Мария Глушко - Год активного солнца
— Ну, не любит, не любит меня, — басил Жищенко. — Чем я ей не угодил?
Кира Сергеевна опять посмотрела на папки:
— Ну, к делу.
Завгороно повторил про зарастающий бурьяном котлован.
— Вот деятели! — Жищенко возмущенно потряс головой, отчего косой, пиратский чуб его спустился на глаз. — Я им врежу!
Потянулся к телефону, но в это время мягко заныл второй аппарат, Кира Сергеевна сняла трубку, нажала клавишу.
— Ну, здравствуй! Только узнал, что ты в исполкоме!
Звонил Олейниченко, которого все здесь за глаза звали «мэром».
— Да, Игнат Петрович, здравствуйте, — служебным голосом сказала Кира Сергеевна. Он понял: у нее кто-то из своих, исполкомовских.
— Там люди? Ну, я попозже. В конце дня.
Кира Сергеевна взглянула на часы: уже и есть конец дня. Представила, с каким нетерпением он ждет сейчас и как потом вбежит сюда, в этот кабинет, спросит: «Как наша операция под кодовым названием «Обход» — прошла?» До чего же приятно обрадовать его — «прошла».
Жищенко яростно крутил телефонный диск. Там все время было занято, и он бормотал сердито:
— Деятели!.. Диссертации, что ли, по телефону защищают?
Наконец, соединился и загремел:
— Галахов? Что у тебя с детсадом по Борисова?
Слушая, хмыкал, подмигивал Кире Сергеевне, вертел своей крупной головой. Под конец не выдержал:
— Ты мне, Галахов, тюльку не гони, на все у тебя причины! Это, в скобках замечу, пусковой объект! Знаешь, как стоит вопрос о дошкольных учреждениях? Читаешь газеты? Чтоб завтра же блоки завезли! — Опять подмигнул Кире Сергеевне. — Не то я Колосову на тебя напущу!
Положил трубку. Сидел, подрагивая ногой, поглядывал на Киру Сергеевну и на завгороно.
— Вы же знаете этих строителей: полгода чухаются, а за месяц построят.
Двинул стулом, принял вольную позу, это означало, что с делами он покончил.
— Так какие новости привезли из столицы?
— Я не за новостями ездила.
— А все же? — Он поглядел на завгороно. Кира Сергеевна подумала, что ему не так хотелось узнать столичные новости, как выложить здешние. Но при постороннем было неудобно, потому что здешние, исполкомовские, новости, конечно же, были плохие — других Жищенко не копил.
— А у нас тут каждый день дождь вперемежку с жарой, — сказал он.
— Везде дождь, Николай Иванович. Год активного солнца. Ученые считают, что влияет на погоду.
Жищенко-присвистнул, вытянув губы:
— Я и не знал, что сейчас — год активного солнца. Ну, потекут теперь крыши, успевай заливать…
Он встал, обаял заведующего гороно за плечи.
— Пошли ко мне, а то ты тут новые телеги на меня покатишь: интернат тебе не достраиваем, Дом пионеров не ремонтируем…
Они ушли. Кира Сергеевна — наконец-то! — добралась к папкам и тут же отложила их. Ничего но получится, надо все это забрать домой. Пора отпустить Шурочку, а до этого уладить с ней все дела на неделю.
Солнце уже не било в окно, Кира Сергеевна подошла, откинула тяжелую штору. За окном шел слепой дождь. Светлый и тонкий, он сыпался с синего, в белых круглых: облачках неба, и солнце пронизывало его, зависая прозрачной радугой.
Кира Сергеевна любила городской дождь, после которого пахнет корон деревьев и травами. Идешь по городу, отгороженная от всех, как в маленькой каюте из прозрачных нитей. Не одинокая, но одна. Ей редко выпадало быть одной, и она уставала от этого, дорожила одиночеством. Дождь дарил такую иллюзию. Звонко стучит по асфальту, приглушая звуки, разбивается в звездочки, свивается в жгуты, скатывается к обочинам. Ручьи несут на своих гривах редкие палые листья, обертки от конфет и мороженого, и они тоже кажутся диковинными листьями. Приходят вдруг простые и позабытые мысли о незыблемости и надежности всего вокруг, что было до тебя и будет после тебя, эти мысли ложатся поверх суеты и мелочей, и чувствуешь себя как бы «над страстями», мудрее и выше их…
Кира Сергеевна подумала: если б человек ничего не приобретал взамен ушедшей молодости, старость оборачивалась бы для него трагедией. Но этого не случается. Взамен молодости приходит зрелость духа, постижение жизни. Уходит время любви, время материнства, приходит время работы, ни с чем не сравнимое наслаждение работой.
Для нее эти слова начинались с заглавных букв: Время Работы.
5
Кира Сергеевна нажала кнопку под крышкой стола, переключила на приемную телефоны — все, кроме прямого. Знала: должен звонить Олейниченко.
Вошла Шурочка со своим блокнотом, улыбнулась как-то по-новому — доверительно и влюбленно, — словно они впервые увиделись, а та встреча на людях была не настоящей.
— Прежде, чем вы уйдете, давайте-ка распишем недолю до конца…
— Я не спешу, — вставила Шурочка, присела на краешек стула.
Наверно, ей хотелось поговорить не о делах, а о чем-чем-нибудьдругом, ведь месяц не виделись, и надо бы спросить ее о малыше и успехах в заочном институте, но где же взять время?
Расспросы и ответы увели бы их слишком далеко. Нет, только не сегодня.
— Итак, нынче у нас среда…
Шурочка деловито раскрыла блокнот. Если и была разочарована, то вида не подала. Сидела, выпрямившись, в своем строгом однотонном платье, озабоченно сдвинув брови. Кира Сергеевна смотрела на ее стриженую головку — надо же, даже причесывается под меня! — на розовое круглое лицо с легкими голубыми тенями на веках и думала: хочешь — не хочешь, а придется ее огорчить, придется прочесть маленькую нотацию.
— В четверг, в пятнадцать у вас — обрядовая комиссия. Хотела проводить Барская, но раз вы вернулись…
— Проведу я.
— В пятницу у вас — горздрав.
А среда уже кончилась, подумала Кира Сергеевна. Оставшиеся два дня забиты до отказа. Придется прихватить субботу.
— Пометьте: завтра утром придет Мельник. Директор музыкальной школы.
Шурочка быстро взглянула на нее и опустила глаза.
— На девять мне понадобится машина. И в пятницу утром — машина, поеду на объекты.
Да, очень не хотелось сегодня, в первый же день, портить секретарше настроение. Но что поделаешь? Кира Сергеевна привыкла не откладывать неприятных дел.
— Шурочка, у меня к вам большая просьба…
— Слушаю, Кира Сергеевна. — Она встала, готовая на любую услугу. И не потому, что я начальница, подумала Кира Сергеевна. Жищенко тоже начальник, по штату Шурочка и в самом деле одна на двоих. Просто любит меня.
— Вы моя незаменимая помощница, но позвольте мне самой решать, кого принимать и когда принимать. Каждый должен делать только свое дело…
У Шурочки вспыхнули щеки.
— Просто я хотела… Я подумала: раз все уже решено, этот Мельник напрасно отнял бы ваше время…
— Мое время дома! — жестко перебила Кира Сергеевна. — Здесь время принадлежит не мне!
Как ни сдвигала Шурочка свои строгие брови, лицо выдало ее растерянность и смущение.
— Отказать человеку — полдела. Надо убедить, что отказ продиктован необходимостью.
— Ясно, Кира Сергеевна. Больше не повторится.
— Не будем забывать, что мы с вами тут для людей, а не наоборот.
И опять Шурочка сказала:
— Ясно. Больше не повторится.
Ничего тебе не ясно, подумала Кира Сергеевна. Было бы ясно, не стояла бы ты тут с видом несправедливо обиженной. Но она знала: в самом деле больше такого не повторится.
Полагалось бы через паузу сказать ей другие, добрые слова и сгладить инцидент. Но надо ли его сглаживать?
Тут очень кстати вошел Олейниченко.
— Привет! Ну дела, дела!
Как всегда, вид у него такой, словно он только что в неравной схватке одержал победу.
— Вы можете идти, — сказал Шурочке. — До свиданья.
Не очень вежливо подтолкнул ее к дверям, потом темпераментно раскинул руки:
— Ну, почеломкаемся, что ли?
— Погоди, — засмеялась Кира Сергеевна. — Скажи лучше, что за дела?
С Олейниченко ее связывала давняя личная дружба. Он был на комсомольской работе, а Тамара, его жена, учительствовала с Кирой Сергеевной в одной школе. Они дружили семьями.
Олейниченко, заложив руки в карманы, прохаживался по кабинету.
— Дела в итоге такие: на сессии облсовета меня ругали, — сказал он с таким видом, словно на сессии облсовета его хвалили. — За общественный транспорт ругали. Зато к седьмому ноября пускаем два новых троллейбусных маршрута и строим три подземных перехода!
Посмотрел на Киру Сергеевну своими синими мальчишескими глазами.
— И все? — спросила она.
— И все. Тебе мало?
Он закурил, сел верхом на стул. Скрутил из бумаги кулечек для пепла.
— Звонил твоим, говорил с Сашкой. Проявлял, так сказать…
— И выпытал, когда я приезжаю.
— Клянусь!
— Не клянись, все равно соврешь.
Он посмотрел на сигарету, сбил пепел.
— Ну, ладно. Как ты там, грызла гранит?
