Георгий Шолохов-Синявский - Беспокойный возраст
Максим прохаживался по проложенным по дну котлована доскам и вдруг увидел: навстречу ему проворно шагала группа людей. Среди них он узнал Рудницкого и Федотыча. Впереди всех по гнущимся доскам шел невысокий плотный человек в бриджах и в клетчатой ковбойке цвета высушенной солнцем степной травы, в парусиновых светло-зеленых сапогах и соломенной широкополой шляпе.
Рудницкий и Федотыч еле поспевали за ним. Рядом с человеком в ковбойке, иногда чуть обгоняя его, по-солдатски размеренно шагал высокий сутулый мужчина в военной форме без погон, в вылинявшей на солнце фуражке, из-под которой видны были седые, коротко остриженные виски. Худое, покрытое глинисто-серым загаром лицо высокого человека показалось Максиму очень неприветливым.
«Не этот ли высокий и есть начальник строительства?» — предположил он и, посторонившись, дал дорогу шустрому, перепрыгивающему через доски, как футбольный мяч, человеку в ковбойке. Тот так и рыскал всюду большими серыми, чуть навыкате глазами. Свежий марлевый бинт охватывал его шею, и человек вертел головой, словно силясь освободиться от повязки.
Федотыч делал Максиму из-за спины Рудницкого какие-то знаки, водил вверх и вниз косматыми, желтыми от пыли бровями, но тот не понял, чего требовали от него, и оторопело уставился на человека в соломенной шляпе.
Старший прораб ловко обошел Рудницкого и, как бы нечаянно проходя мимо Максима, шепнул:
— Карманов… Начальник гидроузла. Гляди, лишнего не болтай…
«Так вот он, Карманов, — Максим растерялся. — Сейчас спросит о чем-нибудь, и я засыплюсь».
Вблизи лицо Карманова показалось ему когда-то виденным: высокий широкий лоб, крупные мягкие черты, живые веселые глаза — лицо художника, артиста, но ничуть не начальника-администратора.
— А вы что разгуливаете здесь, молодой человек? Что-то я вас еще не видел, — строго оглядев Максима, спросил Карманов. — Всех на строительстве знаю, а вас еще не знаю…
Федотыч незаметно толкнул Максима в бок: дескать, молчи.
— Это новенький. Нынче только прибыл. Осваивается…
Карманов спросил сипловатым, простуженным голосом:
— Новенький? Практикант, что ли?
— Инженер… Окончил в этом году, — ответил Максим.
Начальнику что-то в нем не понравилось, может быть, поза или ленивая интонация речи. Он поморщился:
— Какой институт окончили?
— Московский…
— Сразу видно — москвич… — Карманов переглянулся с высоким сутулым спутником в военной форме. — Ну как? Работать у нас будете? Не оробеете?
— Страшновато, — выжал из себя Максим.
— Отчего же? Вон сколько людей тут… Даже девушки-электросварщицы… вон, по арматуре лазают… и не боятся… — Карманов перевел выпуклые глаза на Рудницкого и Федотыча. — Вы тут учите молодых-то. Пускай меньше ходят заложив руки в карманы. — И опять к Максиму: — С людьми надо больше быть, товарищ инженер. И ручки свои не бойтесь в землице запачкать. Ноготки небось дома длинные отращивали, а?
Максим в смущении поглядел на свои руки. К счастью, ногтей он не отращивал.
Карманов засмеялся, потрепал Максима по плечу:
— Не робей, инженер. — И обернувшись к стоявшему тут же человеку в военной фуражке: — Товарищ Березов, это твой. Бери под свое крыло. Закаливай. Сколько их, таких, у тебя? Небось за сотню-другую перевалило?
Начальник политотдела Березов точно с трудом разжал тонкие под жесткими белесыми усами губы, сказал:
— Пожалуй, побольше. Я люблю пушистеньких — таких, что только вылетели из гнезда.
Щеки Максима пуще зарделись, но Березов успокоил его потревоженное самолюбие неожиданной отеческой улыбкой:
— Ну, ну… Мы с начальником по-стариковски… Любим пошутить.
Карманов сделал несколько шагов, заговорил с Рудницким и Федотычем, задавая быстрые, нетерпеливые вопросы о ходе работ в котловане. Максим не знал, что делать — незаметно стушеваться или следовать за строгим начальником: все-таки он был, хотя и молодой, помощник прораба, и ему поручили наблюдать за выемкой грунта. Но Карманов, видимо, считал разговор с ним законченным. Он уже отошел и махнул рукой высунувшемуся из кабины экскаватора Дроботу, кричал ему что-то задорное, веселое. Максим остался на помосте.
«С людьми надо быть, с людьми», — все еще слышался в ушах простуженный голос. Но в том и таилась беда, что Максим пока сторонился людей-практиков, боясь, как бы они не задали ему какую-нибудь трудную задачу.
Он искал глазами Федотыча — только под его покровительством он чувствовал себя в безопасности.
Чья-то рука легла на плечо Максима. Он обернулся. На него внимательно, изучающе смотрели маленькие, глубоко ушедшие под седоватый навес бровей глаза начальника политотдела. Что-то очень доверительное, общее с Федотычем и подкупающее было в этом сутулом, неказистом с виду человеке. Может быть, изрядно поношенный китель с потертыми красными кантами, с дырочками на плечах на месте погон, защитная фуражка и две цветные линеечки орденских колодок на груди вызвали в Максиме мысли о том далеком для него времени, когда вот в таком же одеянии вернулся с фронта отец, а может быть, само слово «начполит» пахнуло на него тем же, чем отцовские блокноты и тетради.
Есть лица, которые запечатлеваются с первого взгляда. Такое лицо было у — начальника политотдела Афанасия Петровича Березова — узкие, впалые щеки пергаментного цвета, от глаз к скулам спадают глубокие складки, такие же ломкие морщины прочерчивают вдоль загорелый лоб, двумя вертикальными полосами рассекают межбровье.
В левой руке Березов держал потухшую маленькую, по-видимому еще завезенную с фронта, трубку с пожелтевшим от никотина костяным мундштуком.
— Ну? Первый день на стройке, вижу, не сладок? — чуть приметно усмехаясь в белесые усы, спросил Березов.
Максим приготовился услышать несколько обычных, не задевающих душу официальных вопросов, но, к его удивлению, Березов просто, сразу перейдя на «ты», как будто давно знал его, спросил:
— Один приехал или вдвоем?
Максим сперва не понял:
— Нас приехало четверо. Я и мои товарищи.
— Гм… Я не о том. Один приехал или с супругой?
Вопрос и само слово «супруга» показались Максиму смешными, он чуть не рассмеялся, ответил:
— Один. Я еще не женат.
— К нам часто парами приезжают. Это самая надежная категория, — заметил Березов. — Обживаются, получают квартиру и работают неплохо. А ты где устроился?
— В общежитии.
— Нравится?
Максим замялся:
— Не совсем.
— Дома небось лучше? У папаши да мамаши?
Голос у Березова глуховатый, мягкий, осторожный, точно он остерегался обидеть собеседника. Намек на папашу и мамашу Максим воспринял без обиды: в словах начполита были прямота, правда.
— Ничего, — просто утешил Березов. — Сначала, конечно, оно вроде не того… Неуютно кажется, скучно, даже тоскливо. Дома мамаша, небось тебе и пончиков нажарит к завтраку, и рубашку постирает, а тут обо всем надо самому думать. Да и работа, ответственность… Но потом привыкнешь. Еще каким хозяином самому себе станешь. Характер в себе выработаешь… А комната… Что ж… Общежитие у нас уютное, чистое. Кино близко, сад, эстрада, столовая… Что не так — поправим… Не забывай, друже, живем мы по-походному. Комфортабельные гостиницы строить некогда, да и не к чему. Через год закончим стройку, и даже это общежитие разберем, отдадим колхозу. А бараки снесем дочиста. Город новый на берегу моря у порта построим. К тому времени тебе, гидростроителю, тут и делать будет нечего. Уедешь на новую стройку куда-нибудь в Сибирь, а то, гляди, под Полярный круг. Вот какое дело, друже… Когда полюбишь свою специальность, когда войдешь во вкус, так тут тебе ничто не будет страшно. Ты-то любишь свою профессию? Или еще не успел полюбить?
Максим был застигнут вопросом врасплох; даже в институте никто не спрашивал у него об этом.
— Ладно, — усмехнулся, поглаживая усы, Березов. — Не настаиваю на быстром ответе. Даю время на размышление. — И, видимо по армейской привычке, приложив к козырьку воинской фуражки костлявую руку, Березов зашагал крупным солдатским шагом по дну котлована.
Уже темнело, когда Максим вернулся в общежитие, оглушенный, усталый не столько от работы, сколько от рева моторов, лязга и скрежета стали. Голова его гудела, по лицу расползлись пыльные, размазанные вместе с потом полосы, пресный вкус сухой земли чувствовался во рту.
Не раздевшись и не умывшись, Максим свалился на койку и, закрыв глаза, погрузился в странное оцепенение. Перед ним ползли бульдозеры, вздыбливались горы глины, проносилась стрела экскаватора, в ушах отдавался однообразный рык мотора. Как спутанные, беспорядочные кинокадры, мелькали лица Вьюшкина, Дробота, Кукушкина, Федотыча, Карманова, Березова… «Ручки свои не бойтесь в земле запачкать… Ноготки небось дома длинные отращивали», — врывалась в сознание быстрая, энергичная речь начальника гидроузла. К ней присоединялся отечески мягкий, вдумчивый голос Березова: «Все дело, друже, в том: полюбишь ли ты свою специальность!». Не то ли самое говорил ему Миша Бесхлебнов?
