Владимир Малыхин - Наследник
Дружинину руку: — Завтра получишь приказ по наркомату. Желаю успеха! — Нарком не знал, что
через полгода его постигнет та же участь...
* * *
В августе тридцать шестого Дружининых потрясла еще одна трагическая весть — были
арестованы супруги Нодели.
...Это произошло поздно ночью. Услышав звонок в прихожей, Роза Марковна Нодель проснулась,
взглянула на будильник, удивленно пожала плечами, накинула на себя халат и пошла открывать дверь.
В прихожую вошли трое военных, за ними неуверенно топтались испуганные управдом и две соседки
по квартире. Роза Марковна изумленно подняла брови: — Вам кого?! В чем дело, товарищи?! —
Военный с двумя шпалами в петлицах гимнастерки, не отвечая, вошел в комнату, за ним вошли два
лейтенанта. Управдом и соседки не решаясь войти, остались в прихожей.
— Понятые, войдите! — приказал майор. — Вы гражданка Нодель? — обратился он к Розе
Марковне.
— Я! — громко ответила она, — но в чем, собственно, дело?
— А где Ваш супруг? — опять не отвечая на ее вопрос спросил майор.
— Я здесь! — громко, как в строю, крикнул Нодель. — Я здесь! — повторил он также громко. Но
мне непонятно, почему Вы здесь?
Майор молча предъявил ему и Розе Марковне ордера на обыск и арест. Нодели по очереди
прочитали ордера, растерянно поглядели друг на друга. Исаак Миронович сел на стул и, обхватив
голову руками, стал что-то шептать сам себе. Роза Марковна взорвалась:
— Это безобразие и беззаконие! Вы не имеет никаких оснований это делать! Я буду жаловаться
самому Ягоде! Вы слышите? Самому Вашему наркому! Вы меня слышите?!
— Это Ваше дело, — равнодушно произнес майор и приказал приступить к обыску.
Роза Марковна, прижав руку к сердцу, опустилась на стул рядом с мужем. В дверях смежной
комнаты стоял полуодетый, бледный, с горящими глазами Робеспьер. Обыск производили оба
лейтенанта. Они вытаскивали из комода и шкафа вещи и, осмотрев их, бросали на пол. Потом
перешли к книгам. Когда один из них бросил на пол очередную книгу, на обложке которой Роза
Марковна увидела слова "Н.Ильин", она гневно воскликнула; — Как Вы смеете так варварски
обращаться с книгой Ленина! Немедленно поднимите! — Лейтенант бросил взгляд на книгу, потом на
Розу Марковну и молча продолжил свое дело. — Вы ведете себя, как царские жандармы! —
задыхаясь, крикнула она. Исаак Миронович сжал рукой ее кисть, прошептал:
— Не надо, Роза... это бесполезно... — Она отдернула руку, закрыла ладонями лицо и зарыдала.
Обыск продолжался несколько часов. Когда Ноделей уводили, майор спросил:
— Вашего сына отвезти в детский приемник или есть опекуны?
— Какой еще приемник! — крикнули они почти в один голос. — Мы завтра же будем дома! —
твердо сказала Роза Марковна, нервно застегивая пальто на все пуговицы.
— У нас, в конце концов, советская власть, а не... царский режим. Никаких приемников! Наш сын
останется дома и будет ждать своих родителей. Ему недолго придется ждать!
Из прихожей, где все еще стояли растерянные понятые, вышла пожилая соседка и, задыхаясь от
волнения, проговорила:
— Пожалуйста, товарищ начальник, не надо... Робика увозить. Он останется ... пока ... у меня.
Он ... хороший и воспитанный мальчик.
Майор строго взглянул на нее и вынул блокнот:
— Ваша фамилия?
— А зачем... моя фамилия? — испуганно спросила женщина. — Я — Прохорова, меня здесь все
знают.
— Для протокола, — не глядя на нее, сказал майор и записал фамилию.
К соседке бросилась Роза Марковна, схватила ее за руки:
— Спасибо, родная Варя! Извините меня за все прошлое. Я была неправа... Поберегите Робика!
Мы скоро вернемся. Мы очень скоро вернемся. Уверяю Вас! У меня здесь есть какие-то деньги,
возьмите, — протянула она женщине маленькое портмоне, — третье все. Вы — истинный и добрый
друг!
Майор перехватил портмоне, внимательно осмотрел его, пересчитал деньги и только тогда передал
женщине. В эту минуту к родителям подбежал Робеспьер. Он стал по очереди обнимать их и со
слезами на глазах, глотая от волнения слова, говорил:
— Я знаю... Вы скоро вернетесь... обязательно... я... буду ждать... Я напишу самому товарище
Сталину. Не плачь, мама...
Нодели, мешая друг другу, судорожно гладили Робика по голове, плечам, прижимали к груди.
Майор и один из лейтенантов с трудом оторвали их от сына и вытолкнули в коридор. Квартиру
заперли и опечатали двумя большими сургучными печатями.
* * *
Виктор не хотел верить в арест дяди Марата и тети Розы. "Ведь они же настоящие большевики,
бывшие подпольщики, — лихорадочно думал он, — это же честнейшие люди! Как же так? Надо
пожаловаться дяде Яну, он в НКВД занимает большой пост и обязательно поможет!". Соседка
Ноделей со слезами на глазах рассказала Виктору, как было тогда ночью, сказала, что Робик жил у нее
всего несколько дней, а когда кто-то в школьной раздевалке нарисовал на спине его пальто
фашистский знак, он подрался, прибежал домой и заявил, что больше в школу не пойдет. — А вчера
куда-то вечером ушел и больше не возвращался. Что делать, Витенька? — плача говорила соседка. —
Куда заявить? — Виктор слушал соседку, дрожа от волнения. Его самого охватил страх за мать, отца,
за себя. Когда дома он рассказал все родителям, Анна Семеновна заплакала, а Георгий Николаевич,
нахмурившись, долго молчал, потом глухо сказал: — Черт знает что! — Пап, а если позвонить дяде
Яну? — сказал Виктор, — он ведь, наверное, может помочь? — Звонил, когда арестовали директора
завода, — неохотно отретил Георгий Николаевич, — он сказал, что это не телефонный разговор и
обещал к нам заехать. Год прошел, а он все едет. . — Георгий, — вступилась за брата Анна
Семеновна, — зачем ты так? Ты ведь знаешь, какая у него адская работа, он же домой приезжает под
утро... — Знаю, знаю, — пробормотал Дружинин, — но выкроить часок мог бы, поговорить ведь есть
о чем.., — и он, хлопнув дверью, ушел курить на кухню.
* * *
Старший брат Анны Семеновны был старый член партии, он прошел царские тюрьмы и ссылку,
несколько лет работал в Секретариате Совнаркома и оттуда был направлен в орсаны ВЧК. В середине
тридцатых годов он занимал крупный пост в Наркомате внутренних дел. Жил он на улице
Мархлевского в трехэтажном сером особняке, огороженном высоким каменным забором, выходящим
задним двором на Малую Лубянку. В этом особняке жили несколько семей высшего руководящего
состава НКВД, в том числе, нарком Ягода. В стене забора была железная дверца с " глазком ", а рядом
— кнопка звонка. На звонок из дома выходил дежурный вахтер, глядел в "глазок", открывал тяжёлую
дверцу и только потом впускал посетителя в небольшой дворик, засаженный молодыми елочками и
березками. От забора к парадной вращающейся застекленной двери вела узкая бетонная дорожка.
Виктор любил бывать в гостях у дяди Яна. Его мальчишеское воображение завораживал и этот
таинственный особняк, в который пропускали с такой строгостью, и вся обстановка трехкомнатной
дядиной квартиры, отличительной чертой которой было обилие книг. Вдоль стен столовой и гостиной
высились до потолка книжные полки. Корешки книг — светлые, синие, коричневые, рисованные и
тисненные серебром и золотом — представлялись Виктору шеренгами королевских мушкетеров и
гвардейцев кардинала, когортами римских легионеров и гладиаторов Спартака, буденновскими
конниками и смелыми "красными дьяволятами". Он часами копался в этих книгах.
В отдельном книжном шкафу стояли шеренги строгих красно-черных корешков собрания
сочинений В.И.Ленина. Виктор смотрел на них и ему виделись стройные колонны суровых
красноармейцев с винтовками наперевес, проходящие сквозь снежную пургу четким строем мимо
Ленинского мавзолея. На полках этого книжного шкафа было выставлено почетное оружие с
золотыми монограммами — награды дяди Яна от Коллегии ВЧК — ОПТУ и ВЦИКа СССР. Но
Виктор, не желая себе в этом признаться, мечтал лишний раз побывать у дяди Яна в гостях и по
другой причине. Его очень привлекали еще и вкуснейшие "кремлевские" сосиски с белоснежным
хлебом, которыми он лакомился с огромным удовольствием и которых и в помине не было дома и в
магазинах.
