Владимир Успенский - Неизвестные солдаты
— Упарился, — сказал Фокин, ставя ящик на землю. — Передохнуть надо. Ну, кто медку хочет?
— Ступай сам. Тоже удовольствие — из-за двух ложек крик на весь город.
— А что за базар, если крика нет?
Игорь и Виктор остановились возле телеги, заваленной пучками молодой редиски. На охапке свежей травы сидела девушка лет шестнадцати в длинном сарафане из грубого домотканого полотна, с вышитыми голубыми васильками. Лицо ее, полудетское, с мягко округленным подбородком, невольно привлекало внимание свежестью, милым и наивным выражением. Кожа белая, не тронутая загаром. Но это была не болезненная бледность горожанки, а здоровая, будто мраморная белизна, которую умело сберегают деревенские девчата в любую жару, платками закрывая лица.
Светлые волосы ее были заплетены в короткие косички с красными лентами на концах. Она с любопытством и в то же время с некоторой робостью смотрела на гудевший вокруг телеги людской водоворот.
Старый бельмастый мерин, равнодушно жевавший траву, повернул голову, ткнулся большими, отвисшими губами в ногу девушки.
— Ну, не балуй, — отвела она рукой его морду.
Заметив парней возле воза, спросила:
— Вам редиски?
— Покажи.
Виктор взял пучок, понюхал, провел ладонью по колючим листам. Сказал солидно:
— Хороша на закуску.
— Берете?
— Мы не пьющие. Скажите лучше, как зовут вас?
— Зачем? — удивленно взметнулись белесые ресницы девушки.
— Я прошу, — серьезно произнес Виктор. — Понимаете, я очень хочу знать ваше имя.
Игорь чуть не присвистнул от удивления. Виктор Дьяконский, единственный парень из класса, никогда не друживший с девчонками, доказывавший на исторических примерах, что только те полководцы, которые не увлекались амурными делами, добились истинно великих побед, — этот Виктор изменился сейчас на глазах. Даже голос его звучал без обычной резкости.
Прижимая к себе ящик с крольчихой, Игорь подвинулся ближе.
— Василиса, — услышал он тихий голос.
К возу подошли покупатели, начали прицениваться, перебирать редиску. Дьяконского оттерли в сторону.
— Пошли? — толкнул локтем Игорь.
— Куда? — недоумевающе спросил тот, продолжая смотреть на девушку.
— Забыл, что ли? На паперть нам нужно.
— Да, да, конечно, на паперть, — бормотал Виктор и вдруг продекламировал:
У врат обители святойСтоял просящий подаяньяСтарик иссохший, чуть живойОт глада, жажды и страданья…
— Пучок редиски он просил, и взор являл живую муку, — добавил насмешливо Игорь. — Эка, парень, как швыряет тебя нынче.
— А ты не находишь, что она какая-то очень своеобразная?
— Представь себе, не нахожу. В каждой деревне есть Василиса такая.
— Не знаю, не видел. Если бы я был художником, обязательно написал бы ее. Очень простое лицо и в то же время необычайно одухотворенное…
— Выдумываешь ты, — махнул рукой Игорь.
— А Сашки-то все нету, — спохватился Дьяконский.
Фокин находился в это время в продуктовом ряду, отведал уже три сорта меда.
«Попробую теперь у той бабы-яги», — решил он.
Бабка в серой шали, с горбатым носом на темном цыганистом лице, сидела за прилавком, устало смежив глаза, дремала на солнцепеке.
— Продаешь, бабуся?
— Покупай, касатик, покупай, — проснулась старуха. — Хороший медок, липовый.
Она достала деревянную ложку, вытерла подолом исподней юбки.
— Надо бы полотенце иметь, — упрекнул Сашка.
— Тряпка есть, да запылилась. А исподняя чистая, ты не боись, касатик.
Фокин не спеша зачерпнул, понюхал с видом знатока. Облизав ложку, покачал головой.
— Горчит, бабуся. Дай-ка мне вон из той махотки.
Старуха развязала другой горшок. Сашка попробовал из него. Съел три ложки, полез было еще, но бабка остановила сердито:
— Хватит. Берешь, что ли?
— Не… Медок не того, — Фокин с трудом ворочал липким языком. — Дух не тот… Другого-то нет попробовать?
— Ах ты анчихрист, — взъярилась старуха. — Дух ему не такой! — закричала она. — Четыре ложки сожрал, окаянный! Чтоб тебя разорвало, чтоб тебе брюхо вспучило!
— Тихо, бабушка, тихо… Он от бога, мед-то, а ты всякие слова произносишь, — пятясь, урезонивал Сашка. — Грех ведь тебе, одной ногой в гробу стоишь, а ругаешься, как в кабаке!
— Пеночник, иродово семя!
Бабка трясла сухими кулаками, на крючковатом носу дрожала светлая капля.
— Смотри, сопля в мед упадет! — не выдержал Сашка.
— Держи его! Ворюга! Грабитель!
Дело принимало нешуточный оборот. Фокин поспешил укрыться за чужими спинами. Вокруг бабки росла толпа.
Сашка, посмеиваясь, отошел подальше. На паперти увидел Игоря, сидевшего возле ящика с кроликом.
— А Витька где?
— Ну вас к черту обоих, — обозлился Булгаков. — Я что, нанялся этот зверинец стеречь? Торчу тут один, как дурак.
Сашка занялся, наконец, делом. На все лады расхваливал свою крольчиху, кричал, что она пять раз в год приносит по десять крольчат. Но агитация не имела успеха. Покупателей нашлось много, а вот меняться никто не хотел.
Продав крольчиху вместе с ящиком, двинулись на поиски Виктора. Игорь сразу направился к возу с редиской. И не ошибся. Дьяконский стоял возле девушки, говорил что-то, похлопывая рукой по спине лошади. Василиса смеялась и отрицательно качала головой.
— Эге-ге! — Фокин сдвинул на затылок кепку. — Стена! Кремень! Суворов баб не любил, поэтому сражения выигрывал. Чьи это слова?
— Витькины.
— Ну вот, — крутнул головой Сашка. — Можешь записать: полководец Дьяконский погиб в конце июня тысяча девятьсот сорокового года, не одержав ни одной победы.
— Одну-то, пожалуй, одержит.
Они уселись неподалеку от телеги, прислонились к коновязи. Теперь им видны были только ноги Виктора и Василисы. Дьяконский стоял спокойно, его матерчатые тапочки будто приклеились к земле. Складки серых брюк почти касались широкого подола с синими васильками. Зато ноги девушки все время двигались. Она то притопывала пяткой, то делала маленький шажок.
— Идиллия! — буркнул Игорь.
— Чудак Витька, — ответил Фокин. — Вот так всю жизнь чудит. Мало ему девчат в городе? Сонька Соломонова глаза на него пучит, чуть не вывалятся… На роялях играет. Красивая, и вообще…
— Одностороннее тяготение, Саша. Этого, брат, недостаточно. Тут взаимное влечение должно быть.
— Это конечно, — согласился Фокин. — Без влечения в таком деле ни хрена не получится. По себе знаю…
Базар расходился, народу стало меньше. Мужики запрягали лошадей.
Дьяконский попрощался, наконец, с девушкой, зашагал к церкви. Игорь и Сашка нагнали его в конце площади.
— Вы тут еще? — удивился он. — Где же вы были?
— Так гуляли, — неопределенно протянул Фокин. — Ходили и рассуждали о кроликах да о васильках.
— Вот навязались пинкертоны на мою голову! — усмехнулся Виктор. — Ну, а теперь куда двинем?
— Теперь купаться. Ровнять грешное тело с невинной душой.
В киоске на углу улицы Дьяконский купил газету. Быстро просмотрел четвертую страницу, бегом догнал ребят.
— Свежая? — спросил Игорь. — Какие новости?
— Немецкие танки вышли к линии Мажино.
— Погоди, как это вышли? Ведь Мажино на франко-германской границе, а немцы уже Париж взяли.
— С запада вышли, понимаешь, с той стороны. Они и не штурмовали в лоб эту линию. Ты понимаешь, как они начали наступление? — Виктор сел на своего любимого конька. О военных делах он мог говорить без устали. — Ведь они нанесли удар севернее, где их не ждали. Генерал Гудериан собрал огромный танковый кулак, прорвался через Бельгию до самого моря и повернул на юг.
— Значит, Франции конец?
— Хватит вам, ребята — вмешался Фокин. — Надоело. И по радио и в газетах одно и то же: Германия — война, война — Германия!
— Синонимы, Саша, — засмеялся Дьяконский.
— Чихал я на эти синонимы. Ты скажи лучше, фамилию-то ее знаешь?
— Гм… Светлова ее фамилия.
— Правильно. А отец ее в стояловском колхозе пасечник.
— Слушайте, черти, откуда вам все известно?
— Глаза даны человеку для того, чтобы видеть, уши — для того, чтобы слышать, — торжественно сообщил Игорь.
— Эх, жизнь! — весело выкрикнул Сашка, семенивший последним. — Люблю лето. Купайся, с девчонками в лес ходи. А теперь скоро грибы начнутся. Отпуск возьму…
Дьяконский промолчал, думая о своем. Вычитанная в газете фамилия Гудериана ничего не значила для ребят. Для них это был пустой звук. А Виктору она напоминала многое. Впервые он услышал о Гудериане лет пять назад. В то время отец Виктора, комдив Дьяконский, был еще жив и преподавал в военной академии. Как-то вечером он готовился дома к тактической игре. На полу кабинета была расстелена большая карта, и он, сняв сапоги, ползал по ней, вооруженный блокнотом, цветными карандашами и циркулем.
