Василий Шукшин - Том 2. Рассказы 1960-1971 годов
– Хотел пойти выпить, но… не надо.
– Ну как, Захарыч?
– Это… Никак. – Захарыч сел на лавку и заплакал горько и тихо. – Как они его… а? За что же они его?! За что?.. Гады они такие, гады! – Слабое тело Захарыча содрогалось от рыданий. Он закрыл лицо маленькими ладонями.
Васёка мучительно сморщился и заморгал.
– Не надо, Захарыч…
– Что не надо-то? – сердито воскликнул Захарыч, и закрутил головой, и замычал. – Они же дух из него вышибают!..
Васёка сел на табуретку и тоже заплакал – зло и обильно.
Сидели и плакали.
– Их же ж… их вдвоем с братом, – бормотал Захарыч. – Забыл я тебе сказать… Но ничего… ничего, паря. Ах, гады!..
– И брата?
– И брата… Фролом звали. Вместе их… Но брат – тот… Ладно. Не буду тебе про брата.
Чуть занималось светлое утро. Слабый ветерок шевелил занавески на окнах.
По поселку ударили третьи петухи.
Солнце, старик и девушка*
Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие. Сухая трава шуршала под ногами.
Только вечерами наступала прохлада.
И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место – у коряги – и смотрел на солнце.
Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное.
Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях – коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки.
Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос:
– Здравствуйте, дедушка!
Старик кивнул головой.
С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках.
– Отдыхаете?
Старик опять кивнул головой. Сказал:
– Отдыхаю.
На девушку не посмотрел.
– Можно я вас буду писать? – спросила девушка.
– Как это? – не понял старик.
– Рисовать вас.
Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц.
– Я ж некрасивый теперь, – сказал он.
– Почему? – Девушка несколько растерялась. – Нет, вы красивый, дедушка.
– Вдобавок хворый.
Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую коричневую руку и сказала:
– Вы очень красивый, дедушка. Правда.
Старик слабо усмехнулся.
– Рисуй, раз такое дело.
Девушка раскрыла свой чемодан.
Старик покашлял в ладонь.
– Городская, наверно? – спросил он.
– Городская.
– Платют, видно, за это?
– Когда как, вообще-то. Хорошо сделаю, заплатят.
– Надо стараться.
– Я стараюсь.
Замолчали.
Старик все смотрел на солнце.
Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку.
– Вы здешний, дедушка?
– Здешный.
– И родились здесь?
– Здесь, здесь.
– Вам сколько сейчас?
– Годков-то? Восемьдесят.
– Ого!
– Много, – согласился старик и опять слабо усмехнулся. – А тебе?
– Двадцать пять.
Опять помолчали.
– Солнце-то какое! – негромко воскликнул старик.
– Какое? – не поняла девушка.
– Большое.
– А-а… Да. Вообще красиво здесь.
– А вода вона, вишь, какая… У того берега-то…
– Да, да.
– Ровно крови подбавили.
– Да. – Девушка посмотрела на тот берег. – Да.
Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине – между рекой и горами – тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго – тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря.
– Ушло солнышко, – вздохнул старик.
Девушка сложила листы в ящик.
Некоторое время сидели просто так – слушали, как лопочут у берега маленькие торопливые волны.
В долине большими клочьями пополз туман.
В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей громко откликнулись с берега, с той стороны.
– Хорошо, – сказал негромко старик.
А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: «Опять морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?..»
Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки… Опять морщины!
«Надо работать, работать, работать…»
– Вы завтра придете сюда, дедушка? – спросила она старика.
– Приду, – откликнулся тот.
Девушка поднялась и пошла в деревню.
Старик посидел еще немного и тоже пошел.
Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел – ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.
Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо.
Садились ужинать.
Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку – старался не шуметь. Молчали.
Потом укладывались спать.
Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о чем говорить? Все слова давно сказаны.
На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал:
– Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много – четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном. А Ванька в городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет: ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много. Любют меня. По городам все теперь…
Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала.
– Трудно было жить? – невпопад спрашивала она.
– Чего ж трудно? – удивлялся старик. – Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.
– Сыновей жалко?
– А как же? – опять удивлялся старик. – Четырех таких положить – шутка нешто?
Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.
А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.
– Ненастье завтра будет, – сказал старик.
Девушка посмотрела на ясное небо.
– Почему?
– Ломает меня всего.
– А небо совсем чистое.
Старик промолчал.
– Вы придете завтра, дедушка?
– Не знаю, – не сразу откликнулся старик. – Ломает чего-то всего.
– Дедушка, как у вас называется вот такой камень? – Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.
– Какой? – спросил старик, продолжая смотреть на горы.
Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.
– Такой? – спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих скрюченных пальцах. – Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.
Девушку поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой. Она не нашлась сразу, о чем говорить, молчала, смотрела сбоку на старика. А он смотрел туда, где село солнце. Спокойно, задумчиво смотрел.
– На… камешек-то, – сказал он и протянул девушке камень. – Они еще не такие бывают. Бывают: весь белый, аж просвечивает, а снутри какие-то пятнушки. А бывают: яичко и яичко – не отличишь. Бывают: на сорочье яичко похож – с крапинками по бокам, а бывают, как у скворцов, – синенькие, тоже с рябинкой с такой.
Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой.
– Вы где живете, дедушка?
– А тут, не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом, – старик показал дом на берегу, – дальше – Бедаревы, потом Волокитины, потом Зиновьевы, а там уж, в переулочке, – наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было.
– Спасибо.
– Я пошел. Ломает меня.
Старик поднялся и пошел тропинкой в гору.
Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно и смотрел под ноги.
«Нет, не слепой, – поняла девушка. – Просто слабое зрение».
На другой день старик не пришел на берег. Девушка сидела одна, думала о старике. Что-то было в его жизни, такой простой, такой обычной, что-то непростое, что-то большое, значительное. «Солнце – оно тоже просто встает и просто заходит, – думала девушка. – А разве это просто!» И она пристально посмотрела на свои рисунки. Ей было грустно.
