Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый
VI
Спал я, видать, крепко, потому что Бородину пришлось трясти меня за плечо.
— Не хотел будить, — сказал Бородин виновато, — да мне уходить надо. Еда на кухне, на столе под газетой. А я на луг. Сторосов, бригадир, приходил — на воскресник по сену звал. Надо идти.
Я вызвался пойти вместе с ним.
— Что ты! — изумился он. — Куда в такую рань. Отдыхай.
Но я уже торопливо натягивал брюки, и Бородин не стал спорить.
На скорую руку, стоя, мы выпили с ним по большой кружке холодного молока с хлебом и пошли к месту сбора, бригадному дому.
Часы показывали начало пятого. Небо было хмурым: за ночь натянуло. Гулял прохладный ветерок. Меня понемножку начала пробирать дрожь, пришлось прибавить шагу.
У бригадного дома, крышей своей похожего на терем, сидели в ленивых, расслабленных позах мужчины, всем своим видом выказывая недовольство столь ранней побудкой.
— Привет, ребята, — поднял руку Бородин.
— Привет, привет, — разноголосо отозвались мужчины.
— А это кто с тобой, Василий? — спросил крайний от крыльца.
По строгому начальственному голосу я сразу же определил, что этот рыжеватый и молодой в потертой милицейской фуражке, должно быть, и есть бригадир Сторосов. И не ошибся.
— Это, Денис Ваныч, мой гость из Мурманска, журналист, — поспешил представить меня Бородин.
— Это другое дело, — сказал бригадир, как будто выдавая мне вид на жительство, продолжая придирчиво и бесцеремонно рассматривать меня. — Из самого Мурманска, значит. Далековато. На отдых? Это — дело!
Следом за Бородиным я тоже совершил круг, пожимая по очереди руки всем мужчинам, собравшимся под стеной бригадного дома. Одни жали руку вяло, другие же так стискивали ладонь, будто им дали силомер. Рука Сторосова была большой и тяжелой.
— Кажется, все, — сказал бригадир, поднимаясь с корточек, окидывая нас, собравшихся, словно считая про себя. — Ну, пошли. Бабы после подойдут.
По росистой траве мы тронулись к лесу. Косить предстояло там, потому что на лугах уже все было сбрито машинами, — и колхоз, убедившись, что сена маловато, договорился с местным лесничеством прокосить и ближний лесок.
Косить в лесу было сплошным мучением. К тому же коса плохо слушалась меня, цепляясь повсюду.
Бородин ходил рядом со мной. Останавливался лишь временами, чтобы поправить косу. Он расстегивал широкий солдатский ремень, которым был перехвачен поперек и который, заменяя ему в работе пустую руку, прижимал к груди косье. Поплевав на брусок, размашисто вжикал им по жалобно гудящему металлу, потом снова застегивал ремень и, пригнувшись, быстро и крепко начинал бить косой по траве.
Я удивлялся его умению обходиться с косой, хотя, конечно, далось это не просто.
К обеду все сошлись на поляну — есть, пить, курить. Сюда же прикатила полевая кухня, и мощная женщина в синей линялой майке, которую все ласково звали Катей, разливала в потускневшие от долгого употребления жестяные миски кулеш. Ели не торопясь…
Сторосов сообщил, что отсюда пойдем на подмогу женщинам. Известие не вызвало восторга, мы успели как следует наломаться. И все же вскоре двинулись на луг.
Я издалека заметил Асю, хотя сегодня она была в ином наряде — в белой косынке и в сарафане в крупный горошек.
Ася приветствовала меня радостно, как старого знакомого.
— Ну что, посоревнуемся?!
Вызов был принят. Захватив свободные вилы, я пристроился рядом с Асей, радуясь тому, что познакомился с ней, что она проявляет ко мне интерес. Я даже начал загадывать о наших будущих свиданиях. Думая о ней, ловил себя на мысли, что начинаю забывать, вернее, перестаю вспоминать Женю, но, странное дело, угрызения совести при этом не чувствовал.
Я смотрел на Асю, и она чувствовала мой взгляд, поворачивая веселое лицо ко мне, как бы молчаливо спрашивая: в чем дело? Мне ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. И тогда Ася весело смеялась, еще больше увлекаясь работой.
Бородин тоже присоединился к нам, поддавшись духу соперничества. Загнав ручку вил под мышку левой руки, крепко держа их посередине, он делал небольшой разбег и, вогнав с размаху вилы в запримеченную копешку, крякнув, навалившись всем телом на вилы, взгромождал над головой навильник, становясь похожим на гриб под огромной шляпой.
— Раз-два — взяли, — подзадоривала нас Ася.
Одна за другой подъезжали колхозные машины, и мы торопливо грузили сухое сено в кузова. Погрузившись, машины уходили в деревню, где на околице, возле фермы ставились стога. Когда погрузили очередную машину, Бородин вдруг спохватился: ему должны сегодня после обеда позвонить из Прилеп насчет насоса. И если сегодня это дело сорвется, то неизвестно, когда вновь удастся напасть на насос, который нужен позарез.
Он вскочил на подножку накренившегося под грузом старенького «газика», крикнул нам на прощанье, что скоро вернется. Кивнув весело ему в ответ, мы, конечно, не чувствовали в ту минуту беды. Да и кто мог предположить, что может случиться такое.
Вернувшись с пустым грузовиком, шофер, бритоголовый парень, сказал виновато, что Бородин сорвался на повороте с подножки и разбился.
Ася в испуге выронила вилы.
— Как разбился? — подступился я к шоферу.
Выражение моего лица, видимо, было настолько страшным, что парень отшатнулся, подвигаясь поближе к своему грузовику.
— Да не насмерть разбился. Живой он. Мы его домой отвезли. Он ушибся сильно.
— Чего же ты мелешь тогда? — напустился я на парня. — Доктора-то вызвали?
— Вызвали, — оказал парень.
— Поехали! — приказал я ему.
— Я с вами, — сказала Ася, следом за мной забираясь в кузов.
На полном ходу, распугав пригревшихся в дорожной пыли кур, мы влетели в деревню.
В доме Бородина пахло лекарствами. На столе стояла раскрытая коробка с различными пузырьками.
Василий Петрович лежал на спине, как покойник. Лицо было землистого цвета. Рядом сидела полная врачиха, держа в пальцах безвольное запястье Бородина.
Я прошел на цыпочках и встал в ногах Бородина. Врачиха, не замечая нас, задрала рубаху, обнажив его белую грудь, которая, как казалось мне, не подавала никаких признаков жизни, и, отодвинув в сторону табурет, пригнулась, прильнула щекой к его груди. Я истомился, следя за всеми этими долгими процедурами ощупывания, ослушивания.
Наконец она поднялась, разворачивая свое крупное тяжелое тело к нам, освобождая его из тесного халата, на нагрудном кармашке которого еле заметно синело расплывчатое чернильное пятнышко. По движению ее рук я догадался, что она желает вымыть их, и тотчас поспешно схватил кружку.
— Что с ним, доктор? — спросил я, следуя за врачихой в коридор, подавая ей мыло.
— Сердечный приступ! К тому же сильный ушиб.
— Это опасно, доктор?
Она пожала полными плечами, внимательно взглянув на меня.
— А как вы сами думаете?
— Жаль! — сказал я.
— Сейчас ему нужен покой! — сказала она, вытирая руки. — Полный покой. Никаких волнений. И постельный режим. Рецепты я выпишу. Если станет хуже, вызовите меня.
— Хорошо! — пообещал я.
Вернувшись в дом, я увидел, что Ася уже определилась в сиделки. Она тихо всхлипывала, украдкой вытирая глаза.
Врачиха пригрозила ей пальцем. И, щелкнув замком потертого баульчика, скрылась за дверью.
К вечеру Бородину стало лучше. Он открыл глаза, внимательно оглядел стены, углы дома, нас и, видимо, догадавшись о случившемся, сделал решительное усилие, чтобы встать.
— Лежи, — сказал я приказным тоном, поправляя подушку под головой.
Он виновато и покорно посмотрел на меня.
— Пару дней придется полежать, — сказал я, давая понять, что это не просто пожелание, но и приказ.
Он перевел взгляд на Асю, как бы ища у той заступничества, и, не найдя поддержки, тихо вздохнул.
Когда он задремал, я шепнул Асе, чтобы она шла домой.
— Хорошо, — шепнула в ответ Ася и тут же шепотом спросила, кто же приготовит нам еду?
Я равнодушно махнул рукой, — мол, обойдемся.
— Нет уж, — возразила Ася.
Она вышла в коридор, где на лавке у Бородина стояла, вся кухонная утварь, и вскоре я услышал шум керогаза, шипенье и потрескиванье на сковороде.
VII
Две ночи, проведенные у постели Бородина, сморили меня окончательно, и потому, когда он пошел на поправку, я забрался на чердак и, не раздеваясь, упал на постель. Никогда в жизни не хотел так спать, да, кажется, и никогда не спал так сладко. Проснулся от шороха дождя по крыше и запаха табака, растекавшегося по всему чердаку: Я поднялся на локте, напряженно вглядываясь во тьму, соображая, кто бы это мог быть.
— Спи, спи, — услышал из темноты приглушенный шепот Бородина, — это я тут втихаря курачу.
— Зачем сюда забрался? — удивился я. — Сам-то чего не спишь?
