Геннадий Солодников - Пристань в сосновом бору
В поселке было тихо и пустынно. Лишь на горке за огородом с визгом копошились двое ребятишек, с любопытством полаивали в подворотнях собаки, да по боковой тропинке впереди с коромыслом на плечах и полными ведрами шла девушка. Была она в подшитых валенках, но они нисколько не портили ее стати. Высвеченные солнцем икры, плотно охваченные голенищами, были налиты молодой силой. Прямая походка, плавный изгиб рук, распластавшихся по коромыслу, удлиненная приталенная куртка, подчеркивающая скрытую гибкость фигуры, — все говорило о юной свежести.
— Посмотрите, как плавно, как легко она идет! — тихо сказала Сармите, и Русин радостно подивился совпадению их мыслей. Он отпустил ее руку, чуть приотстал и просто, без всяких предисловий, прочитал пришедшее вдруг на память:
— Был холст натянут на подрамник, обычный холст обычным днем, и, как подранок, как подранок, забилась женщина на нем. И живописец бросил кисти, надел берет и вышел вон. И мы уже боимся мысли, что мог не жить на свете он. Или среди живого люда из-за тумана или тьмы не оценить прообраз чуда, как не оцениваем мы.
— Хорошо! — выдохнула Сармите. — Чьи это?
— Вы не знаете? Живет в одном городе с вами, работает на старом комбинате. — И Николай назвал фамилию Олега.
— Слыхала, но по-настоящему не читала. Кое-что в местной газете.
— Вот всегда так. Ищем, ищем чего-нибудь в таинственном далеком далеке и не замечаем того, что вблизи.
У Русина вырвалось это невольно и сказано было скорее для себя, чем для Сармите. Ему подумалось, что девушка может понять неправильно, примет его слова за осуждение. Но она глянула ему в лицо и спросила, не требуя ответа:
— Ведь вы подумали и о чем-то другом, не только о стихах?.. Пожалуйста, почитайте что-нибудь еще.
Возвращаясь с прогулки, они зашли в магазинчик на самом краю поселка. В нем было холодно и пусто. Лишь одна женщина выбирала что-то из матерчатого вороха на прилавке, да сосед Ваня весело зубоскалил с продавщицей и пристраивал во внутренний карман куртки бутылку. Он со значением подмигнул Русину: «Гуляем? Ну, давай, давай!» Кивнул в сторону полок, как бы приглашая тоже запастись не лишним в «таком деле» товаром, и вышел. На Сармите Ваня не задержал взгляда и сделал это явно сознательно — чтоб не смутить ее, не помешать Николаю. Но на Русина эта деликатность, эта бесхитростная мужская поддержка подействовали совсем по-другому — чем-то нехорошим пахнуло от такого намека.
Николаю стало неловко от наплыва укоров совести, и он с облегчением пошел из магазина вслед за Сармите. Он бы с удовольствием направился напрямик домой, в свою комнату-келью. Ваня наверняка гоняет бильярдные шары, и хорошо бы посидеть одному у окна, глядя, как исподволь тускнеют сосновые стволы, растворяются, сливаются в единую темную массу; сумерки густеют, наплывают из бора, подтапливают здание снизу и постепенно заливают все окно… Но Сармите увидела на льду заливчика запоздалых рыбаков-зимогоров и потянула Русина за собой. Сапожки ее скользили на крутом откосе, она чуть слышно взвизгивала, рассыпалась заливистым смешком и цепко хватала Николая за руку.
Один пожилой рыболов был отдыхающим, из заезда Сармите, Он широко улыбнулся ей, словно радушно приглашая за свой праздничный стол. Рядом с ящиком, на котором он сидел, краснела перьями грудка окуней. Некоторые еще поводили жабрами. Сармите по-детски обрадовалась, присела на корточки и осторожно, одним пальчиком, стала трогать окуньков. Когда кто-нибудь из них упруго бил хвостом, она ойкала и боязливо отдергивала руку.
— А что, добрая будет ушица… особенно на двоих, — довольно рассмеялся рыболов, И Сармите с готовностью откликнулась на его смех. А Николай не принял их хорошего настроения. Уже пятый день живет он здесь я ничего не сумел предпринять. И чего ждет? Приезда Леньки… Сам уж, видно, ни на что не годен — только на бесплодные мечты. А сегодня, гляди-ка, еще и расфуфырил хвост, расчирикался возле Сармите. «Перелетный соловей — то на сосну, то на ель», — вспомнились ему слова частушки-нескладушки.
Хорошо, что близилось время ужина и надо было подниматься к дому отдыха. Не объясняя никаких причин, не прощаясь и ни о чем не договариваясь, можно естественно и просто разойтись по своим комнатам.
В коридоре ему встретился Ваня, веселенький — жесткие волосы топорщатся больше обычного, глаза выпукло блестят.
— Во, Андреич, в самый раз. Ешь твою плешь! Совсем меня оставил, позабыл-позабросил. Ну и заезд. Помереть можно со скуки среди стариков и божьих старушек. Одна надежда на тебя, чтоб не прокиснуть тут. Ты вот что, не теряйся. Комната ж есть. Отдельная! Я хоть на всю ночь могу уйти к мужикам.
— Что?! — вдруг взъерепенился Николай. — Ты чего мелешь? Я тебя просил?
— Ша! Ша, Андреич. Я темный — ночью родился…
Вконец расстроил его Иван. Даже на ужин не пошел Николай вместе со всеми. Решил забежать в самом конце — тетечки в столовой уже привыкли к его опозданиям. Ушел на берег, совсем безлюдный в это время.
Мысленно видел себя возле Сармите и клял всякими словами… Ишь как распрыгался молодым козликом, разыгрался!.. Это уж после стихов, когда они шли обратно поселковой улицей. Сармите хохотала взахлеб, а потом даже, спросила: сколько ему лет? Тут бы остыть малость, напустить степенности, а он, наоборот, давай рисоваться. Дескать, возраст Иисуса Христа. Какой такой? Да вот такой: «Тлитцать тли годика». Так и сказал — «тлитцать тли». И даже не покраснел, стервец, от этакой фальшивой ребячливости. Сармите не поверила: «Я б вам больше двадцати восьми не дала. Прибавили, верно?» Ах, как польстило ему это, как он еще больше расчуфыркался! «На спор! — кричит. — Вмиг за паспортом слетаю». И скакнул от нее в сторону, выгнулся на изготовку… Тьфу, срамота!
Потом остыл чуточку Русин, перестал бередить душу. Стоял, поджидал показавшийся вдали пассажирский катер из города. Лед здесь, подле яра, еще вчера толпился на мелкой волне, пел и потрескивал, когда к заходу солнца подморозило. А теперь на том же месте гуляла под ветром легкая зыбь, незлобиво шлепала в снежные забереги.
Катер медленно надвигался, расшвыривая эту зыбь, распугивая ее валкой волной от носовых скул. Русин хоть и знал, что никто не должен к нему приехать — если б появился в городе Ленька, то сразу бы позвонил, — но стоял весь напрягшись, пристально вглядываясь в катер.
Катер долго не мог подойти к берегу, чтоб достать до него вздыбленным на носу металлическим трапом. Тыкался и раз, и два, скрежетал днищем по гальке. А Николай вздрагивал, беспокоился: вдруг не подойдет, так никого не высадит и уйдет дальше. И забывалось вновь, что все равно никто не сойдет к нему по шаткому трапу, не бросится навстречу. Лишь одна боязнь того, что катер просто-напросто не сможет высадить кого-то, заполняла его всего, и от этого было очень и очень тоскливо.
Перед закрытием корпуса на ночь Русин еще раз выбрался на любимое место на откосе. Ваня было наладился следом, но Николай сказал ему напрямик, что хочет побыть один.
Последняя мартовская ночь все-таки взяла свое, выстудила нагретую за день землю, неровно выстеклила подле берега стоячую реку. Закуржавело все вокруг, замерло. Небо было мутно-синее, с прозеленью на закате — тоже стылое, и по нему звезды россыпью. Ковш Большой Медведицы прорезался особенно четко и казался близким-близким. Словно кто-то хотел зачерпнуть им груду звезд, да засмотрелся, замешкался, и ковш вмерз с холодными звездами в ледяное небо.
Вдали ожерельным полукружием мигали земные, живые огни недалекого города. В середине — гуще, к раскрылкам — пореже. Русин смотрел на эти огни и, еще ни на что не решившись, думал о том, что каждое утро, чуть свет, из дома отдыха в село напротив города ходит продуктовая машина. А там уже второй день налажена переправа, режет реку поперек маленький самоходный паром.
И если захотеть, уже в восемь утра можно оказаться под окнами общежития молодых специалистов химкомбината. А уж юркнуть в знакомый подъезд, пройти по коридору направо и постучать в заветную дверь — минутное дело. И даже если в этот субботний день народный театр собрался куда-нибудь на село с выездным спектаклем, все равно он застанет Лилю и Надю дома… А может, стоило все-таки заранее позвонить и договориться о встрече? Нет, не стоило. Лучше вот так, нагрянуть неожиданно, а там будь что будет. Иногда полезно бывает действовать наобум, в который уж раз испытать свою судьбу…
Справа над противоположным берегом все выше и выше всплывала луна, резко очерченная по кромкам, словно вырезанная из латуни, совершенно не освещая небесного пространства возле себя. Внизу на гладком льду лежал ее двойник. За то время, что Русин стоял на яру, двойник этот тоже незаметно продвинулся от берега ближе к середине, где темнела полая вода и медленно-медленно плыли льдины, посверкивая в столбе лунного света, зыбко павшего поперек прибрежного льда, поперек реки.
