Судный день - Виктор Михайлович Кононов
— Деньги в шкапу, а ключ у мамы, — уточнил мальчуган.
Притыкин, вспомнив что-то, засуетился, зашарил по карманам, заерзал на стуле, потом встал, положил рубли и мелочь на стол и невпопад заговорил:
— Это вам на пряники… Мне все равно они так, потратил бы, а с мамкой мы сочтемся потом…
— Не надо, дядя, спасибо. — Галя совсем смутилась и растерялась.
— И давно живете без папы? — неожиданно для самого себя спросил Притыкин и тут же подумал, что совсем ни к чему спросил.
— Давно, — тихо ответила Галя.
— Лето и еще лето живем без папки, — уточнил мальчуган.
— А где же он?
— У другой тети живет. — сказала Галя.
— Плохо без папы?
— Нет. У нас мама хорошая.
— Папка наш пьяница и милицанерщик, — заявил мальчуган.
— Кто-кто? — усмехнулся Притыкин.
— Милицанеры его все брали пьяного, — объяснил вихрастый Галин братец, видимо очень довольный, что умеет так разговаривать с незнакомым дядькой.
— А вы видели, как маму сбила машина? — спросила вдруг Галя, глядя на Притыкина тревожным взглядом.
— Видел, — соврал Притыкин, сам не зная почему. — Ничего, ваша мама жива, а врачи помогут ей побыстрее, поправиться. Ну, ребятки, мне пора, пойду… — Притыкин встал и осторожно переступил через дорожку. — Пойду. Шесть часов уже. А вы, значит, к маме собираетесь? Хорошо, это хорошо. Ну, до свиданьица, ребятки.
— До свиданья, дядя! — в один голос откликнулись все трое.
Спускаясь по лестнице, Притыкин уже чувствовал, что все его тело ломит, лицо горит, и стук сердца с шумом отдает в уши. «Наверно, слягу», — подумал он, и ему стало отчего-то тоскливо и тягостно; теперь он желал только одного: быстрей добраться домой — и в тепло, в постель.
Зажав градусник под мышкой, он лежал на диван-кровати, укрытый одеялом, но ему было холодно, и все его тело пробирала дрожь. Горячечными глазами глядел он на зажженную люстру, и свет ламп казался ему слишком ярким, раздражающим. Он слышал, как жена в кухне готовит ужин: стучит ножом, брякает кастрюлями, открывает кран, и вода с тугим шумом бьет в раковину.
— Мать, — слабо позвал он, — ходи-ка сюда.
— Сейчас иду, — отозвалась жена. — А чаю тебе с малиной дать?
— Ладно уж, неси, попробую.
Она принесла в белой кружке парящий чай и поставила на журнальный столик перед кроватью Притыкин потянул носом и унюхал запашистый дух малины.
— Пахнет-то как, а?
— Вот попей горячего да пропотей, может, и получшает.
Притыкин нащупал градусник под мышкой, вынул из-под одеяла и стал приглядываться к столбику ртути.
— На, мать, не разберу, на сколько там подскочило?..
Он подал ей градусник.
— Тридцать восемь и девять.
— Ползет…
Жена с тревогой посмотрела на его лицо, горевшее смуглым румянцем, и спросила:
— Не вызвать ли все же «скорую»?
— Не надо пока. Авось полегчает, так и на работу завтра.
— Лежи, работничек. Работа не уйдет, а здоровье не купишь.
— Ты, мать, накинь-ка на меня еще какую одежку. Морозит… И будь доброй, выверни две лампы, а то резь в глазах…
Она накинула на него поверх одеяла свою теплую шубу и потрогала рукой лоб мужа; жар был сильный, и она опять подумала о «скорой» и вздохнула, потом влезла на стул и вывернула две лампы в четырехрожковой люстре.
— Теперь в самый раз, — сказал он, глядя на ее белые руки, оголенные до плеч; ему показалось, что она особенно ласкова с ним сегодня, и его так тронула эта забота, что ему захотелось, чтобы жена посидела возле него, захотелось сказать ей какие-то особые слова.
— Побудь со мной, — попросил он.
Она удивленно глянула на него и молча присела на кровать. Он приподнялся на руках, сел и, взяв кружку, стал отхлебывать горячий напиток небольшими глотками.
— Где это наши сыны сегодня? — спросил он.
— Забыл? В кино ушли.
— Вот память баранья… — Он крутнул головой и уже построже спросил: — А им что, телевизора мало?..
— Говорят, такие картины по телевизору не показывают.
Притыкин и чай пил со вкусом и с такой же неизменной аккуратностью, с какой он делал все, за что ни брался. И сейчас все его движения были так же по-крестьянски несуетливы; он и к своей хвори относился, как к делу, которое надо обдумать наперед, а уж потом за него браться со всем умением и пониманием. Он пил, поглядывая на жену, и гадал: отчего же она не расспрашивает о том, как все случилось… Или она не хочет докучать ему и расстраивать? Он, придя домой, сказал, что у них в цехе — несчастный случай и что на него, как на слесаря, тоже ложится тень вины за случившееся. А она, как только увидела его, сразу забеспокоилась:
— Что с тобой? На тебе лица нет…
И тут же помогла ему раздеться и уложила его в постель. И словом не обмолвилась: что, как, почему… Он выпил весь чай, и пот полил с него так, словно он очутился в парной.
— Теперь ложись и не раскрывайся. Пусть с потом хворь выходит. — Жена заботливо укрыла его.
Он взял ее за руку и тихо сказал:
— Слушай, мать, как все было…
По тому, как он говорил, с трудом подбирая слова, жарко дыша и истекая потом, она поняла, насколько ему тяжко и больно рассказывать.
— Два года вместе с ним трудились, и все чин по чину, по правде… А тут вот на тебе такое… И кто? Вот что обидно… — Притыкин замолчал, кадык его шевельнулся, как будто он проглотил горький комок этой обиды, потом помедлил и грустно сказал: — А я хотел, мать, как лучше, старался, вот и… перестарался… Угодить хотел… — Он закрыл глаза, полежал так и повторил: — Старался — и все прахом… Вот что обидно! Ведь он меня, мать, унизил, напраслину возвел, чтоб самому быть чистым… Уйду, уйду оттуда, совсем уйду, заводов много…
— Успокойся, — погладила она его руку. — Может, еще не так все страшно…
— Ладно, мать, готовь ребятам ужин, а я тихо полежу. Хоть бы заснуть маленько, — сказал он, не открывая глаз.
И как только она ушла, Притыкин подумал, что, возможно, и на самом деле не так уж все страшно и начальство должно разобраться во всем… Ему стало как будто легче немного. Он начал вспоминать, как он работал в старом цехе, сколько хорошего и плохого было между ним и Мотовиловым за все то время, и почему-то вспоминалось только хорошее; два года они крепко, крепко, по-рабочему, были дружны с Мотовиловым, и на работе все гладко шло, а теперь вот случилось и… как будто врагами стали. «Неужто он такой?.. — недоумевал Притыкин. —
