Николай Шундик - Быстроногий олень. Книга 1
Навыль подвинула гостю в маленьком деревянном блюде вареное мясо. Тымнэро жадно взглянул на мясо, проглотил слюну и, отвернувшись в сторону, сказал:
— Нельзя мне. Уже два дня не ел. И еще один день нельзя есть.
— Это почему же? — удивился Журба.
— Отец так сказал.
Заметив в лице Владимира недоумение, Тымнэро пояснил:
— Не думай, что отец мой жадный человек. Такое бывает у нас, чукчей. Отец сына беду переносить приучает. Вот еще день не поем, потом снова есть стану. А на следующий год четыре дня подряд не поем. Если на ногах устою, настоящим мужчиной стану.
— Вот это закалка! — воскликнул изумленный Владимир. — Спартанцы настоящие!
Ятто с улыбкой наблюдал за его изумлением. Шепнув что-то на ухо жене, он снова подвинул мясо Тымнэро.
— Ешь, Тымнэро. Мясо жирное, вкусное мясо, — игривым тоном предложила старуха с явной целью испытать волю юноши.
— Ешь, ешь, Тымнэро, мясо свежее, молодое, вкусное мясо, — тем же тонам промолвил Ятто.
Юноша сидел неподвижно, с бесстрастным лицом, как будто хозяева обращались не к нему.
А Ятто и Навыль не унимались. Старуха порой подносила к лицу юноши самые жирные куски, смешно прищелкивая языком, причмокивала губами.
— Ешь, ешь, Тымнэро.
— Да что же это такое, — еще более изумился Владимир. — Видимо, и это в обычай входит.
А Тымнэро между тем сидел, все с тем же невозмутимым видом. Убедившись, что воля юноши несокрушима, Ятто сладко зевнул и сказал:
— Ну хватит, старуха, убери мясо. Завтра Мэвэту о Тымнэро хорошие слова скажу.
Выпив кружку горячего кипятку, Тымнэро полез во внутренний карман кухлянки, достал аккуратно завернутый в толстую бумагу комсомольский билет.
— На вот, посмотри, как там у меня с членскими взносами, все ли хорошо? — обращаясь к Журбе, важно спросил он, хотя прекрасно знал, что комсомольские взносы у него заплачены за два месяца вперед.
— Что ж, с комсомольскими взносами у тебя хорошо, — улыбнулся Владимир.
В шатре яранги снова послышались чьи-то шаги. Навыль зажгла от жирника палочку, которой обычно поправляла фитиль, подняла чоыргын полога, освещая шатер.
— Кувлюк! — воскликнула она.
С русским, приехавшим в тундру, Кувлюк еще не встречался. На Тымнэро он и не взглянул, зато долго и бесцеремонно разглядывал Журбу.
— Ну, сколько вшей имеет в своем стаде этот новый человек олений? — кивнул он головой на Владимира, полагая, что все слухи о том, что русский хорошо понимает по-чукотски, выдуманы.
Ятто нахмурился и промолчал. Владимир, прямо глядя гостю в глаза, насмешливо сказал:
— Ты бы этих оленей у себя посчитал. За десять лет работы у Чымнэ настоящих-то оленей ты пока ни одного не заработал.
Кувлюк смутился, замигал глазами. Его поразило, что русский ответил ему на чистом чукотском языке. Но еще больше поразило его, что русский знает, у кого он работает и даже то, что у него нет ни одного своего оленя.
— Откуда знаешь меня? Наши глаза еще ни разу не видели друг друга.
— Слава о тебе такая ходит, нехорошая слава ходит, что ты у хозяина своего научился обидные слова людям говорить. Потому-то я и узнал тебя.
Кувлюк смутился еще сильнее. Встретившись с осуждающим взглядом Ятто, он насупился и молча принял кусочек мяса, поданный хозяйкой. Владимир заметил, что Тымнэро смотрит на Кувлюка с нескрываемой неприязнью.
— По делу я сюда от Чымнэ приехал, — заторопился Кувлюк, вытирая рот сухим пучком мягкой травы. — Просил Чымнэ вас на праздник к нему приехать. Просил, если сможете, сейчас выехать, чтобы завтра при первом рассвете встать, в стаде помочь.
Ятто нахмурил косматые брови, подумал и согласился.
— Пусть так будет. Сейчас вместе поедем. Все поедем. И ты поедешь, — обратился он к Владимиру. — Не видел еще праздников наших. Посмотреть, наверно, хочешь.
Кувлюк кинул недобрый взгляд на Журбу и сказал:
— Ну ладно, в другие яранги схожу, других приглашу. — Он направился к чоыргыну. И, как бы что-то вспомнив, остановился. На лице его появилась ехидная улыбка.
— Новость забыл сообщить. Скоро оленьи люди очень счастливы будут: олений доктор — девушка, береговая девушка, — подчеркнул Кувлюк, — дочь Митенко — к нам в тундру прибудет.
— Олений доктор — девушка! — изумился Ятто. Брови его поползли на морщинистый лоб.
— Да, уши твои именно такую новость услышали, — уже без ухмылки, почти злобно подтвердил Кувлюк. — Боюсь, что бык какой на нее в стаде прыгнет, раздавит, — грубо пошутил он и ушел из полога.
Владимир выслушал этот разговор не без волнения. Он знал, что в тундру должна прибыть девушка, ветеринарный врач, дочь Митенко, — ждал ее приезда, надеясь увидеть в ней надежного товарища по работе. О том, что ветврача могут здесь принять не так, как его самого, ему и в голову не приходило.
— Олений доктор — женщина! — с тяжелым вздохом промолвил Ятто. — Чему она оленьих людей научить может? Так понимаю, кто-то посмеяться захотел над нами.
— То, что олений доктор приедет, — хорошо, — серьезно заметил Тымнэро. — Но вот то, что женщина она, береговая женщина, — плохо, совсем плохо. Через месяц же убежит.
«Тяжело тебе будет, девушка — олений доктор, — подумал Журба, не знаю, кто ты, какой характер у тебя, устоишь ли?»
— А может, шутка все это. Может, это дурной голове Кувлюка приснилось, — сказал Ятто. — Собирайтесь. Сейчас луна взойдет, оленей ловить пойдем, к Чымнэ поедем.
19
В стойбище Чымнэ начинался праздник зимнего пастбища. Гостей было много. Мужчины, женщины, разодетые в полосатые и цветастые камлейки, расхаживали по стойбищу, громко переговаривались, шутили, смеялись.
Всего три яранги стойбища Чымнэ стояли на обширной горной террасе у подножья сопки. С террасы далеко была видна широкая долина реки. Разделенная на множество рукавов, как и все чукотские реки, Мэлевээм местами поблескивала оголенным от снега льдом. То там, то здесь на реке виднелись высокие холмы вспученного морозами льда. Иные из них, как далекие вулканические сопки, курились черным дымом пара. Вдоль противоположного берега реки тянулась, уходя в мглистую даль, бесконечная горная цепь, за которой возвышались темно-синие ярусы Анадырского хребта.
Втянув озябшие руки по-чукотски через рукава за пазуху кухлянки, Журба задумчиво расхаживал по тропинке от стойбища к зарослям кустарника, где молодежь заготовляла хворост для костров. Стаи белоснежных куропаток порой садились почти у самых ног Владимира, доверчиво поглядывая на него черными бусинками глаз. Только по паре движущихся черных точек глаз да по острому треугольнику клюва Владимир и угадывал сидящую перед ним куропатку, настолько сливалась она с ослепительным фоном снежного покрова.
Где-то за сопкой слышался нарастающий шум оленьего стада. Вскоре стадо черной лавиной перевалило сопку и широко разлилось у ее подножья. Белые конусы яранг теперь казались небольшими островками в живом, шумном море оленей.
— Гок! Гок! Гок! — послышались разноголосые возгласы пастухов, от самого тонкого до басовито-хриплого. Волна оленьего стада черным языком лизнула самый край горной террасы, изогнулась и закружилась на месте, образуя огромный вертящийся круг. Лес ветвистых рогов стал настолько густым, что казалось, олени все до одного переплелись друг с другом узорчатыми отростками роскошных корон и уже никакая сила не сможет их разъединить.
Распорядитель праздника, Чымнэ, в белоснежной кухлянке, отороченной пушистой шкурой росомахи, собирал в кольца аркан, направляясь от стойбища к стаду.
Начался забой оленей. Юноши, чуть пригибаясь, бесшумно, как тени, бродили по стаду. У каждого из них в правой руке, занесенной назад для броска, поскрипывали упругие кольца аркана. Свистел аркан. Заарканенный олень становился на дыбы, храпел… Юноши тащили мечущееся в страхе животное к ярангам. Старики выбирали момент, когда приведенный для забоя олень замирал в неподвижности, дочти неуловимым движением руки били узким ножом точно в сердце. Женщины с заиндевелыми, непокрытыми головами, тут же, на улице, быстро разделывали оленьи туши так, как подсказывал вековой обычай.
Журба знал, что после забоя должны будут начаться оленьи бега. «Неужели и Тымнэро поедет?» — спросил он себя и поискал юношу глазами.
Тымнэро возился у своей нарты. Подвешенный где-то снизу за копыл[19] тонко позванивал нежный колокольчик. Неподалеку от Тымнэро стоял его отец Мэвэт. Покуривая длинную трубку, он смотрел на стадо Чымнэ, в котором не один год проработал батраком… Сколько оленей он сам лично принимал в этом стаде при отеле! Сколько спас от волков!.. А вон того безрогого, с белым пятном на лбу, он, Мэвэт, собственными руками научил в нарте ходить. Тяжело было, ай как тяжело было жить когда-то в батраках!
