Леонид Соболев - Советская морская новелла. Том второй
Эдгар Гаркали встал, подошел к открытому иллюминатору. За бортом поблескивала рябь Даугавы, неустанно несущей свои воды навстречу морю. Странно, почему даже в безветренные дни вода шумит с каким-то сдержанным беспокойством? Почему здесь, у иллюминатора, куда острее ощущаешь дыхание жизни, чем у окна своей рижской квартиры, хотя оно и выходит на улицу, переполненную людьми и машинами? Неужто он уже постиг все, что бывает в море, внутренний смысл каждого явления, каждого малейшего движения и забыл, как живут люди на берегу, что скрывается за их торопливостью? Куда они вечно спешат? На работу, домой? В море этого разделения нет. На работе ли, на досуге человек всегда один и тот же вместе со своими товарищами.
Долгие годы эта навязанная службой жизнь на виду у всех казалась Гаркалну мучительной. Ни на минуту не мог он остаться наедине со своими мыслями. Мыться и то надо было в общей душевой, а спать над или под койкой другого моториста. Ему еще повезло: не пришлось топить прожорливые котлы, жить в кубрике старого парохода, где ютятся вместе по шесть или даже восемь «чумазых».
Многие рейсы давно улетучились из памяти Гаркална, но свой первый выход в море на теплоходе он помнил, словно это было вчера. Главным образом из-за капитана… Узнав, что Эдгар не просто однофамилец, а в самом деле внук его довоенного товарища, жилистый старый моряк в первый же вечер пригласил ученика моториста к себе в рулевую рубку:
— Поднимись, дружок, поднимись, погляди на жизнь сверху!
На ходовом мостике быстро выветрилось ощущение тошноты. И в то же время он почувствовал нечто вроде разочарования — воображаемой бури не было и в помине. Светло-голубое небо отделяла от темно-синей воды четкая ровная линия горизонта.
Море дышало спокойно и глубоко, как бы отдыхая после проделанного им накануне марафонского бега. С десятиметровой высоты оно выглядело почти гладким, зыби и то, можно сказать, не было, о ней напоминали лишь покачивавшаяся, подобно маятнику метронома, мачта да ощущение зыбкости под ногами, заставлявшее невольно приноравливаться к ходу судна.
В машине его тоже встретили дружески. Царство механиков начиналось за массивной дверью. Вниз вел крутой трап, который кончался в глубоком подземелье, где днем и ночью горел электрический свет: тут были ГЭС корабля, завод, где производились тысячи лошадиных сил.
Эдгару, который после окончания школы год проработал в мастерских МТС, нагромождения машин, моторов и оборудования показались необозримыми. Помещение, хотя и высокое, было отнюдь не просторным, каждый квадратный метр использовался с предельной целесообразностью. С первого взгляда обязанности моториста были под силу даже ребенку, много ли нужно ума, чтобы, прогуливаясь с продолговатой леечкой, время от времени смазывать шатуны да поршни? В два счета можно к делу привыкнуть. Но Гаркали все же был не столь наивен. Он понимал: чем сложнее оборудование, тем больше знаний и опыта требует его обслуживание, тем выше вероятность непредвиденных дефектов.
В адском грохоте машинного отделения разговаривать можно только крича во все горло. Видимо, оттого первое поучение вахтенного механика прозвучало с некоторым пафосом, словно доклад в «день открытых дверей».
— В открытом море ничего не может случиться, целыми днями не меняют режим двигателей. Так что не волнуйся, успеешь все пощупать, осмыслить. Зато в проливах, каналах и в портах приходится туго, голова идет кругом. Нужно привыкнуть выполнять приказы даже не стараясь вникнуть — на кой черт их отдают и кто это делает. Иногда чудится, что там, наверху, они борются с самим дьяволом, а мы внизу должны участвовать в этой драке с завязанными глазами. Выход один: слепо доверять капитану. Без такой веры вообще нельзя работать на судне. Как ты сможешь в шторм спать спокойно, если не полагаешься на товарищей у руля и в машине? На суше, положим, велят тебе отремонтировать трактор. Допустишь брак, самому придется переделывать, да еще выслушаешь пару «ласковых» слов. Подумаешь, важность… А в море, бывает, ошибешься один-единственный раз, а другого случая уже может и не представиться…
Первая вахта в самом деле не доставила Гаркалну никаких хлопот. Нужно было только следить за тем, чтобы не поскользнуться. Проход был узкий, металлический пол хоть и рубчатый, но скользкий от масла. При одной мысли о том, как его будет перекатывать из стороны в сторону разъяренное море, лоб Эдгара покрывался холодным потом: один миг неосторожности — и на всю жизнь инвалид.
И все-таки в этот первый рейс он все без исключения воспринимал как чудесное захватывающее открытие — наконец-то началось «великое приключение», о котором другие латгальские мальчишки могли читать только в книгах. Эдгар не жалел, что выбрал проложенную дедом тропу.
Так казалось тогда. Сегодня Гаркалн готов был поклясться, что уже в первом рейсе его начало грызть беспокойство — тот самый неистребимый червячок, который несколько месяцев спустя заставил его написать начальству заявление. Он нигде больше не чувствовал себя дома — в море мечтал лишь о береге, на суше, пожив неделю, начинал тосковать о море.
Вначале он не сомневался, что его внутренняя раздвоенность пройдет, что в ней сказалась лишь ограниченность деревенского парня, замкнутость, с которой надо сражаться во имя будущего общества. Днем всегда побеждала сознательность, ночью же, во сне, стоило подсознанию наколдовать ему картины родных мест, она оказывалась бессильной.
По правде говоря, это не была тоска по какому-нибудь определенному месту, скорее, просто по земле как таковой. Когда взгляд блуждал по бесконечной морской шири, ни на что не наталкиваясь, Эдгару становилось грустно. На берегу — он в этом был крепко убежден — рано или поздно все подчинится воле человека, но как подступиться к непроницаемым водным просторам? Других эти чувства не подавляли, ему самому надо было добиться внутренней цельности. И тут Гаркалн открыл, что на судне практически нет места, где можно предаться размышлениям, как он привык поступать еще сельским пастушком. В каюте, в столовой, в кают-компании, на палубе — всюду шумела толпа веселых моряков, которые непременно хотели подключить нового товарища к какому-нибудь мероприятию, целесообразно и с пользой для общества организовать его досуг.
— Если что-нибудь гнетет душу, сходи поговори с первым помощником, — посоветовал капитан, заметив поздним вечером Гаркална, мечтающего у ограждения шлюпочной палубы. — В конце концов, он за это получает зарплату.
Но Эдгару ни с кем не хотелось откровенничать. Наоборот, он жаждал одиночества, ни с чем несравненного удовольствия, когда можешь не торопясь додумать до конца свои самые потаенные мысли и молчишь, вслушиваясь в себя.
И тут судно попало в шторм. По небосклону неслись разодранные в клочья облака. Лучи солнца изредка пробивались сквозь серое дырявое одеяло небес, осыпая поверхность пятнами, исчезавшими через несколько мгновений с такой внезапностью, словно они незаконно ворвались в этот мрачный пейзаж и устыдились, что могут усыпить бдительность моряков. Разбушевавшееся море напоминало изрытое гусеницами танков поле боя, даже пена на гребнях валов выглядела не белой, а бледно-серой.
Упершись спиной в переборку, обеими руками судорожно вцепившись в планшир, он смотрел, как наступают на судно водяные горы. Они походили на огромных доисторических рептилий в черно-белых панцирях, которые, оскалив острые зубы, с ревом набрасывались на теплоход.
Не страх, а какое-то тупое отчаяние овладело тогда Эдгаром. Смирившись с судьбой, он перестал кого-либо замечать и не удостоил взглядом товарищей, которые поспешно укрепляли на люках брезент, тянули по палубе тросы. Матросы же, наоборот, не скупились на советы.
— Не корчи из себя героя! — хлопнул кто-то его по плечу. — Давай трави, сразу полегчает…
— Лучше смажь жиром внутренности, — издевался другой. — Привяжи к нитке кусочек сала, проглоти и вытяни обратно. Знаешь как помогает!
Рядом с Гаркалном распахнулась дверь надстройки. На палубу, пошатываясь, выскочил распаренный моторист и глотнул прохладный воздух. Долговязый блондин, года на два старше Эдгара, Вилис своей осанкой, всем своим видом вызывал в памяти старинные былины о ливах, совершавших набеги на скандинавский берег.
— Сумасшедший, чахотку хочешь схватить! — пытаясь перекричать завывания бури, заорал он. — Иди сюда, в заветрину!
Гаркалн и головы не повернул. Вилис силой разжал его пальцы, оторвал от борта и потащил за собой.
Наконец они устроились на верхней палубе между трубой и спасательной шлюпкой. Прыжки судна здесь, правда, ощущались сильнее, зато разговаривать можно было почти нормальным голосом.
— Проклятое судно! — ругался Гаркалн. — Негде даже поблевать в одиночестве.
