Аскольд Шейкин - Резидент
— Иди спокойно, будто бы просто так идешь! — проговорил Матвей, а сам бросился вперед, ближе к поезду, к рельсам, и побежал рядом с вагонами.
Подняв нагайки, конные поскакали к нему. Казаки в теплушках следили за этой погоней, криками и гоготом подбадривая Матвея.
Состав прошел. Мария увидела, что за путями, прямо напротив нее, стоят Леонтий и Варенцов.
— Стой! Стой, дурак! — услышала она голос Леонтия. — Только хуже наделаешь!
Но Матвей бежал и бежал уже рядом с последними вагонами. Конные настигали его. Он остановился, вытянул руку с наганом. Треснул выстрел. Верховые, рассыпавшись веером, скатились с насыпи, а Матвей метнулся к буферам между двумя последними вагонами, подпрыгнул, и Мария потеряла его из виду.
Она подождала. Верховые снова выехали на насыпь и помчались, преследуя поезд. Варенцов торопливо зашагал по путям в сторону вокзала.
Ей больше нечего было скрываться. То, что она сперва бежала вместе с Матвеем, могли видеть только верховые, но они ускакали.
Мимо Леонтия она прошла, не поздоровавшись с ним и даже не взглянув в его сторону, но заметила, что он смотрит на нее с удивлением. Почему? Он ее узнал? Вспомнил вчерашний вечер?
Она миновала прогон и бойни и уже снова шла улицами, когда услышала за собой легкие шаги.
Леонтий? Да. Он.
Поравнялись. Он спросил:
— Нам не по пути? Здравствуйте. Я провожу вас… Мне тоже в эту сторону.
Она растерялась. Что-то говорила о докторе, о больной матери. Это был беспомощный лепет.
— К доктору? — переспросил он. — Ах, ну да! К Герасименскому! Да, да, он здесь и живет!
Минуты две они шли рядом, потом Мария спохватилась: город скоро кончится, начнется степь. Две версты. За степью — террикон, вокруг него шахтный поселок. Террикон уже виден: черная гора, высокая и крутая. Они дойдут до угла, и дальше ей обязательно надо идти одной. Зачем она соврала? Выдумала про доктора, и теперь делай, что хочешь. Она не знает даже, где этот доктор живет.
— Уже скоро, — говорит Леонтий. — Дом Герасименского совсем рядом…
Встретить бы кого-нибудь, хоть совсем малознакомого. Остановиться, заговорить. А он пусть идет дальше.
Она упорно думает об этом, но попадаются только шахтеры. Идут на смену. Все торопятся, хмурые. Правда, один знакомый человек повстречался: Афанасий Гаврилов — они почти соседи домами. Она было даже бросилась к нему, но Афанасий, ускорив шаг, свернул в переулок. Он тоже спешил на работу.
Леонтий проводил Афанасия взглядом, спросил:
— Скажите, у вас это свидание было с Матвеем?
— Какое свидание, — смущается она и вдруг думает, что, если ее арестуют сейчас, должна говорить: «Да, было свидание. Для этого только они и встречались у железной дороги…»
* * *Они все ближе подходили к пересечению улиц. Ужасная мысль пришла вдруг Марии: а что, если нет на свете никакого доктора Герасименского и про него Леонтий Шорохов выдумал для проверки? Видели, что она бежала вместе с Матвеем, и решили: Варенцов отправился на вокзал сообщить по телеграфу, чтобы Матвея арестовали на разъезде, где поезд остановится, а Леонтию выпало узнать, куда она шла.
Ей стало страшно. Неужели Леонтий Шорохов тоже из контрразведчиков?
Вот уже перекресток. Что делать?
Старик в солдатской шинели, в опорках, с рыжей окладистой бородой, сгорбившийся, кривобокий, стоял на углу, протягивая за милостыней шапку-ушанку.
Леонтий Шорохов остановился, пошарил в кармане, швырнул в шапку старика несколько медяков.
— Благослови, боже, — громко и басовито сказал тот. — Трижды благослови, боже, — сияющими глазами он оглядел Леонтия и еще раз поклонился. — Так ить и я вроде троицы: палка моя, сума да сам я — человек божий.
«С ним и заговорить? Повести домой? Сказать, что мама покормит? — подумала Мария. — А он пусть дальше идет…»
Она не успела ничего сказать нищему. Леонтий опередил ее:
— Чего же за гроши-то благодарить, отец? Разве ж это милостыня? Ты в торговые ряды приходи, лавку Леонтия Шорохова найдешь, скажешь там — солониночки трижды просоленной подадут…
— До свидания, — сказала Мария. — Мне близко, я одна дойду…
Что ответил Леонтий, она не слышала, торопливо свернув за угол.
* * *Харлампий поджидал ее у входа в машинный сарай. Там, в темноте, ухал пар и крутились колеса.
Чумазый, с паклей в руках, он стоял в воротах. С ним рядом стоял такой же измазанный маслом и копотью человек, по виду обычный шахтер, каких в городе тысячи.
— Ой, дядечку, — начала Мария, бросаясь к Харлампию, словно к родному. — Это ж такое было! Матвея чуть казаки не захватили, хорошо поезд шел, так он к нему прицепился, а Леонтий Шорохов почти до самой шахты не отставал. Со вчерашнего вечера меня, что ли, заметил?
— В этом мы сейчас разберемся, — проговорил Харлампий. — Ты только нам каждое слово, какое слышала, перескажи, все, что увидела.
— Да, да, для нас любая мелочь имеет значение, — добавил шахтер.
И Мария стала рассказывать.
ГЛАВА 5
Они сидели на скамейке за домом, под старой грушей, шатром опустившей ветки к земле. Была уже глубокая осень. Багровая и буро-золотая листва почти облетела.
В трех шагах от них желтела стенка плитнякового забора. За нею начинался густой и заросший соседский сад, в эту пору голый, неуютный, пустынный.
Старик нищий снял со спины торбу, скинул шинель и, оставшись в залатанной солдатской рубахе и заскорузлых от грязи рваных штанах, с удовольствием подвигал плечами. Под рубахой перекатывались мускулы.
Потом он развязал торбу, упрятал в нее полученную от Леонтия краюху черствого хлеба, свернул цигарку и огляделся:
— Хорошо у тебя.
Леонтий улыбнулся:
— Хорошо… Эх, Василий!
Нищий затянулся дымом, провел рукой по рыжей бороде, спросил:
— Прошел ночью?
— Прошел.
— Какой?
— «Генерал Каледин» — восемь бронеплощадок, блиндированный паровоз в середке, спереди и сзади — платформы с балластом, две теплушки с путейцами.
— Когда?
— В час сорок.
— Что еще было за ночь?
— Два состава на Лихую. Первый в двадцать три пятьдесят. Один вагон офицерский, двадцать один — теплушки с солдатами, три — лошади, шесть — груз, укрытый брезентом. Второй прошел в четыре двадцать. Вагонов офицерских два, по освещению судя, штабные. Теплушек — девять, с лошадьми — восемь, платформ с грузом — одиннадцать.
— Что к Новочеркасску было?
— Два. Первый в час тридцать: двадцать теплушек, три классных санитарных вагона. На станции воду брали, я на бойне был, слышал: раненых семьсот человек.
— Откуда?
— Из-под Поворино… Второй был в семь десять: один классный вагон, девять теплушек с солдатами, двадцать две с лошадями, две платформы с пушками, четыре — с зарядными ящиками. Лихо ехали: утро еще, а в теплушках песни поют. По песням — лейб-гвардейцы. Деповские между собой говорили: в Таганрог. Новобранцы там вроде бы взбунтовались.
— Калибры пушек?
— Брезентом были накрыты. Но по виду трехдюймовые, только стволы странные: короткие очень. Немецкие, что ли? В сводке это отмечено.
— Что еще?
— Вчера в городе совещание было: Краснов, Богаевский, Попов, Родионов, Денисов.
— Букет удивительный!
— Да. Обставлено было секретно. Кроме Богаевского, все прибыли утром, как бы проездом, и все — с разных сторон. Видимо, переброска какая-то серьезная будет: Богаевский сегодня в депо пойдет — усовещать, чтобы ремонт вагонов улучшили. Одно очень странно: кое-кто из наших торговцев разогнался было провиант поставлять эшелонам, потом отбой ударили. Вроде бы брать продовольствие эти эшелоны у нас тут не станут, хотя обычно всегда это делают.
— Что за дивчина, с которой ты утром шел?
— Сам не могу понять. Вчера купечество у Фотия Варенцова на именины дочери его собиралось. И она там была. Вертелась вокруг меня и явно подслушивала. Даже губами шевелила, чтобы лучше запомнить. Такая зеленая! А до этого я как-то и не замечал ее. Да и фамилию только сегодня от сестры узнал: Мария Полтавченко. Оказывается, брат ее с моим братом когда-то дружбу водил.
— Странно все это.
— Отец ее запальщиком был, в шахте так и погиб в третьем или четвертом году. Живут с матерью, зарабатывают шитьем. И потом — робкая очень. В провокаторы такая разве пойдет?
— А красивая.
— Да.
— Ты один работаешь?
— Один. Я б сообщил.
— И выдерживаешь?
— Выдерживаю.
— Но как?
— Обычно. Я, бывало, и раньше-то — десять с половиной часов отработаешь, а потом еще и прогуляешь полночи. Гармошка, девчата… А я же токарем был, у станка не заснешь: мигом на резец напорешься. Теперь-то что! Я уж и к расписанию поездов применился, и научился по часу, по полчаса для сна выхватывать. Труднее, чтобы это в глаза другим не бросалось. Ну, конечно, одному тяжело. Я даже подумал тут: не жениться ли? На такой, чтобы умная да преданная была. И работать.
