Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче
— Брешут это все кадеты, шило им в брюхо. Советской власти подчиняюсь. Давно ждем вашу армию. Хочем всем отрядом вступить в нее.
Дундич, удовлетворенный ответом, протянул Парамону руку и представился:
— Дундич. Командир разведки.
— Ты, должно, из чечен или лезгин? — заинтересовался Парамон Самсонович. — Обличье у тебя хучь и светлое, но не нашенское. И говоришь чудно.
— Я серб.
— Эк тебя шибануло за тыщи верст. В Сербии мой дед был с генералом Черняевым.
— Это где же такая Сербия? В Булгарии, что ли? — спросил у Куркина один из казаков.
— Бери подальше. Под самой туретчиной, считай.
— И какого же рожна он на Тихом Доне делает?
— Мы красные борцы, — ответил Дундич. — Нас много. Две дивизии. Тридцать тысяч. Мы вам помогаем в борьбе за свободу.
— А мы, кубыть, от татар сами ослобонились, — насмешливо произнес тот же казак. — Турки нас, слава богу, не полонили. Так от кого же ты ослобождать нас пришел?
Лицо Дундича мгновенно изменилось. В больших темных глазах заметались колючие искры. Не первый раз слышит он такие вопросы. Неужели они действительно зря остались здесь, неужели их лишения, жертвы — ненужная блажь фанатиков-интернационалистов? А «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — что, только красивая фраза? Неужели российскому пролетариату не нужна братская помощь? А как же стихи, которые с одного чтения запали в душу навсегда, которые он повторяет, как в детстве молитву?
— Так с друзьями не говорят, — вступился за Дундича Куркин. — Ты спервоначалу узнай, кто он и что он, а потом уж свои каверзные вопросы преподноси.
— Ты, Парамоша, не серчай, — остановил его казак. — Я хочу понятие иметь: почему это чужие за Ленина воюют? Нет ли тут подвоха какого?
— Дурак ты, Пантелей, — стукнул казака по лбу тяжелой ладонью Куркин. — За товарища Ленина две дивизии славян, ну еще там сотня-другая мадьяр, чехов, поляков, а за красновых да мамонтовых вся Германия, вся мировая Антанта, шило ей в брюхо.
— Ну, вот так бы давно, — удовлетворенно произнес казак, потирая лоб. — Теперь ясно.
— Куркин — красота! — воскликнул Дундич и достал аккуратно сложенный газетный листок. — На, читай.
Куркин взял листок. Отнес его далеко от глаз, как делают дальнозоркие, но, подержав немного, признался:
— В грамоте я не дюже силен. А тут еще мелким бисером пропечатано. Кто тут повострее глазами? Ты, что ль? — протянул он листок подъесаулу.
— Это мы враз, Парамон Самсонович. Как читать, с выражением или без?
— Читай, как пропечатано. Без добавлений, — наказал Куркин под общий согласный гул.
Шишкин разгладил листок на ладони и начал звонко:
Всех стран земли товарищи и братья.Прочь мирный сон — хватайтесь за мечи!На помощь к нам: влекут нас на распятьеПроклятые вампиры богачи!
— Ишь ты! — воскликнул Куркин.
Вокруг одобрительно загудели. Подъесаул воспользовался паузой и попросил воды. Ему тотчас наполнили кружку. Он сделал два глотка и продолжал:
Прочь власть царей — холопов капитала!Долой рейхстаг и дворню богача!Пора настала сбить их с пьедесталаУдаром пролетарского меча!
— Складно как! — снова раздались голоса.
— Тише вы!
— Читай!
Рабочие Британии и Рима!Французы, сербы, Польши сыны…
Дундич не вытерпел, стукнул себя кулаком в грудь и объявил:
— Я серб! Меня зовете вы! А ты сказал: зачем?
— Ты уж не серчай на него, товарищ Дундич, — попросил Куркин. — Пантелей казак добрый. Да вот язык у него что гадючье жало.
— Парамон, — повернулся казак к Куркину. — Не мешай. Нехай читает.
— Читай, паря.
Идут на нас холопы капитала,Над миром власть несущие попам;На помощь к нам! Во что бы то ни стало!На помощь к нам! Скорей! На помощь к нам!Пусть меди рев ваш сладкий сон нарушит:Товарищи, кровавая рука,Нас задушив, и вас потом задушит!И будет ночь на долгие века.Прочь власть палат, попов и государей,Столетия державших мир во тьме.К оружию, вселенский пролетарий!К оружию, товарищ по тюрьме!
— Ну, брат! Как сочинил! — вроде даже хлюпнул Куркин. — Аж слезу выжимает.
В комнате задвигались, закашляли, задымили. Стихи понравились, и многие повторяли запомнившиеся слова и целые строчки.
— А теперь, станишники, расходитесь, — указал на дверь Куркин. — Нам тут с гонцом надо кое-что обсудить.
— Товарищ Ворошилов сказал, что кадеты хотят мост взорвать, — медленно заговорил Дундич, когда они остались вдвоем. — Они везут динамит, сам видел.
— Я тоже видел, — подтвердил Куркин. — Только ты скажи Ворошилову, что мы не допустим этого. Я, видишь, почему не лезу на рожон, — думаю перехитрить Ваську Каратаева. Если мне с дружиной зараз напасть на каратаевских саперов, мы их как цыплят опрокинем в Дон. Тогда Мамонтов и дивизии не пожалеет. А с дивизией мы не совладаем. Вот почему и заигрываю с Васькой. Толкую: ты меня не трогай, я тебя знать не знаю. Уразумел?
— Уразумел дюже гарно.
Узнав, что армия завтра подойдет к Дону, Куркин взлохматил волосы, растрепал бороду и несколько минут ходил из угла в угол. Потом остановился перед Дундичем и сказал, как отрубил:
— Передай Климу Ворошилову, что кадетов через мост не пустим!
— Но они могут взорвать.
— Не дозволим! Всей коммуной выйдем на защиту, — заверил Куркин. — Только вы там смотрите не мешкайте. Как выстрелы услышите, торопите коней.
В сопровождении Куркина и еще одного казака возвращались Дундич с Шишкиным к Дону. Парамон Самсонович рассказывал о том, как в Рогачиках возникла своя республика.
— Хутор стоит возле самой железной дороги, — неторопливо начал он, — по ней день и ночь идут эшелоны. То мобилизованные, то демобилизованные, то сироты, то инвалиды, то белые, то красные, а потом еще появились — слыхал? — «анчихристы-анархисты». И весь этот мир хочет есть-пить. Как печенеги набегали на хутор. Красные еще добром, со справками на реквизицию, а остальные, особливо анархисты, шило им в брюхо, мало того, что харч отбирали, еще и баб с девками позорили…
…И так продолжалось до той поры, пока не вернулся из госпиталя он, Парамон Самсонович Куркин. Подошел к левадам крайних дворов, да только рот от изумления разинул. Стоят дома без окон, словно без глаз, а другие крест-накрест досками забиты, будто пластырем перехвачены. Где сады когда-то зеленели, одни пни печалятся.
Вечером собрал у себя Куркин хуторян, и порешили они создать отряд, который будет бороться со всеми, кто непрошеным гостем или ясачным татарином в хутор пожалует.
Стало спокойнее.
Попробовали однажды молодчики Улагая поживиться хлебом подовым да самогоном пшеничным, но получили по зубам. Решили казаки полковника Григорьева реквизировать строевых коней. Куркин с друзьями продержали посыльных всю ночь в темном сыром погребе, а утром, обезоруженных и безлошадных, вывели в степь, надавали тумаков и проводили с посланием к Григорьеву. В том послании было сказано, что Рогачевская республика стоит форпостом братства и справедливости на вольном Дону и никакого насилия над собой не потерпит.
Дважды за эту весну Куркина вызывал к себе верховный в Нижнечирскую. Не поехал. А в Калач к Григорьеву ездил. Выступил на митинге. Призвал и калачевцев создать свою республику и до восстановления порядка на Руси не подчиняться самовольным атаманам.
— Вот обозленные кадеты и врут про нас, — закончил Куркин. — Получается, будто мы хуже анархистов. Но это не так. Мы за справедливость. А справедливой мы считаем Советскую власть. Почему, хочешь знать? Потому, что она сказала крестьянину: бери землю, но не безобразничай на ней, а работай.
— Но почему другие казаки против? — спросил Дундич. Он все время хотел понять, что происходит вокруг, почему идут брат на брата, отец на сына, сын на отца.
— Потому, что дураки! — в сердцах воскликнул Куркин. Темные. Не понимают, что все эти паразиты — Юденичи, Колчаки да Красновы — ярмо им вытесывают.
— Так трудно сказать им про обман? — удивился Дундич.
— Не трудно, — согласился Куркин. — Но ведь их благородия каждому посулу какую-нибудь сделали. Ну, скажем, для примера, у тебя нет лошади — тебе обещают после победы две. У другого подохла корова — ему говорят: получишь стадо. Тому хату, тому сеялку, а уж землю, мол, само собой. А Советская власть, она такую демагогию не только не поощряет, но и сурово карает. Она говорит: мы даем тебе землю, фабрики, заводы, а все остальное ты создавай сам, своими руками, своим трудом. Но ты попомни мое слово, товарищ Дундич, когда казаки на своей шкуре попробуют все лакомства жизни у кадетов, они табунами к нам повалят.
