Тамаз Годердзишвили - Гномики в табачном дыму
— Открой дверь, нашел время сказки сказывать.
— Извините, пожалуйста… На чем я остановился?
— Не видел табунщик такой красивой…
— Табунщик глаз от нее не отводил, поразила его ее красота, да только в той стране для человека понятие долга было выше всего, и для табунщика долг был важнее личного чувства, поэтому парень вздохнул и продолжил свой путь. Табун, который он пас, принадлежал царю, и табунщик часто встречал царевну, но та не замечала его страстного взгляда, мечтая о царевиче-чужеземце.
Дали стояла у выхода, собираясь сойти у Пединститута. Я сбавил скорость, чувствуя, как краснею. Дали сошла, а мальчик проводил ее таким взглядом, что я понял — наивной была для него моя сказка, давно перерос он ее.
— Поколотили тебя из-за мяча?
— Нет. Не разговаривают со мной ребята, один был у нас мяч и…
— А если получишь новый?
— Лучше меня игрока не будет.
— Подойди завтра после уроков. А уроки больше не прогуливать, а то все — конец нашему знакомству.
— Хорошо.
Я остановил машину у дома, где жил Дато, и попрощался с ним.
У кассы толпятся водители — сегодня зарплата. Ребята шумно шутят, смеются, будто и не устали после работы. Кассир быстро выдает деньги, долго стоять не приходится. Я расписываюсь в ведомости и спешу уйти. У входа меня, как всегда, ждет Закро — четыре раза в месяц, в дни зарплат, мы встречаемся без уговора и пешком отправляемся домой, выясняя наше финансовое состояние.
— Ты куда, Леван? — недоумевает Закро.
— Мне в спортмагазин. Пошли со мной, если хочешь.
— Новые гантели нужны или эспандер испортил? — попробовал он пошутить.
— Идем, узнаешь.
Мы пошли по проспекту Руставели, зеленому, многолюдному, полному жизни. Шли не спеша, разговаривая… Внезапно я заметил «мою Дали» с каким-то спесивым типом. Хоть бы на человека был похож, стерпел бы я еще. А «моя Дали» улыбалась надутому индюку, заглядывая ему в лицо. Обозлился я. Заклокотало все внутри. А почему, собственно? На кого я злился? Из-за чего? Откуда я знаю. Горло перехватило — звука проронить не могу, грудь теснит, и я поверил — сердце способно разорваться. Успокойся — это брат с ней… Или родственник… Под руку?! Нет, не брат и не родственник. Зачем обманывать себя? Затем, что утешаю себя, затем, что хочется так думать! Что-то душит. Душно. Жарко в проклятом городе… Нестерпимо видеть, как касается грудь Дали руки этого недоноска. А какое мне дело?!
— Что ты молчишь, Леван? Хватит думать.
— Пошли обедать в ресторан, я плачу.
— Ты же хотел в спортмагазин, вот он. Зайди, купи, что нужно. Я постою тут, полюбуюсь на девочек — посмотри, какие идут мимо.
— Закро, прошу, перестань.
— Зря просишь.
За одной бутылкой последовала другая, за ней — третья… Потом приятели подсели к нам… А утром, не то что за руль сесть, от шума машин, врывавшегося в окно, тошно было.
Дато стоял на обычном месте.
— Что с тобой, дядя Леван?
— Какой я тебе дядя! Зови просто «Леван».
— Заболел?
— Нет, плохо спал.
— Почему?
— Не поймешь, мал еще.
Из своей будки высунул голову Закро, засвистел. Потом он подошел — я остановил троллейбус.
— Из-за какой-то девки и я пострадаю, и ты, и этот мальчик. Мне достанется за то, что спускаю тебе нарушение правил, — ты поехал сейчас на красный свет, тебя загрызет совесть — раз я пострадаю из-за тебя, а мальчик не получит подарка. Осталось у тебя хоть немного денег?
— Придержи язык! Осталось, понятно, — уверенно сказал я, вспомнив, что в кармане пусто. Мальчик затаил дух, я рванул машину с места.
В Тбилиси бывают дни, когда размякает асфальт — стараниями солнца. В такое время в кабине невыносимо, трудно сидеть, металл накален. Открываю окно как можно шире, но это не спасает от духоты. Иногда я снимаю рубашку, хотя и непозволительно. И тогда мышцам приволье, они состязаются с железом в быстром и точном движении, доказывают свое превосходство в ловкости, сноровке. И в этот раз я так увлекся соревнованием, что не заметил, как пристально смотрела на меня «Дали», собираясь сойти. Во взгляде ее было что-то непривычное. Нет, я не обманывал себя. Он многое выражал. И я не остановил машину, не дал ей сойти. Пассажиры загалдели, но я не слушал их, смотрел в зеркальце на ее лицо. Задумалась «моя Дали». О чем?..
На конечной остановке, когда салон опустел, я надел сорочку и устремил взгляд на «Дали», удобно расположившуюся на сиденье. Она тоже посмотрела на меня, и я понял — запомнился ей. Хотел заговорить с ней, узнать настоящее имя, но подойти не мог, ноги не шли. Мы не сводили друг с друга глаз, пока она не смутилась и не отвернула голову.
Улицы покрыты тонким слоем слякоти — асфальтным салом, как говорят водители. Видно, всю ночь шел дождь. Сегодня нужна предельная осторожность — особенно опасны повороты и внезапное торможение, скользко — всякое может случиться.
Подъезжаю к Пединституту. Волнуюсь, разумеется. На остановке полно народу. Все с зонтами — собирается дождь. «Дали» не видно. Поднялся последний человек, студент. Я медлю. Пассажиры спешат на работу, нервно поглядывают на часы, вздыхают, выражая неудовольствие. Я пытаюсь отбросить мысль, что «Дали» сознательно не пришла, догадалась обо всем, минутное влечение ничего не значит, а истинного чувства нет. Но с другой стороны, она ведь не знает, когда я работаю. Задерживать дольше троллейбус нельзя, и все же не спешу тронуть машину, но правая нога сама нажимает на педаль. Я набираю скорость. Внезапно из подъезда выбегает «Дали», летит к троллейбусу, обнажая колени, надеется вскочить в отошедший троллейбус. Я приостанавливаю машину, открываю ей переднюю дверь. Она улыбается мне особой улыбкой и, еле переводя дыхание, благодарит.
Троллейбус несется ветром.
Счастье выпадает каждому. И не обойдет человека положенное ему счастье, потому что человек достоин его. Я способен сейчас согнуть железо, столько во мне силы, мощи, и наделяет меня всемогущей силой девушка, примостившаяся за моей спиной у кабины.
Где мой маленький друг, мой наперсник, — получит сегодня подарок! Наперсник ждет на обычном месте. Я опять нарушаю правила, но это в последний раз. Дато несется к машине; «Дали» помогает ему подняться. Они улыбаются друг другу. Взгляд у мальчика лукавый. «Нет, Дато, рано еще, рано». — «Почему?!» — вопрошают его большие выразительные глаза. «Не знаю». — «Дай я…» — «Нет». — «Почему? Узнаю хоть имя». — «Нет, не надо. Не время сейчас».
— Угадай, что у меня тут?
— Мяч! — воскликнул Дато.
Углядел негодник. Схватил, прижал к груди, а потом, положив его возле реостата, прыгнул мне на спину, вдвойне обрадованный. Впереди вспыхнул красный свет, я резко затормозил, но было поздно.
Троллейбус скользнул, преградив дорогу машине на перекрестке. Машина вильнула в сторону — растерялся, видно, шофер. В такую погоду ни в коем случае нельзя было сворачивать на большой скорости и тормозить при этом. Крики и милицейский свисток режут слух.
— Сходи, Дато, живо!
Не положено ему в кабине. Я отвел троллейбус в сторону.
Немного погодя все успокоилось, движение возобновилось. По пути в отделение милиции мне все виделись большие испуганные глаза моей «стиляжки», «моей Дали», ее изящная фигура и кинутый у реостата мяч…
Мальчик без конца приходил на угол улицы — и утром, и после уроков, и вечером. Стоял, ждал, думал. И однажды повстречал «Дали». Она шла под руку со своим спутником и смеялась. Злость взяла мальчика.
А «Дали», высвободив руку, беспечно спросила его:
— Что ты тут делаешь?
— Жду!!!
Она улыбнулась Дато и потрепала по щеке. Потом, дразняще касаясь грудью руки своего спутника, пошла с ним дальше, продолжая скучный, избитый разговор.
А мальчик?
Мальчик стоял и ждал.
1962
РЫЖИК
Высунувшись из слухового окна, мальчишки затаив дыхание следили за Рыжиком.
Жестяная кровля была накалена. Знойное солнце не жалело лучей, прожигая ее. У мальчика нестерпимо горели босые ступни, но пути назад не было — не позориться же перед ребятами. Он тихо, незаметно крался к жертве — у самого края крыши беспечно нежилась серая кошка, переваливаясь с боку на бок и потягивая лапки.
Ираклий еле превозмогал боль, кусал губы, но упорно продвигался вперед. Вот уже в двух шагах кошка. Он тихо присел на корточки, живо ухватил свою жертву за хвост, вскинул и, покрутив над головой, запустил во двор. Кошка завопила.
Мальчишки загомонили, повыскакивали из тенистого чердака на крышу и тут же ринулись назад — жесть обожгла ступни.
Ираклий гордо, спокойно обернулся к ним.
— Молодец, Рыжик!
— Вот это да! — восхищались изумленные мальчишки.
