Михаил Алексеев - Большевики
Вот с этими друзьями в тяжелой санаторной обстановке я и проводил все время.
На 4‑й день после обеда т. Стрепетов предложил нам прогуляться по местечку. Федор отказался, — пошли трое: я, Ветров и Стрепетов. Поднялись на бугор. Вечерело. Солнце еще не зашло, но наполовину уже скрылось за дальним лесом. С бугра, как на ладони, открывалась вся окрестность. В зеленой массе леса выделялись островки деревень. От нашего бугра вниз тянулась главная улица местечка и обрывалась у реки. За нею расстилался луг. А позади нас на десятки верст разбросалась степь, гладкая, широкая, озаренная красными лучами солнца.
Стрепетов взял на себя шутливую роль руководителя прогулки.
— До ужина мы все по порядку успеем осмотреть, — говорил он, — а интересного много.
Мы пошли вниз по улице. Стрепетов быстро вошел в роль путеводителя.
— Вот этот кооператив, — сообщил он, — интересная штука: заведывает им местный кулак — Ничипор. Пайщики выбрали. У него девиз — не до жиру, а быть бы живу.
Мы шли дальше.
— А вот эти ворота, что вымазаны дегтем, принадлежат родителям невесты председателя совета. Славная девушка. Кто вымазал — неизвестно. Вон в том желтеньком домике с карнизом и занавесками проживает наш врач. Вождь здешнего эс–эровского подполья — Павел Иванович Жигла.
— Как! — в один голос воскликнули я и Ветров. — Здесь есть эс–эровская организация?
Стрепетов произвел успокоительный жест:
— Только не кричите. Есть, и даже сильная. Я вам это неспроста говорю. Вот отойдемте дальше — покалякаем. Но я отвлекся. Дальше.
Вот там, видите, в долинке, в березах усадьба. Там жил член ЦК партии эс–эров. Он раньше заведывал местным домом для умалишенных. Теперь в этом здании, где он жил раньше, помещается школа.
— Здесь есть дом для умалишенных?
— Да. Я же вам сказал. В двух верстах отсюда. Говорят, там безобразия творятся, но насколько верно — это вопрос.
Мы перешли мостик. Внизу журчала вода.
— Вот здесь, — указал Стрепетов на зеленый холм под двумя елями: — здесь похоронен зверски убитый местный партийный рабочий. Славный был парень, говорят. Видите ли, он послал донос на эс–эров, но послал его по почте, а на почте сидит заведывающим, как говорят, сам секретарь местной организации эс–эров.
Мы вышли за местечко. Кругом нас было пустынно.
— Теперь мы сможем говорить свободно. Пойдемте вот по этой дороге — она широкая и прямая, дальше видно. Дело вот в чем, товарищи, — лицо Стрепетова стало серьезным: — сегодня утром я лежал возле мостка в кустах, припадок был. На мостке остановились и говорили два местных бородача–мужика. Они меня не видали и во всю негодовали на разверстку. Если только правда, то здесь орудует мерзавец упродкомиссар. Во всяком случае, похоже на правду. Один мужик говорил, что у него все зерно забрали дочиста. Нечего есть. А богатея–то — вон этого Нечипора — кооператора, не трогают. Ругали Советскую власть — скверно ругали, называя висельниками коммунистов. Пообещали скоро показать нам кузькину мать. Говорили о каком–то Степке–головорезе, о теплых ребятах из лесу, о неком радетеле. Обещались рассказать старикам в селах. «Неча, говорят, врать–то — это–то Советская власть, да не та, а другая: тут жиды, да воры орудуют, мол дохтур Павел Иванович сказывал. Вот мы, мол, им покажем». Ну, а нашего врача зовут Павлом Ивановичем — мотайте на ус. Да‑с, вот что. Об организации эс–эров здесь каждый коммунист знает — эс–эров всех знают наперечет. Только с поличным уловить не могут. Хорошо подпольничают. Ну, что вы скажете?
Я рассказал об убийствах в Михайловском.
— Надо бы нечто предпринять, — буркнул Ветров.
— Сначала повернем назад — предложил Стрепетов — а затем я внесу предложение.
Мы повернули обратно. Уже стемнело. Поселок сиял огнями. С реки несло сыростью. Где–то хороводила деревенская молодежь. Пели песню унылую и заливную.
— Прежде всего будем внимательны. Это основное. Потом нужно предупредить здешних ребят и губернию. Потом нужно спровоцировать доктора на откровенность. Разозлить его и узнать, что теперь предполагается с их стороны. Это беру я на себя, — говорил Стрепетов. — Потом мы установим слежку за врачом. Этим придется заняться нам всем. Завтра еще поговорим. Ну — теперь молчание. Мы переходим мост. Направо — видите — шесть огней. Это местный рабочий клуб. Но руководит им бывший эс–эр, как говорят — профессиональный террорист.
Было уже темно, когда мы вошли в санаторию.
* * *После ужина Стрепетов шепнул мне: «Ступайте на электризацию. Будет интересно». Я сошел вниз и в дверях докторского кабинета столкнулся с врачом.
— Разрешите мне на электризацию? Любопытно, — сказал я.
— Пожалуйста. Любопытство полезная вещь.
Я вошел за врачом в кабинет. Там было темно. В теплом и душном воздухе стояло 6 человек больных. Среди них был Стрепетов. Доктор любезно шутил со всеми. Разговаривая, облачился в серый халат и сказал: «приступаем».
Было полутемно. Затрещала ручная электрическая машина. На конце электрического душа загорелись синеватые искры. Искры потрескивали, гасли и вспыхивали вновь. Врач смотрел на часы и вел разговор со Стрепетовым.
— Так… Явление вполне реальное — электричество.
— Но не материальное, — доктор как–то по волчьи оскалил зубы.
— В широком смысле — материальное электричество везде, его можно всюду извлечь из любого предмета. Да оно же лежит в основе первичных элементов материи, атомов. Нельзя отрицать последних данных науки.
— А что эта ваша хваленая наука знает? — ничего.
— Доктор, это очень смело. Наука — это аэроплан, телеграф, радио, рентгеновские лучи, жизнь в капле воды, астрономия, теория атомов. Доктор, вы впали в пустячки. Мягко выражаясь, вы говорите не серьезно.
— Наука всего не знает.
— Это неважно: она знает много и будет знать больше.
— Но кто создал мир, наука знает?
— Никто не создавал — говорит наука. Природа вечна.
— Вечна? Ха! Ха. Ха! Мы многого не знаем, дорогой друг. Нам многого не дано знать. — Доктор опять оскалил зубы: — Да не дано.
— Т. е., как не дано?
— Мы, например, не знаем, где начало мира и где его конец. Не знаем, да?
— Узнаем. Да это не столь существенно.
— Не знаем, что значит беспредельное. Не знаем границ мира — мы ничего не знаем. Нам многого не дано знать.
— Вы, как видно, веруете в бога, доктор? Ха. Ха!
— Да — вы напрасно смеетесь. Верую.
— Тогда зачем же вы поступаетесь своей верою? Зачем кощунствуете — лечите? Ведь все от бога, и болезни стало быть от него.
— Профессия…
— Только–то. Бедные мы пациенты. Доктор! вы — ходячий покойник. Вам нельзя быть врачом. Ступайте в монастырь.
Доктор промолчал.
— Следующий, садитесь под душ.
Опять затрещало электричество. Еще ярче сверкали и громче потрескивали изумительно красивые электрические искры. Стрепетов не отставал от врача.
— Доктор — какова же ваша действенная программа? Неужели вы зовете все человечество в церковь? Призываете сломать науку и сжечь ее достижения?
— Знаете что, тов. Стрепетов, — мы когда–нибудь наедине поговорим о программах и вообще. Теперь не место.
— Как видно, вы отрицаете материю? — не унимался Стрепетов.
— Нет, не отрицаю — но не она первый источник. Первоисточник — дух. Вот что говорю я.
— Дух? Это неуловимо и непонятно.
— Да, дух. Т. — е. то, чем вы живы.
— Мой организм живет пищей.
— Через сознание, вот в чем тут дело. Вначале вы должны пожелать есть.
— Но ведь я пожелаю есть тогда, когда явится физическая потребность в еде.
— Нет, вначале следует осознание, а потом является потребность. Как следствие — является потребность.
— Сознание определяет бытие человека, хотите вы сказать?
Врач снова не ответил.
— Следующий, — сказал он. И добавил Стрепетову: — Жизнь покажет, на чьей стороне правда. А вообще болтать — вредно. Особенно вам. Но как–нибудь на–днях вы узнаете мою действенную программу. Поверьте мне. И тогда поговорим.
Мне показалось, что глаза доктора сверкнули в потемках.
— А пока попрошу всех оставить кабинет. Один из ваших товарищей, хотя он и исповедывает материализм, вынужден прибегнуть к нематериальной вещи, к лечению внушением — гипнозу.
Выходя, Стрепетов огрызнулся. — Это еще большой вопрос, насколько гипноз не материален. Он действует только на близком расстоянии. Попробуйте загипнотизировать кого–нибудь из ваших за границей. Ну, хотя бы Чернова. Уверен, что не сумеете.
* * *Когда я поднимался по лестнице к себе в комнату, то почувствовал за спиной чей–то взгляд. Я быстро оглянулся. В углу у стены стоял старик фельдшер. Кулаки у него были сжаты. Брови и губы плотно стиснуты. Он смотрел на меня раскаленным взглядом поверх больших роговых очков. Заметив, что я оглянулся, он скрылся за углом лестницы. В комнате я застал Федора. Он писал письмо. Я прервал его занятие и подробно рассказал ему все, что узнал от Стрепетова. Сказал также о том, что мы втроем решили предпринять. Он с минуту подумал и затем обрезал: «Лечитесь и не делайте глупостей. Никаких слежек не устраивайте. Во всяком случае меня оставьте в стороне… Так–то, братец. А сами действуйте, как знаете».