Александр Шеллер-Михайлов - Письма человека, сошедшего с ума
И ты началъ опять доказывать мнѣ, что нужно скрыть совершенное мошенничество для пользы самихъ акціонеровъ, что нужно это сдѣлать для поддержанія кредита общества нашей желѣзной дороги, что разныя раскапыванья мелкихъ закулисныхъ исторій принесутъ пользу только биржевымъ игрокамъ, спекуляторамъ и т. д.
Все это я уже слышалъ отъ управляющаго, и потому меня не изумляли твои доводы. Но меня изумило одно: ты уже дошелъ до того, что среди своей горячей рѣчи въ пользу системы укрыванья воровъ вдругъ замѣтилъ:
— Вѣдь, дѣйствуя такъ, какъ предлагаешь ты, можно дойти до того, что общее собраніе смѣнитъ всѣхъ директоровъ и управляющаго, а вслѣдъ за ними полетимъ со своихъ мѣстъ и мы, такъ какъ новое начаіьство возьметъ и новыхъ подчиненныхъ, особенно, если оно увидитъ, что эти подчиненные склонны выносить соръ изъ избы. Это вѣдь значить лишить людей куска хлѣба…
Когда ты договорилъ эту послѣднюю фразу, я повернулся къ тебѣ спиною и пошелъ къ выходу: намъ дальше нечего было говорить. Ты договорился до того, до чего договаривались взяточники старыхъ временъ, говорившіе въ свое оправданіе: «жена, дѣти». Да, если кусокъ хлѣба дѣлается человѣку дороже всего, то отчего же и не идти воровать, грабить, убивать, подличать…
— Нѣтъ, голубчикъ, у тебя нервы разстроены, тебѣ нужно отдохнуть, — говорилъ ты, слѣдуя за мною.
Потомь ты еще что-то говорилъ мнѣ ласковымъ, дружескимъ тономъ, но я спѣшилъ одѣться и не обращалъ на тебя вниманія. На улицѣ ты протянулъ мнѣ руку на прощаньи, но я сѣлъ на дрожки и даже не взглянулъ на тебя. Ты для меня умеръ, какъ старый товарищъ, какъ единомышленникъ, какъ другъ. Передо мною стоялъ другой человѣкъ, и этого человѣка я начиналъ презирать…
«Бѣдняга, какъ онъ сталъ все преувеличивать, какое общественное значеніе придаетъ онъ каждой мелочи, съ какимъ паѳосомъ онъ говоритъ о всякихъ житейскихъ пустякахъ!»
Эти восклицанія сорвутся у тебя съ языка, когда ты прочтешь все написанное мною выше, въ этомъ случаѣ ты сойдешься во мнѣніи со всѣмъ нашимъ обществомъ, такъ какъ эти восклицанія сорвутся съ языка не у одного тебя, а у каждаго, такъ-называемаго порядочнаго человѣка, которому попадется въ руки это письмо. Дѣйствительно, изъ-за чего я волнуюсь, изъ-за чего кипячусь? Изъ-за того, что ты начинаешь поступать такъ, какъ поступаютъ всѣ другіе практическіе порядочные люди, что ты не плывешь съ ними по одному теченію, что ты не вступаешь въ борьбу съ тѣмъ грязнымъ потокомъ, который уже затянулъ въ омутъ биржевыхъ продѣлокъ, желѣзнодорожныхъ мошенничествъ, банковыхъ кражъ тысячи и тысячи молодыхъ жертвъ!
Стоитъ ли изъ-за этого волноваться? Вѣдь это такое будничное явленіе, вѣдь это все повторяется ежедневно, вѣдь теперь и счетъ потерянъ всѣмъ этимъ практикамъ наживы, Ковнерамъ, Струсбергамъ, Гулакъ-Артемовскимъ, Сѣдковымъ, Варшавскимъ. Коганамъ, Горвицамъ, Грегорамъ, Овсянниковымъ, Юханцевымъ. Кажется, нужно бы привыкнуть къ тому, что ихъ полчище все растетъ и растетъ, что и твой честный другъ дѣтства, и твой безупречный меньшой брать, и твой бывшій благородный учитель, и твой нравственно неиспорченный ученикъ идутъ на ту же торную дорогу, приводящую, въ концѣ концовъ, къ милліонному состоянію или къ ссылкѣ въ Сибирь. И общество привыкаетъ къ этому, оно почти привыкло къ этому, и только иногда какіе-нибудь сошедшіе съ ума люди, подобные мнѣ, бьютъ тревогу, волнуются, видя, какъ человѣкъ, еще вчера бывшій честнымъ, сегодня подаетъ руку помощи и содѣйствія мошенникамъ. Это, конечно, глупо и смѣшно въ глазахъ серьезныхъ людей, и намъ, безумцамъ, остается утѣшаться только тѣмъ, что у насъ еще осталось право давать нравственныя пощечины этимъ людямъ каждый разъ, когда они своею воровскою поступью подкрадываются къ общественнымъ богатствамъ, когда они, изгибая свою низкопоклонную спину, пробираются по скользкому пути къ карьерѣ, когда они еще съ краской стыда на лицѣ и чувствомъ страха въ душѣ стараются оправдать себя въ глазахъ честныхъ безумцевъ, боясь, что эти безумцы въ порывѣ сумасшествія могутъ подставить имъ ножку при первомъ ихъ шагѣ на пути подлости, низкопоклонства, мошенничества и наживы.
Ты спросишь, можетъ-быть, меня: въ чемъ я вижу главный недостатокъ въ тебѣ и въ подобныхъ тебѣ людяхъ?
Я тебѣ отвѣчу вотъ что:
Кто-то — кажется, Бёрне — сказалъ, что онъ потерялъ долю своего гражданскаго мужества и долю своей честной смѣлости, пріобрѣтя фарфоровый сервизъ. Вы, порядочные люди нашего времени, не только пріобрѣли эти фарфоровые сервизы, но и сознали необходимость имѣть эти сервизы, пришли къ убѣжденію, что безъ этихъ фарфоровыхъ сервизовъ вы не можете существовать. Вслѣдствіе этого, каждый вашъ поступокъ, каждый вашъ шагъ, каждое ваше стремленіе сопровождается роковымъ вопросомъ: «а что будетъ съ нашими фарфоровыми сервизами, если мы сдѣлаемъ то-то и то-то?» Отвѣтъ является всегда одинъ и тотъ же: «если ты хочешь сохранить свой фарфоровый сервизъ, то ты долженъ быть осторожнымъ, ты долженъ подчиняться средѣ, ты долженъ плясать подъ дудку большинства, ты не долженъ идти навстрѣчу опасностямъ». И вы подавляете въ себѣ всѣ честные порывы, всѣ благія намѣренія, всѣ гражданскія чувства, лишь бы спасти въ цѣлости свои фарфоровые сервизы. Но дѣйствительно ли вамъ удастся сохранить свои фарфоровые сервизы навсегда или даже надолго? Нѣтъ ли такой силы, которая при всей вашей осторожности разобьетъ эти фарфоровые сервизы въ дребезги? Вспомни, что Овсянниковъ много грѣшилъ ради сохраненія своихъ фарфоровыхъ сервизовъ, — а гдѣ онъ теперь? Взгляни на этого блестящаго петербургскаго льва Юханцева; онъ ли не юлилъ, чтобы пріобрѣсти фарфоровые сервизы, — а каково ему теперь будетъ сидѣть на скамьѣ подсудимыхъ? Каково будетъ всю жизнь притворявшейся изъ-за фарфоровыхъ сервизовъ Гулакъ-Артемовской провести нѣсколько дней въ судѣ, пригвожденною въ скамьѣ подсудимыхъ и не могущею удержать на своемъ лицѣ, маску, которую сорвутъ съ ея лица, чтобъ показать его публикѣ во всей его неприглядности? Или ты скажешь, что попадаются впросакъ единицы: а десятки и сотни торжественно остаются побѣдителями со своими фарфоровыми сервизами? Но, вѣрь мнѣ, что можетъ наступить день, когда будутъ спасаться изъ вашей братьи только единицы, а десятки и сотни будутъ платиться за свои продѣлки, и тогда они будутъ не только людьми, не имѣющими, подобно намъ, фарфоровыхъ сервизовъ, но и людьми, оплеванными, забросанными грязью, опозоренными. Если не вѣрить въ это, то стоитъ ли и жить?.. Вы думаете, что спокоенъ можетъ быть человѣкъ только тогда, когда у него уже припасены какими бы то ни было средствами фарфоровые сервизы, — а я вамъ скажу, что безстрашно и спокойно можетъ смотрѣть на будущее только тотъ, кто не запасался и не дорожилъ никакими фарфоровыми сервизами. Nihil habeo — nihil timeo, — это изреченіе древности было и останется великой истиной. Недаромъ же старикъ Гете говорилъ:
Ich hab' mein Sach auf Nichts gestellt,Iuchhé.Drum ist's so wohl mir in der Welt,Iuchhé.
Недаромъ онъ говорилъ, что весь міръ принадлежитъ только тому, кто не гонится ни за чѣмъ.
Я, можетъ-быть, не написалъ бы тебѣ этого письма, потому что самъ по себѣ ты не имѣешь теперь для меня значенія, но, обращаясь къ тебѣ, я въ сущности обращаюсь къ массѣ нашей выступающей на практическій путь молодежи, потому что ты представитель извѣстнаго типа и имя ему — легіонъ.
III
Письмо къ доктору
Любезный мой докторъ!
Я, право, не знаю, какъ благодарить васъ за ту заботливость обо мнѣ, которую выказали вы. Вы вчера выслушивали меня, вы уложили меня въ постель и пробовали сгибать мои ноги и руки, вы дѣлали мнѣ циркулемъ уколы на оборотѣ руки, спрашивая меня, сколько уколовъ я чувствую, два или одинъ; вы пристально всматривались въ мои глаза, вы ощупывали меня, нѣтъ ли у меня железокъ, говорящихъ, что моя болѣзнь является слѣдствіемъ «старыхъ грѣшковъ»; вы разспрашивали подробно о моемъ аппетитѣ, о моихъ идеяхъ, о моихъ занятіяхъ, о моемъ прошломъ и о моемъ настоящемъ, о томъ, чѣмъ умерли мои дѣдъ и бабка, мои дяди и тетки, — однимъ словомъ, вы сдѣлали все, чтобы узнать, сумасшедшій я или нѣтъ, отзываются ли на моей умственной дѣятельности «старые грѣшки» или просто малокровіе мозга доводитъ меня до состоянія невмѣняемости. За все это я благодарю васъ, но мнѣ кажется, что всѣ ваши заботы напрасны: лѣкарства мнѣ не помогутъ, ни cali jodati, ни cali bromati, ни ртутныя втиранья съ теплыми ваннами черезъ каждые пять дней, ни отдыхъ отъ работы, ни усиленное занятіе серьезнымъ трудомъ, ни воздержаніе отъ горячительныхъ напитковъ, ни мясная пища, ни мушки, приставленныя къ затылку, не спасутъ меня. Моя меланхолія растетъ и растетъ, и если бы не упадокъ воли, за который вы упрекаете меня, объ устраненіи котораго вы хлопочете, то я уже давно отправилъ бы себя къ праотцамъ. Но, къ несчастію, моя болѣзнь именно такого свойства, что я ненавижу жизнь и страстно хочу жить, что я сознаю до болѣзненности свою неизлѣчимость и мучительно хочу вылѣчиться.
