды родителей с места на место. Трудный, очень трудный достался Евгении Ивановне класс… Но уже к концу первого года он считался одним из лучших — и по успеваемости, и по дисциплине. Многие называли это чудом, но Валентина знала, какой за этим кроется упорный, всепоглощающий труд, какое терпение и мужество.

Личная жизнь Евгении Ивановны сложилась сурово: муж, бывший директор школы, умер от инфаркта. Единственный сын, травмированный еще во время немецкой оккупации, почти совсем ослеп, но работал в доме культуры баянистом. Из соседнего района Евгения Ивановна привезла свою старенькую свекровь, тоже учительницу. Жила не только домом — школой. И когда выяснилось, что новый набор первоклассников в три раза меньше прежнего, лишнего класса нет, согласилась быть воспитателем в группе продленного дня, лишь бы остаться со своими питомцами.

…Раскисший от дождя чернозем засасывал ноги, мокрое серое небо не уставало изливаться моросящими каплями. Скорее бы подморозило! Во Взгорье, верно, тоже сейчас грязь и дожди. Мария Тихоновна Аксенова писала, что климат у них очень переменился. Милая Мария Тихоновна, совсем стала старушкой… Первый человек, который учил Валентину быть учителем. Смешная она была тогда, Валентинка, как не успевший опериться петушок. Все в ней вспыхивало мгновенно — и любовь и ненависть. Сколько принесло это ей огорчений! Как в тети Настиной песне: «Не осенний частый дождичек, брызжет, брызжет сквозь туман, слезы молодец роняет на свой бархатный кафтан». Были слезы, были…

6

Валентина усмехнулась, вспомнив, как она тогда недоумевала: на что вдруг рассердилась Анна Сергеевна? Как ждала обещанного завучем педсовета, уверенная: услышит важное, нужное для себя, ведь мама называла педсоветы школой учителей. Оказалось — обычное собрание. Завуч, Павел Иванович Аксенов, доложил об итогах первой четверти. Потом стали решать, кому из учеников выделить талоны на одежду и обувь.

На Валентинку никто не обращал внимания, она чувствовала себя, словно незваный, непрошеный гость. Ждала, когда все кончится, можно будет уйти. И вдруг услышала слова завуча:

— А вы что скажете, Валентина Михайловна? Каковы впечатления от первого дня? Понравился вам урок Анны Сергеевны?

Валентинка обрадованно вскочила: вспомнили, спросили! Она должна сказать всю правду, ведь по первым шагам в коллективе будут судить о ней!

— Школа мне понравилась, ребята тоже… — чуть замялась под острым взглядом директора. — Конечно, будет непросто… — Она помедлила, не решаясь сказать, и все же решилась: — По-моему, надо пореже отправлять учеников с уроков. Они толкутся под окнами, мешают, и вообще… — Смущенная наступившей вдруг тишиной, она замолчала.

— Каких учеников? — вопросительно вскинул на лоб очки директор.

— Это Виноградов, Александр Борисович, — пояснила Перова, и Валентинка вдруг испугалась, поймав ее жесткий, неприязненный взгляд. Господи, что она такого сказала!

— А, Виноградов, тогда ясно. Между прочим, злостный хулиган, если хотите знать, — повел носом директор. — И вообще не следует делать поспешных выводов. Педсовет окончен, товарищи.

Учителя, переговариваясь, стали расходиться. Вслед за ними Валентинка вышла на крыльцо. Втиснувшись в рощу, еле заметный на фоне сумеречного неба, дымил многочисленными трубами старый, обшитый тесом барский дом. Фыркнула лошадь — наверное, та, на которой Валентинка приехала. Близко и особенно басовито в морозном воздухе крикнул дядя Семен:

— Настя, пилу взяла?

— Взяла-а-а! — певуче отозвалась из сарая техничка.

Идти в необжитую комнату не хотелось: стены и стены, слова не с кем сказать. Валентинка побрела к оврагу: неужели и сейчас, в эту звонкую стужу, там живет родничок? Остановилась над обрывом, стараясь уловить шорох струй. Но овраг молчал. За ним раскинулось широкое поле. Похожие на копны сена, темнели невдалеке крыши деревни. Слева стыла церковь, белая, одинокая. За спиной Валентинки дымилась школьная роща. Тишина.

Нет, родник не может молчать в этой тиши, он-то уж непременно выслушает Валентинку и что-либо прозвенит в ответ! Скользя, она стала спускаться в овраг и столкнулась носом к носу с человеком, который неожиданно вынырнул из-за кустов. Лыжник, тот самый! Опять, верно, бегал в свой сельсовет.

— Так и убиться недолго, — сказал он. — Куда это вы, не секрет?

— Никуда, — поправила Валентинка съехавшую на затылок шапку.

— Ну и я никуда. Разрешите узнать, кто вы такая будете? Хотя догадываюсь — новая учительница. Валей вас звать, да? Ребятня уже разнесла по деревне. А я — Александр Конорев, Сашка, рядовой из рядовых. Ни на фронте боевом, ни на фронте трудовом не отличался.

— Нашли чем хвастаться! — пожала плечами Валентинка, пристально вглядываясь в его лицо: он старше ее, гораздо старше. Глаза темные, насмешливые. Крепкие скулы, коротковатый широкий нос…

— Чего не похвастаться, если подошел случай, — усмехнулся Сашка и подхватил ее под руку. — Разрешите проводить?

Валентинка отстранилась:

— Зачем это?

— Как зачем? — удивился Сашка. — Вижу, человек в одиночку бродит. Значит, думаю, не ладно ему. Ведь неладно?

Она, зябко поведя плечами, кивнула.

— То-то и оно. Обогреть тебя, вижу, некому, — заглянул он ей в глаза. — Что там случилось, в твоей школе, обидел кто?

— Нет.

— Так ты, может, обидела?

— Может, и обидела. — Валентинка с напускной лихостью махнула рукой, но жест получился вялый, невыразительный. — Директор на меня нашумел, — голос ее дрогнул.

— Первый блин, видно, комом, — участливо сказал Сашка. — Ничего, не горюй, учителя у нас толковые, а директор пошумит да отойдет. Ты его не бойся. Да расскажи, что там у тебя такое? — допытывался он, забирая ее руку в свои жаркие ладони. — Может, дело выеденного яйца не стоит.

Уже было поздно, от деревьев легли на снег синие тени. Небо, зеленовато-голубое, тронутое сединой, опрокидывалось на землю призрачной чашей. А они все бродили между школой и оврагом, Валентинка рассказывала о себе, о том, как внезапно умерла мама.